Тайна сибирской платформы - Осипов Валерий Дмитриевич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/70
• Следующая

ворвался в комнату дружно подхваченный припев.

Лугова словно ударило электрическим током. Натыкаясь в темноте на какие-то ведра и скамейки, он выскочил во двор, подбежал к костру.

— Братцы! — сдавленно крикнул Павел Иванович. — Откуда эта песня у вас, братцы?

Солдаты и арестанты удивленно смотрели на него: рехнулся их благородие, что ли?

— Братцы! Откуда же песня? Кто вас научил про Трансвааль? — умоляюще повторил Лугов.

— Никто не учил, — за всех ответил щуплый белобрысый арестант. — У нас на Смоленщине, считай, как с полгода поют ее по деревням. А тебе зачем знать-то надо?

Павел Иванович не ответил — рыдания душили его. В горле что-то клокотало, радостные, сладкие слезы навертывались на глаза.

— Был я в этом самом Трансваале, — выговорил он, наконец справившись с собой, — горел этим огнем, братцы…

Пламя костра метнулось в сторону — все, кто сидел вокруг него, разом придвинулись к Лугову.

— Расскажи нам, ваше благородие, про эту самую Трансвааль, — попросил щуплый арестант. — А то поем мы про нее уж который день, а чего такое Трансвааль и где она есть, не знаем.

Все вокруг засмеялись. Пламя снова задрожало, выхватывая из темноты бородатые лица, блестящие глаза, серые шинели солдат и рубахи арестантов.

— Это точно, что не знаем, — послышались голоса. — Поем себе, а про что поем — не знаем. Эх, дура же народ!..

— Говорят, что в энтой Трансваале мужики сами собой управляют, без царей, без войска обходятся, — сказал кто-то в темноте.

— Это не совсем правильно, но очень близко к истине, — горячо начал Павел Иванович, но громкий окрик оборвал его:

— Ссыльнопоселенец Лугов! Ко мне!

С крыльца постоялого двора, застегивая на ходу шинель, сбегал провожатый Павла Ивановича. Подойдя к Лугову, он схватил его за ворот рубахи, притянул к себе.

— Ты что же, сволочь этакая, — шипел унтер в лицо Павлу Ивановичу, — пропаганду здесь вздумал разводить? Собирайся живо! В город поедешь!

Через десять минут, проклиная всех чертей на свете, возница подогнал к крыльцу повозку. Подталкиваемый в спину унтером, Павел Иванович неудобно втиснулся под козырек (жандарм для верности надел Лугову наручники).

— Не умеешь по-человечески ехать — полезай в кандалы, — ворчал уже немного остывший и отошедший после первой вспышки гнева унтер.

Арестанты стояли в воротах. Горевший сзади костер освещал их темные, похожие друг на друга силуэты.

— Прощай, ваше благородие, счастливый путь! — сказал щуплый арестант со Смоленщины и помахал рукой.

Повозка тронулась с места. Постоялый двор проплыл мимо. Павел Иванович закрыл глаза и откинулся назад. И вдруг словно какая-то пружина распрямилась внутри него.

дружно и громко запели позади.

«Ты вся горишь в огне…» — прошептал Павел Иванович.

По приезде в Иркутск Лугова поместили в пересыльную тюрьму. В тюрьме Павел Иванович просидел почти полтора месяца.

Однажды его вызвали к начальнику. За пустым письменным столом сидел грузный человек с тяжелым взглядом отекших свинцовых глаз, в губернаторских эполетах. Рядом стоял начальник тюрьмы.

— Ваше поведение по дороге к месту поселения, — брезгливым голосом говорил губернатор, — наводит на мысль о том, что мера пресечения для вас была избрана, безусловно, неправильно. Вы заслужили не поселение, а каторгу, причем пожизненную. Но вас слишком поздно раскусили, несмотря на то, что князь Болховитинов, умный и проницательный чиновник, очень точно и своевременно оценил вас как опасного государственного преступника. Кроме того, ваши письма, посылаемые с дороги в Петербург вашей жене или невесте, проливают яркий свет на тот факт…

— Как вы смели?! — Павел Иванович сжал кулаки и шагнул вперед.

