Свидание в морге (Сборник) - Макдональд Росс - Страница 50

— Обязательно.

Глядя на меня, она нервно сплетала и расплетала пальцы.

— Вы ведь могли бросить этих людей в воду,— наконец произнесла она.— И руку порезать вы могли не себе, а Гарри... Простите мне все те неприятные слова, которые я вам сказала... Мистер Калверт, вы действительно делаете только то, что сделать необходимо... Мне кажется, что вы совершенно удивительный человек. Просто великолепный!

— Все рано или поздно убеждаются в этом,— скромно сказал я, но она уже исчезла в тумане.

Мне было очень жаль, что я не мог разделить ее мнение обо мне. Я вовсе не чувствовал себя великолепным. Я был до изнеможения измучен физически, к тому же меня просто ело поедом беспокойство, так как самые лучшие планы ничего не стоят, когда в игру входит такое количество самых разнообразных обстоятельств. Мне пришлось несколько раз пнуть ногой обоих своих пленников, прежде чем они поднялись с земли, но именно от этого мне стало несколько легче.

Медленно, гуськом мы спускались по этому опасному склону. Я замыкал шествие, держа в левой руке фонарик. Правая моя рука была занята веревкой, связывавшей пленников... А собственно, почему я действительно пустил кровь себе, а не Гарри? Черт побери, ведь это его кровь должна была быть на штыке! Это было бы просто разумнее.

— Надеюсь, прогулка была приятной?— вежливо осведомился Хатчинсон.

— Во всяком случае, скучной я бы ее не назвал. Вам бы наверняка понравилось.

Хатчинсон, не отвечая, вел «Файркрэст» сквозь туман и ночь.

— Может, откроете мне тайну? — не выдержал я наконец.— Каким образом вы определили положение судна, чтобы вернуться и подойти к пристани? Туман сейчас еще гуще, чем прежде, а вам пришлось почти полночи кружить в море, не имея никакого ориентира, плюс волны, течение и так далее... И в результате вы прибываете в назначенное место точно в назначенный срок. Этого я никогда не пойму.

.— А я обладаю шестым чувством — навигационным,— торжественно заявил Хатчинсон.— А также у меня есть карта с обозначенными глубинами. И если вы, Калверт, на нее глянете, то увидите в этом районе, на глубине восьми саженей, мель длинной приблизительно в одну десятую мили, расположенную в трех пятых мили западнее старой пристани. Я отправился навстречу ветру и течению и ждал, пока эхолот покажет, что я над мелью. Тогда я бросил якорь. За пять минут до назначенного вами срока я поднял якорь и позволил ветру и приливу донести меня до того места, откуда я отплыл. Это так просто.

— Вы меня разочаровали,— сказал я.— И в первый раз вы причалили, используя эту же технику?

— Более или менее. Только в тот раз ориентироваться пришлось не на одну мель, а на пять, а также использовать несколько волн. Ну вот, теперь вы знаете все мои тайны. Куда теперь?

— А дядюшка Артур ничего вам не сказал?

— Вы его недооцениваете. Он сообщил мне, что никогда не вмешивается в ваши дела во время... Как это он сказал?.. Ах да, во время проведения полевых операций. Он мне так объяснил: «Я только координирую. Разрабатывает и реализует операции Калверт».

— Иногда его можно выносить,— признался я.

— Если верить тому, что он мне тут рассказал о вас, то это большая честь — сотрудничать с вами.

— Не говоря уже о чести получить четыреста, а может, и восемьсот тысяч фунтов.

— Естественно — даже не говоря об этой чести. Так куда теперь?

— Домой. Если вы сможете его найти.

— Крэйджмор? Ну, это-то я могу... Кажется, мне придется погасить сигару, а то я уже не вижу даже стекла рубки... А где, кстати, дядюшка Артур?

— Он занят другими делами. Допрашивает пленных.

— Много ли можно из них вытянуть, если учесть их состояние?

— Не думаю..

— Ну, следует признать, что прыжок с пристани на палубу дело и нелегкое, и небезопасное. Особенно при такой качке и... с руками, связанными за спиной.

— Одна сломанная рука и одна сломанная нога — это неплохой счет. Можно сказать, что им повезло. Могло быть хуже.

— Это уж точно. Могли вообще не допрыгнуть до палубы,— Хатчинсон высунул голову в боковое окно рубки.— О, это вовсе не моя сигара затемняла горизонт,— сказал он.— Могу курить дальше. Видимость действительно нулевая. Придется рассчитывать только на приборы. Включите, пожалуйста, лампу под потолком, так, по крайней мере, мы сможем нормально видеть карту, показания эхолота и компаса. А радару это не мешает.

Я исполнил просьбу, и его глаза широко раскрылись при виде моего наряда.

