Я был адъютантом Гитлера - фон Белов Николаус - Страница 61

• Предыдущая
• 61/150
• Следующая

Все действия германских правительств с 1919 г. против «Версаля», а особенно против существования польского коридора, пользовались в стране популярностью. Но наступавшее в течение этого дня постепенное осознание того факта, что Гитлер начал на Востоке настоящую войну, отрезвляло умы, и немцы повсеместно прежде всего задавали вопрос: а что же теперь будут делать Англия и Франция? Несмотря на это, фюрера по пути в рейхстаг встречали с ликованием. На Вильгельмплац собралась большая толпа.

В помещениях Имперской канцелярии наплыв любопытствующих усиливался с каждым часом. Все с напряжением ожидали последних известий от службы зарубежной прессы. Разговоры вертелись только вокруг одного: объявит ли Англия войну или нет? Высшие партийные функционеры придерживались взгляда, что Англия снова «блефует», иначе фюрер против Польши не выступил бы. Они еще не знали, что Гитлер дал приказ о нападении, полностью сознавая возможность войны с Англией. Однако из его слов в эти три напряженных дня можно было уловить, что, несмотря на всю трезвую и правильную оценку политической обстановки, он в глубине души все-таки еще верил в то, что англичане дрогнут. Первые сообщения с Восточного фронта и уже обозначившиеся успехи подкрепили нежелание Гитлера считаться с предостережениями и угрозами англичан и французов, частично поступавшими в течение этого дня через послов, а частично звучавших в речах парламентариев в Лондоне и Париже.

Вечером 1 сентября послы Англии и Франции один за другим вручили ноты их правительств, в которых те заявляли о готовности выполнить свои данные Польше обязательства по взаимопомощи в том случае, если германские войска не будут отведены с польской территории. Положение становилось все определеннее и серьезнее.

2 сентября прошло в дальнейших предположениях и надеждах. Фронт докладывал об успехах. Муссолини предпринял последнюю попытку созыва конференции для прекращения военных действий. Но было уже слишком поздно.

3 сентября в 9 часов утра Гендерсон передал в имперское министерство иностранных дел ультиматум: с 11.00 Англия будет считать себя в состоянии войны с Германией, если к этому часу германское правительство не даст удовлетворительного заверения о прекращении военных действий и отводе своих войск из Польши. Несколькими часами позже аналогичный ультиматум вручил и французский посол. И тот, и другой ультиматум был объявлением войны.

Переводчик Шмидт, ответственный сотрудник бюро Риббентропа, немедленно отправился в Имперскую канцелярию, где Гитлер вместе со своим министром иностранных дел ходил взад-вперед по Зимнему саду. Они уже знали, что Гендерсон намеревался передать ноту. Но Риббентроп, под предлогом своего отсутствия, лично принять ее отказался, ибо ему было ясно, что это могло быть только объявлением войны. Когда Шмидт вошел в Зимний сад (однако это было не так, как он рассказывает в своей книге «Статист на дипломатической сцене»), он увидел Гитлера стоящим рядом с Риббентропом и передал документ. (Геринг появился позже). Я наблюдал эту сцену через стеклянную дверь. У меня сложилось впечатление, что оба они были скорее разочарованы, нежели обескуражены. Но озадаченность и растерянность охватила собравшихся в Имперской канцелярии лиц, ожидавших фюрера; она давила на всех.

Во второй половине этого судьбоносного дня, когда идти на попятный стало уже невозможно, Гитлер, вышагивая вместе со мной взад-вперед по Зимнему саду, дал себе волю и с озлоблением распространялся насчет «близорукого поведения» британского правительства. Вдруг он прервал свое словоизвержение и спросил, меня, при мне ли этот документ. Я подумал, что сейчас он даст мне какое-то поручение для ОКВ или люфтваффе. Но фюрер сказал, что должен написать обращение к немецкому народу. Не успел я даже предложить позвать одну из секретарш, всегда находившихся наготове, как Гитлер начал: «Партайгеноссен и партайгеноссинен{175}!». Мне пришлось прервать его и спросить, предназначено ли это обращение только для членов партии. Мгновение помолчав, он бросил: «Пишите „К немецкому народу!“. Затем фюрер стал диктовать, и я с трудом успевал записывать, так как стенографировать не умел. Заметив это, Гитлер стал диктовать медленнее, и главное мне зафиксировать удалось. Тем не менее я был рад, когда он закончил и стал по моим обрывочным записям диктовать уже машинистке. Напечатанный набросок я сразу передал ему, и он, подойдя к столу в курительной комнате, тут же принялся его править. Я стоял рядом с фюрером и глядел через его плечо. Эту сцену запечатлел Генрих Гофман, и я был неприятно поражен, когда на следующий день на первой странице берлинского издания „Фелькишер беобахтер“{176} увидел этот снимок{177}, который после войны принес мне немало неприятностей.