— Молчать! — рявкнул начальник тюрьмы и выдвинулся вперед, загораживая собой губернатора.

Губернатор устало опустил тяжелые темные веки. Переждав минуту, открыл глаза и продолжал все тем же брезгливым тоном:

— Проливают яркий свет на тот факт, что вы не только не осознали своей вины перед отечеством и не испытываете раскаяния и угрызения совести за совершенные вами проступки, но, наоборот, продолжаете мыслить в том же антигосударственном направлении, подкрепляя свои мысли конкретными действиями. Это подтверждается донесением жандармского унтер-офицера Прохорова, следовавшего с вами от Тюмени до Иркутска, на основании которого начальник иркутской пересыльной тюрьмы ротмистр Татубалин обратился на мое имя с письменным рапортом.

Губернатор надел очки, взял из рук ротмистра лист бумаги и стал читать:

— «Настоящим имею честь обратить внимание вашего высокопревосходительства на нижеследующее: во вверенной мне пересыльной тюрьме содержится прибывший гужевым этапом из России, осужденный к двадцати годам ссыльного поселения в Якутской губернии государственный преступник Лугов П. И. Сопровождавший оного Лугова от Тюмени до Иркутска отдельного корпуса жандармов унтер-офицер Прохоров донес мне, что в пути следования упомянутый выше Лугов вел себя крайне подозрительно и опасно: много писал, заводил предосудительные разговоры, не спал по ночам, выбирая, очевидно, удобный момент для побега, который не был осуществлен благодаря бдительности и расторопности нижнего чина.

Во время ночевки на постоялом дворе в сорока километрах от Иркутска упомянутый Лугов ночью пытался подбить к вооруженному выступлению пеший этап, ночевавший там же, для чего предпринял попытку распропагандировать и обезоружить солдат арестантской команды, ночевавших там же. Но благодаря своевременному вмешательству того же отдельного корпуса жандармов унтер-офицера Прохорова преступный замысел был сорван.

В сопроводительных бумагах ссыльнопоселенца Лугова содержится указание на то, что оный Лугов крайне опасен, так как продолжительное время участвовал в открытой вооруженной борьбе против законной власти ее величества английской королевы.

На основании вышеизложенных обстоятельств имею честь обратить внимание вашего высокопревосходительства на недостаточность срока осуждения государственного преступника Лугова.

Со своей стороны, ходатайствую перед вашим высокопревосходительством о предоставлении к награде унтер-офицера Прохорова за проявленные исполнительность, верность долгу и присяге.

О последующем жду распоряжений.

Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга отдельного корпуса жандармов ротмистр Татубалин».

Губернатор отложил в сторону бумагу и поверх очков посмотрел на Павла Ивановича.

— Особо государственная важность вашего дела заставила нас задержать вас в пересыльной тюрьме дольше положенного срока. Мы послали в Петербург прошение о пересмотре вашего дела и вчера получили сообщение о том, что военный трибунал повысил вам срок поселения до тридцати лет и срок последующего поражения в правах до пятнадцати лет. У вас есть вопросы?

Павел Иванович молчал.

— Уведите, — сказал губернатор и снял очки.

От Иркутска до Якутска — около трех тысяч верст. В начале ноября Павел Иванович Лугов выехал из города на четверке лошадей, сопровождаемый двумя конвойными. После вынесения нового приговора он просидел в камере иркутского тюремного замка еще три месяца, пока среди этапников, ночевавших вместе с Луговым на постоялом дворе; шло дознание о «попытке вооруженного сопротивления чинам арестантской команды и о пении неизвестной революционной песни иностранного происхождения» (дознание было прекращено за отсутствием достаточных улик).

…Копыта глухо стучали по схваченной первыми морозами земле. Дорога вилась вдоль Лены. Река уже стала, только иногда на ровной поверхности тонкого белого льда виднелись черные незамерзшие полыньи.

Дикие, пустынные берега Лены мелькали по сторонам. Сумрачные, затуманенные горные горизонты терялись вдали. Ни один звук, ни один шорох не нарушали величественной немоты молчаливой северной пустыни. Только колокольчик, жалобно бившийся под дугой, как всегда, уныло выводил свою сиротливую, протяжную песню.

• Предыдущая
• 14/70
• Следующая