В объятиях принцессы - Грей Джулиана - Страница 21

• Предыдущая
• 21/66
• Следующая

Он не мог в таком виде отправиться к жене – едва выбравшись из постели другой женщины, бледный и ослабевший после рвоты, чувствуя, что проиграл. Но, возможно, утром, подкрепив силы кофе, он сможет подняться в детскую и начать разговор. Нужно найти слова, которые станут мостом через пропасть между ними, расширявшуюся и углублявшуюся много лет, опуститься на колени у алтаря ее добродетели и попросить благословения.

Повернув на Честер-сквер, Сомертон ускорил шаги. Он согрелся и почувствовал некое подобие мира в душе.

И тут увидел его.

Высокая фигура в темной шляпе неторопливо прошествовала из ворот его дома, в точности так же, как он сам только что вышел из ворот дома герцога Саутхема. Как и Сомертон, мужчина надвинул шляпу на лоб, оглянулся, бросил последний взгляд на окна верхнего этажа и пошел по темной улице ему навстречу.

Ноги Сомертона приросли к земле. Даже если бы хотел, он не в силах был сделать ни шагу. Мог только стоять и беспомощно смотреть на приближающегося мужчину. Только в самый последний момент он сумел отвернуться, но успел заметить красивые черты лорда Роналда Пенхэллоу.

На следующее утро он не пошел в детскую, а отправил по обычным каналам записку, вызывавшую к нему Эразма Нортона.

Однако не смог вернуться к прежнему ночному образу жизни. Задумав очередное совращение или же деловую сделку с опытной шлюхой, он начинал чувствовать, как к горлу подступает рвота. Ощущение было настолько сильным, что ему приходилось искать место, где можно сесть, опустить голову на колени и, медленно и глубоко дыша, дождаться, когда тошнота отступит.

Сейчас, морозной февральской ночью, он вышел из спортивного клуба, когда еще не было одиннадцати. Улица, покрытая комьями замерзшей снежной каши, была пуста. Не было видно ни одного извозчика. Вздохнув, Сомертон не стал даже думать о посещении девочек Гарриет. Не пошел он и в сторону доков, где располагалось питейное заведение, завсегдатаем которого он одно время был.

Вместо этого, проверив, на месте ли нож и пистолет, направился домой и, когда вошел в свой кабинет, чувствовал себя достаточно спокойно, чтобы, увидев на своем столе шкатулку, не ощутить ставших привычными неприятных физических симптомов.

Сомертон оглядел комнату – в кресле у камина вполне мог сидеть мистер Маркем. Но комната была пуста. Все его домочадцы спокойно спали в своих постелях. Граф был один.

Он медленно обошел стол, сел в кресло и, ни секунды не колеблясь, открыл шкатулку.

Некоторые предметы были ему знакомы. Он сам их дарил жене. На протяжении всего периода их брака он не уклонялся от первейшей обязанности мужа-аристократа и всякий раз на день рождения и Рождество дарил супруге драгоценности, соответствующие ее красоте и высокому статусу. При этом всегда следил, чтобы они были дороже, чем те, что он дарил своей любовнице, если таковая в этот момент имелась. Граф перебрал сверкающие бриллиантовые браслеты, изумрудные серьги и сапфировые подвески и в конце концов отыскал двойное дно шкатулки. Под ним находился только один предмет.

Сомертон взял его и поднес к свету.

Миниатюра была выполнена превосходно, этого он не мог не признать, хотя художнику не удалось передать озорной блеск в карих глазах Роналда Пенхэллоу. Кроме того, на миниатюре пышные каштановые волосы лорда были в полном порядке, а в жизни они всегда падали ему на лоб, придавая дополнительное очарование… этому идиоту. Более того, на ней нельзя было видеть его могучего телосложения, которое привело Кембридж к победе в лодочных гонках 1882 года, и небрежной позы, которую он принимал, прислонившись к колонне очередного лондонского бального зала, ожидая всеобщего обожания, как другие мужчины – завтрака.

Хорош, мерзавец, ничего не скажешь: совершенные черты, счастливая улыбка. А почему бы ему не улыбаться? Его изображение лежит в тайнике шкатулки, принадлежащей самой красивой женщине Лондона, супруге одного из могущественнейших аристократов. Вот он и рад-радешенек, улыбается, словно кот на сметану.

– Будь ты проклят, Маркем, – прошептал граф.

