Страницы из летной книжки - Голубева-Терес Ольга Тимофеевна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/52
• Следующая

— Вот и ударим по станции, — решает она. — Попадешь?

— Постараюсь.

Все вокруг спокойно, тихо, мирно. Мерцают звезды. Но я знаю: внизу наготове прожекторные установки, которые в любую секунду могут ударить по машине слепящим молочно-белым светом. А вслед за светом вспорют небо «эрликоны». «Только бы попасть в состав, — думала я, — только бы попасть и уничтожить. Все остальное не существует...»

— Сколько высоты у меня в запасе?

— Достаточно... Внимание...

Будто услыхали меня внизу. Замельтешили лучи. Впереди, по сторонам, сзади. Вот-вот заденут самолет, и тогда обрушится на нас железный смерч. От напряжения ноет спина, с трудом сдерживаю желание отвалить в сторону, свернуть, уйти от гремящего огня, спрятаться.

— Так держать!

Только бы не попали в бензобак или в мотор. Пусть уж лучше в крылья.

— Чуть лево. Так держать!

Сбрасываю бомбы.

— С попутным, к морю!

На станции полыхает, разгорается пожар. Летчица за счет пологого планирования и попутного ветра развивает скорость, о которой немцы, наверное, и не подозревали. Выскакиваем из огня, но домой нам еще рано.

— Командир, курс двести двадцать. Идем к Владиславовке.

Это конечный пункт нашей разведки. По дороге видно интенсивное движение. В основном к фронту. Запоминаю координаты. От Владиславовки берем курс на восток. Я с трудом борюсь со сном, с усталостью. Ведь это уже восьмой полет. В общей сложности уже девять часов в воздухе, не считая трех-, пятиминутных перерывов на земле между вылетами. Девять часов в тесной, продуваемой насквозь кабине. Это очень много, восемь-девять вылетов за ночь. А меньше нельзя: надо скорей подавить сопротивление гитлеровцев и освободить Крым. И мы летаем, хотя измотаны вконец. Хочется встать, потянуться, пройтись... Но нельзя! Мы вынуждены действовать без пауз и остановок, в том именно темпе, который задан внешними обстоятельствами. От шума, вибрации, а главное, от безотрывного длительного и напряженного внимания голова тяжелеет и отказывается думать. Где же взять силы? Я пытаюсь разогнать сон упражнениями: резко поворачиваю голову в стороны, вверх, вниз, вращаю ею, рискуя сломать шею, подпрыгиваю на сиденье... Но тут проявляет недовольство Смирнова:

— Самолет развалишь...

Она резко скользит вниз, снижается до предельно малой высоты. Одно неверное движение ручки — и самолет с грохотом врежется в землю. Однако в целях безопасности это необходимо: уже светает, и немецкий истребитель легко засечет По-2 на высоте, а над самой землей нас надежно прикроет темно-голубая утренняя дымка.

Такой полет очень сложен для штурмана. Поле зрения сужается, трудно ориентироваться. Однако ориентиры набегают именно те, которые я ждала, выучила на память и опознавала с первого взгляда.

Однообразно, вгоняя в сон, гудит мотор. Холодно, Слабо светятся шкалы и стрелки приборов. От этого кажется еще холодней. Я буквально засыпаю и ничего не могу поделать с собой: глаза слипаются, голова падает на грудь. Болит все тело. Я то и дело меняю положение в кресле. Глотаю шоколад «Кола», который должен бы рассеять сон. Не помогает. Усталость, усталость, усталость... Я пребываю в каком-то полубессознательном состоянии. Все это принимается безропотно, как должное. На то и война! Усилием воли заставляю себя очнуться, оглядеться. Где мы? Пролетели косу Тузла. Идем к Тамани. Здесь все так просто, понятно, что заблудиться негде.

— Через пятнадцать минут пролетим Тамань, — докладываю командиру.

В расчетное время проплыла под самолетом Тамань. Тут поворотный пункт маршрута. Я сообщаю новый курс, скорость, высоту на новом этапе.

— Через десять минут Сенная.

Как здорово все получилось у меня! Эх, кто бы только видел! И похвалиться некому. Под это хвастливое настроение я незаметно опять засыпаю. На минуту, две, пять?..

— Штурман, время истекло, где Сенная?

