Дорога к Зевсу - Азаров Алексей Сергеевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/27
• Следующая

— Управляющий… — начинаю я.

— Ах вот оно что! Ты прав. Доверять так доверять. Видишь ли, сынок, сам он ни в чем таком не замешан, но брат его, полковник Гассе фон Арвид, участвовал в покушении на фюрера.

— Надеюсь, его того… — быстро вставляю я.

— А вот это не твоего ума дело. Не будь излишне любопытным, сынок, и проживешь до ста лет… Впрочем, что еще тебя интересует? А, сынок?

Что интересует Лемана? Первое: кого гестапо держит возле фон Арвида? Второе: насколько выгодна дружба с Цоллером?.. Ну, с осведомителем, положим, не бог весть как сложно. Сдается мне, что я знаю, где его искать. Что же касается Цоллера, то тут все гадательно. Можно угодить в пожар, да такой, что от Лемана и горстки пепла не останется!.. Ну что ж, рискнем?

— Все понятно! — говорю я твердо. — Спасибо за доверие, господин советник! Хочу заверить господина советника, что он не ошибется во мне.

— Отлично! — говорит Цоллер и включает газ.

Развернувшись, мы тихо едем к конторе. Цоллер, не оглядываясь, сует мне еще одну сигару. Аванс?

— Покорно благодарю, — говорю я и кланяюсь ему в спину. — Когда господин советник прикажет позвонить ему?

Цоллер подруливает к тротуару. Вынимает платок и, высморкавшись, долго вытирает губы.

— Да нет, — говорит он сварливо. — Я, пожалуй, сам тебя найду, если понадобишься. Спокойных сновидений, сынок!

Машина, подмигнув стоп-сигналом, укатывает в дебри ночной улицы и растворяется во мраке, а я остаюсь на тротуаре с пальцами у козырька кепи… Да, Цоллер опасен, и Францу Леману, если только он хочет дожить до седых волос, надо держаться настороже. Машинально я притрагиваюсь к виску и отдергиваю пальцы.

Гудок, еще один и наконец:

— Да, здесь квартира Квинке! Отти, кому я говорю, брось кошку! Это я не вам. Да, да?

— Могу ли я узнать, когда бывает дома фрейлейн Ган? Это Рейнагель, я приехал с фронта.

С недобрым сердцем жду ответа и получаю совсем не тот, что надо.

— Фрейлейн Ган? Она… она вышла на минутку; кажется, в булочную… Господин Рейнагель, какой сюрприз! Лиззи часто вспоминает вас, и я… Вот что, а почему бы вам не приехать к нам? Вы знаете адрес?.. Алло! Я говорю, вы знаете адрес? Вы слышите меня? Алло!..

Сопрано фрау Квинке еще поет в микрофоне, когда я вешаю трубку. “Позвоните завтра в это же время” — вот фраза, означающая, что все благополучно… Стеклянная дверь автомата с дребезгом захлопывается у меня за спиной, и с этим звуком исчезает еще один шанс на получение связи. Тогда, в Париже, адреса, переданные мне человеком Люка, казалось бы, гарантировали выход на Центр. Их было пять: Тиргартен, Моабит, Яговштрассе, Вальдкирхе в Грюневальдском парковом массиве и Лансштрассе (фрейлейн Ган, те­лефон Далем, 77–09). Скамейка и киоск отпали; доктор Штейнер мертв; телефон, молчавший больше месяца, засвидетельствовал в итоге, что о его существовании надо забыть, и чем скорее, тем лучше.

Может быть, все-таки рискнуть еще разок и прощупать Вальдкирхе? Я, правда, был там дважды и оба раза убеждался, что садик у церкви недосягаем. Легкая зенитная батарея — четыре трофейных “эрликона”, — обосновавшаяся здесь, отгородилась от всех колючей проволокой и двумя часовыми с автоматическими винтовками. Службу у пушек несли мальчишки из учебной команды, но это не только не облегчало положения, но скорее осложняло его, ибо там, где старослужащий го­тов закрыть глаза на отклонения от устава, но­ви­чок упрется столбом, и все тут. Этим гим­на­зистам, одетым в курсантскую форму, оче­видно, внушили, что секретность — основа ос­нов службы в вермахте, и они поспешили уты­кать все подходы к батарее грозными трафаре­тами: “Дальше зона. Стой!” и “Назад! Стре­ля­ют без оклика!”. Я сунулся было в сад, сделав вид, что ослеп, но часовой, этакий розовенький мальчуган, изо всех сил засвистел в карауль­ную дудку и вызвал начальство — щербатого ефрейтора со значком отличного зенитчика на мундире. Объяснение было недолгим, и мне предложили убраться, что я и сделал под издевательские комментарии юнцов, вылезших на бруствер и считавших воинским долгом высказаться в адрес шпака. Самым мягким из выражений, употребленных защитниками фюрера и национал-социалистской идеи, были “рахитичный краб” и “вонючий недоносок”. Видно, ефрейтор славно потрудился над их образова­нием.