Маркем не ответил. Он просто положил эту шкатулку на стол и ушел, чтобы Сомертон мог ознакомиться с ее содержимым в одиночестве.

Возможно, в конце концов, все к лучшему.

Он ощущал какое-то странное томление, думая о своем секретаре, его узких, но всегда расправленных плечах, величественной осанке, спокойных карих глазах. Его худощавая юная фигура манила, обещала…

Граф схватил шкатулку и швырнул ее в стену. Она ударилась с глухим стуком, но не разбилась, а покатилась по восточному ковру и замерла в окружении своего драгоценного содержимого. Несколько секунд Сомертон молча таращился на нее, кажется, даже не дыша, потом подошел, опустился на колени и медленно сложил украшения обратно.

Теплый влажный язычок лизнул Луизу в нос, потом стал энергично облизывать щеки, пробудив от глубокого, полного цветных видений сна.

– Куинси! – Она, не открывая глаз, обняла собачку. – Какого черта? Разве уже утро?

В комнате стояла непроглядная тьма. В щелях между плотными шторами не было и намека на рассвет. Облизав щеки, Куинси переключился на ухо и лизал его до тех пор, пока Луиза не засмеялась.

– Перестань! Я сказала, прекрати! – Она приподнялась на локтях и заморгала, оглядываясь. В первый момент спросонья она не поняла, где находится. Ей снились дом, красочные пейзажи осеннего Швайнвальда на фоне лиловых гор. Вот только мужчина, скакавший рядом с ней, был совсем не похож на худощавого Петера. У него были иссиня-черные волосы…

Она опустила голову на подушку. Она теперь не принцесса Луиза, а Маркем. И это не ее большая и светлая комната, из окон которой открывается великолепный вид на Хольштайн. Это темная комната в лондонском доме заносчивого графа, на ней, Луизе, полосатая фланелевая пижама, а грудь сжимает плотная повязка. Ее нельзя было снять даже на ночь, потому что за стенкой спал граф Сомертон во всем своем мужском величии.

Куинси взвизгнул и боднул ее маленькой головкой.

– Что случилось, малыш? – шепнула Луиза. – Давай спать.

Собачка спрыгнула с кровати и побежала к двери. Ее не было видно в темноте, зато было хорошо слышно, как когти цокают по деревянным половицам, пока она нетерпеливо крутится у двери.

Луиза зевнула.

– Ради бога, Куинси, неужели ты не можешь подождать до утра?

Цок-цок-цок. Куинси вернулся, запрыгнул на кровать и принялся с удвоенной энергией лизать ее и толкать головой.

– Ладно, ладно, – прошептала она, поспешно надела халат, сунула ноги в тапочки и побрела к двери, где Куинси выделывал нетерпеливые пируэты. Не успела она открыть дверь, как он стрелой вылетел в узкую щель и метнулся к лестнице.

В доме было темно. Луиза осторожно спустилась вниз по лестнице к подпрыгивающему от нетерпения Куинси.

– Мне еще надо отыскать ключ от двери в сад, – начала говорить Луиза, но песик устремился не к двери, а к кабинету графа. – Куинси? Что случилось?

Собачка оглянулась, тоненько взвыла и побежала к двери, из-под которой, Луиза это заметила только сейчас, струился тусклый свет.

– Ох, Куинси!

Песик приплясывал у двери, недоуменно оглядываясь на медлительную хозяйку.

У девушки тревожно забилось сердце, и она поспешила за собакой. Граф, наверное, уже обнаружил шкатулку. Что он сделал?

– Что-то не так, Куинси? С ним все в порядке? Он не пострадал?

«Боже, молю тебя, только не это!»

Луиза в панике ухватилась за дверную ручку и, только распахнув дверь, услышала тихие звуки виолончели.

В первый момент ей показалось, что в комнате никого нет. Но потом она увидела графа. Он сидел за столом в своей обычной позе. Огонь в камине почти погас, в комнате было прохладно. Ее наполняли только звуки виолончели – звуки заброшенности, тоскливого одиночества. И еще пряный запах шотландского виски.

Сомертон играл, закрыв глаза и отвернувшись от двери. Он, вероятно, знал, что она вошла, но никак этого не показал. Виолончель рыдала в его руках, жалуясь всему свету на свою печальную судьбу.

• Предыдущая
• 21/66
• Следующая