Тайна сибирской платформы - Осипов Валерий Дмитриевич - Страница 62

• Предыдущая
• 62/70
• Следующая

В одном месте я был поражен необычным явлением. Дорога шла по холму, на котором, похожая на вынутые из печной трубы «ежики», стояла редкая роща черных, обгоревших лиственниц. Неожиданно лошадь громко заржала, и черная роща… исчезла, деревья рассыпались, превратились в прах. Уже потом, когда я рассказал об этом случае, мне объяснили, что раскаленный огненный пал, наверное, налетел на эту рощу внезапно и, испепелив деревья в одну секунду, ушел дальше. Смена температуры была так велика и произошла за такое короткое время, что лиственницы не успели рассыпаться, застыв до первого громкого звука.

Но как ни угрюмы пейзажи таежных пожарищ, они не вызывают мрачных мыслей. Жизнь, временно отступившая перед бешеным напором огненной стихии, снова возвращается в черную пустыню. Всюду видно, как пробивается из-под пепла трава, как рядом с обуглившимися «стариками» тянутся вверх молодые, зеленые побеги. Терпкий аромат распускающейся зелени мешался с лежалым, прошлогодним запахом гари и побеждал его.

Я ехал, смотрел и думал о том, что вот эта борьба жизни и смерти во всех ее резких, ожесточенных, яростных проявлениях и есть самая главная черта якутской природы. Эта борьба выражена здесь сильнее, чем где-либо в другом месте нашей страны. Тут, вдали от человеческого жилья, словно сошлись эти две силы для решающей схватки, оставив на огромном пространстве многочисленные следы проявления своих диких, необузданных страстей.

Уже начало темнеть, когда дорога вывела, наконец, к реке Ирелях, на берегу которой стоял поселок Мирный. До самого Мирного оставалось проехать еще несколько километров, но они оказались самыми трудными. Болото слилось с рекой, образовав одно сплошное месиво воды и грязи. Лошадь, проваливаясь по брюхо, медленно брела вперед. На небе зажглась первая звезда, заметно похолодало, а топи все не было конца.

Стало уже совсем темно, когда мы снова выбрались на сухое место. Вокруг не видно ни зги. Я отпустил поводья — лошадь сама пошла вперед, отыскивая дорогу по каким-то своим приметам. Но вот и она встала. Я соскочил с седла, сделал несколько шагов вправо, потом влево — дороги не было. Она упиралась прямо в реку. «Очевидно, здесь брод», — решил я и, взгромоздившись на своего «иноходца», тронул его к реке.

Несмотря на то, что моя коняга, пугливо храпя и приседая на задние ноги, всячески сопротивлялась спуску с высокого берега в бурную таежную речку, я упорно гнал ее в Ирелях. Я ничего не знал о прошедших недавно в этих местах сильных дождях, которые смыли все броды и переправы. В темноте было не видно, что уровень воды в реке сильно повысился. Мне хотелось скорее попасть в Мирный, и я дерзко нарушил общеизвестное правило: «Не зная броду — не суйся в воду».

Умная моя коняга, догадавшаяся об опасности по шуму воды в затопленных прибрежных кустах, смирилась перед сильной, но недальновидной человеческой самоуверенностью и вошла в Ирелях. Земля сразу же пропала у нее из-под ног, и она с головой окунулась в холодную воду. Я рванул поводья назад, но было уже поздно. Сильное течение выбило из седла, ноги запутались в стременах. Тяжелый рюкзак тянул вниз. Пытаясь освободиться, лошадь ударила меня копытом в висок. Перед глазами поплыли желтые и зеленые круги…

Очнулся я на другом берегу, лежа на траве. Под головой у меня был рюкзак. Рядом незнакомый мужчина, сидя на корточках, выкручивал мокрую телогрейку. Увидев, что я открыл глаза, он весело подмигнул:

— Искупался? Это ничего. У нас тут с каждым через день такое случается. Река сумасшедшая. Чуть пойдут дожди — броды смывает, и уровень сразу на полметра подскакивает.

Я оглянулся. Лошади моей нигде не было видно.

— А я иду с охоты, — продолжал незнакомец, — смотрю: топчется кто-то возле старого брода. Только хотел крикнуть, чтобы остереглись, а вы бултых! — и на дно. Еле вытащить успел.

С противоположного берега донеслось жалобное ржание.

Не знаю почему, но я вдруг вспомнил о торжественной расписке, оставленной мерзлотному завхозу. Я сказал об этом своему «спасителю».