Я ушел не столько обозленный, сколько расстроенный. Не знаю почему, мне было жаль их, этих мальчишек, оторванных от учебников и выряженных в форму с узкими голубыми погончиками. Кому они молятся? Во что верят? Неужто “Миф XX столетия” и “Майн кампф” настолько изуродовали их психологию, что они и впрямь горят желанием подохнуть здесь, в раскисшей от снега глине? Насколько я успел разглядеть, у них были славные мордашки, и по всем повадкам они не отличались от обычных мальчишек. Или нет?

Так или иначе, но батарея в садике, точнее, колючка, отгородившая ее, отрезала меня от старого вяза со спиленной верхушкой, под которым Франца Лемана ждал деревянный ящичек размером фут на полтора, вполне достаточный, однако, чтобы в нем уместилась рация. Связник Люка был неправ, уверяя меня, что добраться до тайника можно с завязанными глазами. Но, спрашивается, разве можно все предусмотреть?

Задав себе этот вопрос — и ответив отрицательно, я устремляюсь прочь от автомата. Если явка провалена, то гестапо, вне сомнения, держит телефон на контроле. При его мобильности СД будет здесь через несколько минут.

В вагоне метро я перевожу дух и соображаю, как добраться до Магды. Линии берлинского “У-бана” позволяют выбрать несколько путей, и я нередко попадаю впросак и зря трачу время. Впрочем, а куда мне спешить? Единственное место, где Лемана ждут не дождутся, — квартира фрау Квинке в Далеме, но как раз туда его и не тянет.

Итак, в Далеме гестапо. На батарею, пожалуй, соваться нет смысла. По крайней мере пока. Щербатый ефрейтор хорошо приметил меня и при появлении сдаст в комендатуру. Таскаться же вокруг да около кирхи, любуясь ее готическими линиями, — на это у Франца Лемана нет ни досуга, ни желания.

Остается последний вариант. Самый что ни на есть последний. Им можно воспользоваться лишь раз, послав письмо в Стокгольм. Но это только кажется простым — послать письмо. На первый взгляд чего уж легче: зайти на почту, купить конверт, две марки по пятьдесят пфеннигов с коричневым фюрером в рамочке, написать несколько строк — о, самых невинных! — и айн, цвай, драй, что же дальше? Но в том-то и фокус, что письмо в этом случае попадет не в Стокгольм, а в кассету цензора, откуда отправится в гестапо. А все почему? А потому, что какие это такие дела могут иметься у рядового немца в нейтральной Швеции? И почему, спрашивается, данному немцу надо водить почтовое ведомство за нос, давая фальшивый обратный адрес?.. И так далее и тому подобное… Нет, письмо в Стокгольм дойдет только в том случае, если будет напечатано на фирменном бланке, и не на первом попавшемся под руку, а на том, который принадлежит концерну или коммерческой конторе с прочной деловой репутацией. К сожалению, такие бланки не валяются где попало, и Леману еще предстоит свихнуть мозги набекрень в поисках хотя бы одного экземпляра.

Но это в перспективе. А сейчас мне нужно забрать у Магды единственное свое достояние — солдатский ранец из толстой телячьей кожи, на дне которого, под бельем, лежит затрепанный экземпляр “Мифа XX столетия”. Гауптшарфюрер СС Франц Леман во всех скитаниях возит с собой только две книги — “Миф” и “Справочный ежегодник СС”. Именно эти издания, необходимые, как хлеб насущный, позволят Леману придать тексту письма в Стокгольм второй — не для цензуры — смысл…

…Магда, открывшая мне дверь, отнюдь не пылает радостью.

— Что это вы? — говорит она и прячет руки в карманах передника. — То носа не кажет, а то вваливается, будто хозяин, когда ему вздумается! Да я вас и на порог не хочу пускать, бродяга вы этакий!

Выговор, учиненный ею, разливает тепло в груди Франца Лемана.

• Предыдущая
• 6/27
• Следующая