Воззвания к партии и вермахту на Востоке и Западе Гитлер позднее продиктовал секретарше, так же как и пространные ответы британскому и французскому правительствам, в которых он отказывался принимать их ультимативные требования. Во всех своих прокламациях он во главу угла ставил вину англичан. Таково, кстати, было и широко распространенное мнение немецкого народа. Статья 231-я Версальского договора, приписывавшая исключительно немецкому народу вину за развязывание войны в 1914 г., с мая 1919 г. приобрела невероятную взрывную силу. Она отравляла атмосферу и отягощала отношения с державами-победительницами. «Ложь о вине зл войну», еще задолго до прихода Гитлера к власти оказывавшая влияние на политику и историографию, стала эффективнейшим средством его борьбы. Все больше и больше стало осознаваться, что вина за такое фундаментальное событие, каким явилось начало [Первой] мировой войны, никоим образом не могла быть приписана только одному народу. Этот факт, несмотря на все недоверие к политике Гитлера, играл роль и теперь. Во внутригерманской дискуссии о начале новой войны на первом месте стоял вопрос о роли английской политики «Balance of power» – «равновесия сил» в Европе – как ее причине. За ним следовал второй вопрос: о «неразумном» и «заносчивом» поведении поляков. И уже затем говорилось о том, что Гитлер благодаря своей искусной политике, как это имело место при прежних кризисах, мог и должен был избежать войны. Но первые же успехи вермахта в Польше быстро заткнули рот «скептикам» и «критиканам», приведя немцев к выводу: «Фюрер знает, что делает!».

Для меня было несомненно одно: причина начала войны заключалась в решимости Гитлера уничтожить большевизм. Находясь вот уже более двух лет рядом с фюрером, я познакомился с его мыслями и взглядами по вопросам жизни вообще, народа, государства, партии, политики и ведения войны. На основе целого ряда пережитых мною событий я смог нарисовать себе картину тех причин, которые привели Гитлера к ошибочным решениям в последние недели перед тем, как разразилась война.

В 1933 г. Гитлер вышел из внутриполитической борьбы победителем коммунизма в Германии. Свою единственную жизненную задачу как канцлера Германского рейха он видел в уничтожении «еврейско-большевистской власти» в России. Там, на его взгляд, существовала единственная опасность для мирного будущего немецкого народа. Все политические решения Гитлера были ступенями на этом пути. В области внутренней политики для него главной целью в начальный период его успехов являлись социальный порядок и безопасность.

Внешняя политика Гитлера с самого начала была нацелена на создание и охрану территориальной базы для борьбы против России таким образом, чтобы ни одна другая сила не смогла ударить ему в спину. Он верил, что найдет у держав Версальского договора понимание в том, что предписания и положения этого договора не могут действовать на вечные времена. Франция питала наибольший страх перед новым усилением рейха и не проявляла никакой охоты считаться с желанием Германии пересмотреть «Версаль», хотя Гитлер и заявлял, что Эльзас-Лотарингия его не интересует – для борьбы на Востоке она ему не нужна. Но фюреру нужны были для того равноправие Германии среди других государств Европы, прекращение ее унижения и осуществление записанного в Версальском договоре всеобщего ограничения вооружений. Именно это служило для Гитлера основными предпосылками безопасности с тыла. Когда же Франция в январе 1935 г. ввела двухлетнюю воинскую обязанность, он расценил это как доказательство провала всех планов разоружения. Поэтому фюрер 16 марта 1935 г. издал закон о создании германских вооруженных сил (вермахт) и ввел всеобщую воинскую повинность. Франко-советско-русский пакт о военной взаимопомощи от 2 мая 1935 г. означал для Гитлера новую опасность окружения Германии; когда французский парламент 27 февраля 1936 г. ратифицировал это соглашение, он 7 марта того же года приказал вермахту вступить в демилитаризованную Рейнскую область. Фюрер, как он сам говорил, теперь постоянно выжидал своего часа.

• Предыдущая
• 61/150
• Следующая