Я встряхиваю головой, прогоняя сон, тру глаза, которые почему-то ничего не видят, и хрипло отвечаю:

— Курс прежний. Сейчас будет...

Но Сенная почему-то не показывается. Я жду еще минуту. Нет, не открылась. «Ну и черт с ней, — думаю, — долетим до Фанталовской, там определюсь и подверну». Это решение я принимаю бодро, понимая, что сама себя обманываю. Проходят минуты, а я не вижу ожидаемого. Чувствую, пламенем охватывает лицо. «Что же это такое? Заблудилась? Не может быть! Стыд-то какой!.. А еще хотела показать класс полета...»

Впереди замечаю населенный пункт. «Сенная? Все вокруг как на карте. Вот только время не совпало. Выходит, скорость неточно определила. А если это не Сенная?»

Лицо жгуче горит. А как все шло прекрасно! Почему? Стоп! Работать! Я напряженно смотрю вперед, но населенного пункта нет, провалился... «Еще пять минут лету, — успокаиваю себя, — можно еще увидеть».

Слышу:

— Где летим?

Вот оно, началось! Невольно голова втягивается в плечи, а тело сжимается в комок. Время вышло. Внизу незнакомая местность. Я ни жива ни мертва, не чувствую своего тела, убита горем и стыдом. «Потеряла ориентировку! Потеряла ориентировку! Поте...»

— Где летим? — откуда-то издалека доносится голос командира, выводя из оцепенения.

Если бы я знала... Что делать? Признаться, что лечу наобум? Попросить подняться выше? Ведь все мелькает внизу, все сливается... Попросить помощи? Нет, ни за что! Не может быть, чтоб не восстановила... Район-то знаю...

Всматриваюсь в местность — не узнаю. Не успеваю схватить ни одного ориентира. Будто сроду тут не летала! Все мое существо протестует против такой нелепости. Только бы вконец не растеряться. Когда штурман теряет ориентировку, земля соскакивает с оси: где север, где юг, где право, где лево — ничего понять невозможно. Раньше я слышала об этом, но не верила, смеялась. Теперь... Неужели я все это должна испытать на себе? Нет-нет! Только бы комэск не сорвалась, только бы не крикнула на меня. Когда на меня кричат, совсем не соображаю. Но командир спокойно ведет самолет и молчит. «Проснись же наконец! — твержу себе. — Где бы ни была, море-то должна увидеть, а прежде дорогу... Прикинь общее направление... Ветер прикинь... Подумай! Ну!..»

На востоке угадывалось солнце, уже чуть-чуть виднелась его огненная горбушка. Таяли густые сумеречные тени. На земле было видно движение.

Внезапно мы выскочили на шоссе. Какое? Я не успела его распознать. Комэск не шевелилась. Молчала. Не спешила объявить о моем позоре. Или доверилась мне? На душе скребли кошки. Эх, если бы высота! Я бы сразу все восстановила. Но что скажет Смирнова? Как легко говорить: «Признание ошибки — не вина!» Но как тяжело признаться!

Внезапно мы выскочили на аэродром. Чей? Да это же истребители стоят! А вот и Фонталовская.

— Разворот вправо! Курс... — командую я и беззвучно радостно смеюсь. Усталость отступает.

После посадки я медленно вылезла из кабины. Нехотя подошла к командиру:

— Разрешите получить замечания.

— Все полеты вполне, вполне на уровне. Бомбометание, разведка, маршрут... — в общем, все хорошо. — Тут она запнулась. — Только вот последний отрезок маршрута ты мало работала. Понимаю: устала... Но вышли к аэродрому хорошо. Молодец! Ставлю «отлично».

Я опустила глаза. Сама-то я знала истинную оценку на последнем этапе: в трех соснах заблудилась.

На другой день я сказала Смирновой:

— Я не заслужила «отлично».

— Проанализировала и вскрыла ошибки самостоятельно?

— Да.

— Объясни.

Я объяснила честно, не щадя себя.

— Считаешь это случайностью?

— Нет. Я должна была хорошо выспаться перед этой ночью, а главное — чрезмерная самонадеянность меня подвела.

— Этого я и ждала от тебя — честной, объективной оценки самой себя, — оживилась Смирнова. — Каждый может хотя бы раз в жизни потерять ориентировку. Важно, какой вывод сделает на будущее. Тут важен главный ориентир человека — честность!

• Предыдущая
• 23/52
• Следующая