— Вы собрались на карнавал? — попытался сострить он.

— Попрошу не оскорблять мой халат,— высокомерно заявил я.— А вообще-то, все три имеющиеся в моем распоряжении здесь костюма насквозь промокли и безнадежно испорчены.

В это время в рубке появился дядюшка Артур, и я поинтересовался:

— Вам сопутствовала удача, сэр?

— Один из них потерял сознание,— с явным самодовольством сообщил дядюшка.—Другой стонет так громко, что не слышит моих вопросов. Будьте добры, Калверт, расскажите коротенько о вашей прогулке.

— Сэр, я как раз собирался пойти прилечь. К тому же я уже все, что мог, вам рассказал.

— Да-да, полдюжины фраз, которые к тому же я плохо слышал из-за мяуканья этих ваших пленников. Мне необходимо, Калверт, знать все, причем очень подробно.

— Но, адмирал, я чувствую себя совершенно вычерпанным.

— А вы никогда и не бываете в другом состоянии. Может, вы сумеете найти тут бутылку виски?

Хатчинсон осторожно кашлянул.

— Если вы позволите, адмирал...

— Ну разумеется, мой мальчик! — «мальчик» был сантиметров на тридцать выше шефа.— И кстати, Калверт, раз вы уж идете за виски, принесите стакан и для меня.

Воистину этот дядюшка Артур был страшным человеком!

Пять минут спустя я пожелал им спокойной ночи. Шеф был в бешенстве. Как я понял, он подозревал, что в своем рассказе я опустил самые драматичные и волнующие моменты. Но я действительно уже с трудом держался на ногах. Проходя мимо, я заглянул к Шарлотте,

Этот спящий на ходу близорукий восьмидесятилетний аптекарь из Торбэя мог, в конце концов, ошибиться в дозе. Тем более что ему вряд ли приходилось слишком часто отпускать снотворное местным аборигенам.

Но я недооценил старого аптекаря. Хватило минуты, чтобы разбудить Шарлотту, когда мы совершенно сверхъестественным способом нашли то, что жители Крэйджмора называли своим портом. Я велел ей одеться — маленький трюк с моей стороны, чтобы она не догадалась о моей осведомленности о том, в каком виде она спит,— и предложил следовать за мной на берег. Через четверть часа мы уже все были в доме Хатчинсона, а еще через пятнадцать минут, после того как раненых, наложив шины на их переломы, заперли в отдельном помещении, я наконец, лег. Комната, которая была мне предоставлена, видимо, принадлежала председателю отборочной комиссии Крэйджморской картинной галереи, поскольку именно в ней были сосредоточены самые роскошные экспонаты. Я засыпал с мыслью о том, что, если бы какой-нибудь университет решился бы назначить награду маклерам по продаже недвижимости, первую получил бы тот, которому удалось бы продать домишко на Гебридах, расположенный в радиусе действия запахов из ангара, где резали акул. И в эту минуту дверь распахнулась, зажегся свет и передо мной предстала Шарлотта.

— Ради Бога,— взмолился я,— дайте мне поспать!

— На вашем месте я ни за что бы не гасила свет,— ответила она, рассматривая произведения искусства, украшавшие стены.

— Эти рисунки интересуют меня в данную минуту ровно столько же, сколько те, которые частенько украшают стены общественных уборных,— ответил я, с трудом разлепив наконец глаза.— К тому же я не привык принимать дам посреди ночи и не знаю, чем бы мог сейчас вам служить.

— Если вы боитесь, вы в любой момент можете позвать на помощь дядюшку Артура. Он спит рядом. Могу я сесть? — спросила она, косясь на изъеденное молью кресло.

И действительно уселась. На ней было все то же немнущееся белое платье, волосы аккуратно причесаны, но это все, что можно было сказать в ее пользу. За исключением, возможно, легкого оттенка иронии в том, что она говорила. Но ее лицо и глаза, казалось, принадлежали другому человеку. В этих мудрых карих глазах, которые знали все о жизни, радости и страдании, в глазах, которые сделали из нее самую известную актрису эпохи, теперь были только грусть и безнадежность. А также страх. Это было странно: теперь, когда она избавилась от своего супруга и его сообщников, страх должен был исчезнуть, но он по-прежнему таился в ее темных очах. Именно это так изменило и состарило ее. Легкие морщинки в углах губ и у глаз, так очаровательно подчеркивавшие ее улыбку, теперь казались следствием многих лет боли и отчаяния. Лицо Шарлотты Мейнер исчезло, а без него казалось, что Шарлотта Скаурас вообще не имеет лица. Передо мной сидела измученная тревогой, стареющая женщина, и все равно рядом с ней картинная галерея Крэйджмора перестала существовать.