— Да, лошадь надо ловить. Отпускать нельзя — пропадет в тайге, — ответил он.

Я ощупал себя — все было на месте. Можно было плыть на тот берег за «иноходцем».

— Постой-ка, — сказал незнакомец, увидев, что я иду к реке. — Вместе поплывем, а то мало ли что…

Он подошел к воде и стал разуваться, но потом раздумал.

— Холодно сегодня, лучше одевши.

Я согласился. Так — в сапогах, штанах и рубашках — мы снова полезли в Ирелях. Лошадь ловили долго. Она, очевидно, по-прежнему не доверяла мне и подозревала, что кто-нибудь из нас еще раз попытается верхом на ней форсировать реку.

Обратно мы плыли довольно мирно, держа конягу с обеих сторон под уздцы. Выбравшись на берег, сушиться не стали, а прямо отправились в Мирный. С нас текло, как с заправских водяных.

До поселка было километра полтора. Таща за собой лошадь, мы двигались вдоль цепочки электрических лампочек, которая тянулась с вершины темного холма. Когда показались первые дома Мирного, лампочки неожиданно свернули вправо. Цепь огней теперь шла по неширокому логу и кончалась где-то вдалеке. Оттуда доносился шум работающих механизмов.

— Что это за долина? — спросил я своего спутника Михаила Таборова (по дороге мы познакомились, и я узнал, что мой спаситель работает мастером на обогатительной фабрике).

— Это Лог Хабардина, — ответил Таборов. — В нем как раз и расположена «Трубка Мира».

— А кто такой Хабардин? — поинтересовался я.

— Юрий Хабардин, геолог Амакинской экспедиции. В прошлом году он открыл «Трубку Мира». Это еще совсем молодой паренек, но его имя уже дважды нанесено на все карты Советского Союза.

В этом месте я должен прервать свои путевые записи, чтобы рассказать читателям о Юрии Хабардине — первооткрывателе «Трубки Мира».

Какой мальчишка не был в юности романтиком? Кто из них, пятнадцатилетних мечтателей, не морщил от удовольствия облупившийся загорелый нос, путешествуя по страницам книг Жюля Верна, у кого сладко не замирало сердце в темном зале кинотеатра, когда на экране сильные, бородатые люди открывали новые земли, плыли по неизведанным морям, штурмовали неприступные горы? Пожалуй, таких не найдется.

Юра Хабардин тоже думал — и подолгу! — о дальних дорогах, опасных путешествиях, незнакомых странах. Он был неисправимым, закоренелым романтиком.

В семнадцать лет, окончив школу, Юра твердо решил стать капитаном дальнего плавания. Хотелось побродяжничать по морям и океанам, посмотреть на мир. Ведь так много нового, интересного таит в себе то, что на картах обоих полушарий окрашено в синий цвет и занимает две трети всей территории земного шара. И, как знать, может, где-нибудь на просторах Тихого или Атлантического океанов поднимется со дна какая-нибудь новая Атлантида или «Земля Санникова», и он первый со своего капитанского мостика увидит ее ранним утром в морской бинокль. И если всю ее не назовут «Хабардинией», то уж какой-нибудь маленький мысок или заливчик, куда он подведет свой корабль, заполучить удастся обязательно, И тогда мальчишки всего мира будут завидовать ему, читая на географических картах: «Залив Юрия Хабардина из далекого сибирского города Киренска».

Итак, решено: он будет капитаном дальнего плавания. В чемодан уложены книги, небольшой, но компактный багаж будущего «морского волка», куплен билет до Владивостока, где ему предстояло провести пять лет в стенах мореходного училища.

Через месяц Юра вернулся в Киренск. Оставил в прихожей чемодан, бросил на стул плащ, кепку, молча прошел в комнату и лег на кровать лицом к стенке. На вопросы не отвечал.

Юра не вставал два дня. Он не спал, не ел, не пил — лежал и молчал. На третий день он поднялся. Глядя в сторону, глухим, незнакомым голосом рассказал домашним, что провалился на экзамене по математике.

…В тот год осень в Киренске стояла мягкая, сухая, теплая. Юра бродил по улицам, подолгу сидел в городском саду, заходил к старым друзьям по школе. В Киренске уже почти никого не осталось. Все разъехались в разные концы страны: в институты, университеты, училища.

• Предыдущая
• 62/70
• Следующая