Директор департамента - Качанов Владлен Евгеньевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/36
• Следующая

Конец недели Макслотер провел в своей новой резиденции на площади Всех Святых, что раскинулась на пересечении авеню Иисуса Христа и проспекта Девы Марии. Сюда же вливался разросшийся бульвар Марии Магдалины, всегда благоухающий экзотическими цветами, манящий прохладной и густой тенью.

Но американец не мог себе позволить расслабиться. Ему предстояло ознакомиться с длиннющими списками иммигрантов. Их оказалось так много, что надо было быть кибернетической машиной, чтобы в короткий срок просмотреть хотя бы малую толику.

Опытный американец избрал другой путь: он обратился к специализированной картотеке и проявил особый интерес к карточкам с именами известных политических и общественных деятелей, ученых, писателей и детских врачей, считая, что именно среди них находятся зачинщики и руководители дьявольского заговора.

Первым делом Макслотер составил список премьер-министров Канады. В него попали консерватор Джон Дифенбейкер, либерал Лестер Пирсон и все остальные независимо от их партийной принадлежности, происхождения и вероисповедания. В левом верхнем углу новый шеф Вселенского департамента расследований начертал: «Инспектору Норману. Нижепоименованных заговорщиков немедленно препроводить в ад без рассмотрения их дел в комиссии. Об исполнении доложить лично мне». И, заметно повеселев, стал перебирать карточки американских президентов.

Работа шла споро. Директору активно помогали его коллеги, и уже в субботу ангелы-секретари разослали большое количество повесток с вызовом на заседания постоянной комиссии на ближайший месяц.

РАННИМ УТРОМ в понедельник здание Вселенского департамента расследований напоминало осажденную крепость. Толпы иммигрантов стремились попасть внутрь, а впускали только тех, кто получил специальный билет, заверенный соответствующей подписью и печатью.

У входа посетителей встречало строгое объявление, еще пахнувшее типографской краской:

"В верхней одежде не входить. Крылья, венцы, нимбы и пальмовые ветви сдавать в гардероб. Арфы и псалтыри принимаются в камеру хранения».

Рядом на колонне кто-то наклеил клочок бумаги, на котором вывел слезную мольбу:

«Джентльмена, прихватившего в гардеробе лишнее крыло, просят вернуть его законному владельцу за щедрое вознаграждение и отпущение грехов».

Удивляться тут было нечему: раз на территорию райского сада проникли агенты дьявола, вполне возможны любые, даже самые необычные для здешних мест, эксцессы.

В зале были развешаны плакаты, призывавшие к бдительности, соблюдению полного порядка и абсолютной тишины.

«Бди! — гласил один плакат. — За ангельской личиной друга может скрываться сатанинский оскал врага».

Второй требовал в еще более категоричной манере:

«Не болтай! У агентов дьявола — дьявольский слух».

Иммигранты выглядели запуганными и старались не смотреть друг другу в глаза. Зато внимательно вчитывались в плакаты. Вот юные ангелы внесли и прибили к колоннам еще несколько транспарантов:

«Лишь чужими глазами можно видеть свои недостатки».

«Семь раз проверь один отрежь».

«Оглянись вокруг себя — нет ли тут предателя!»

Как только за столом президиума появились члены комиссии, в зале прекратились всякие перешептывания и взоры всех устремились на Макслотера.

Новый директор департамента расследований, он же председатель постоянной комиссии по делам иммигранте, объявил заседание открытым и вызвал первого эмигранта.

— Назовите ваше полное имя для протокола, — обратился он к высокой худой фигуре, занявшей место в свидетельском боксе.

— Авраам Линкольн.

— Ваша последняя должность на Земле?

— Президент Соединенных Штатов Америки.

— Та-ак…

Макслотер слегка поежился, вспомнив, какие искусные интриги ему не удалось довести до конца на родине. Но здесь ничто не могло помешать ему разделаться с любым заблудшим политиком. Все они в его власти. Стоит только пошевелить пальцем… А досье на Линкольна содержало немало компрометирующих данных.

— Мы внимательно изучили вашу биографию, мистер Линкольн, — Макслотер начал допрос решительно и властно. — В ней много туманных мест, и вы должны внести в них ясность.

Председатель поправил очки, полистал досье и продолжал:

— Просматривая ваши многочисленные речи, мы обнаружили в них чрезмерное, я бы сказал, патологическое пристрастие к слову «свобода». Вы вкладываете в него какой-то особый смысл, непонятный нам, людям XX века. Мы ожидаем от вас разъяснений по этому вопросу.

— Мир никогда не имел хорошего определения слова «свобода», — откликнулся Линкольн, — и американский народ как раз сейчас очень нуждается в таком определении. Мы все высказываемся за свободу, но, пользуясь одним и тем же словом, мы имеем в виду не одно и то же [8].

— Вот именно, — озадаченно подтвердил Макслотер, начиная догадываться, куда клонит президент. — Вы, кажется, вздумали учить нас принципам свободы. Но мы давно воплотили их в жизнь в наших Штатах, Вы разве об этом не слышали?

Директор департамента усмехнулся.

— Ну конечно, у вас тут ни газет, ни радио, не говоря уже о телевидении… Одни дацзыбао, как говорят китайцы. Ваше невежество в какой-то степени вас оправдывает, — самодовольно заключил председатель комиссии и подумал: «Какой провинциал этот в прошлом знаменитый президент. Он отстал от жизни по крайней мере на целое столетие».

Президент не обратил внимания на высокомерие Макслотера. Он решил преподать самонадеянному соотечественнику небольшой урок демократии, как ее понимали в XIX веке.

— Пастух отрывает волка от горла овцы, — сказал он, — и за это овца благодарит пастуха как своего освободителя. В то же время волк клеймит пастуха за то же действие как душителя свободы, особенно если овца была черной. Ясно, что овца и волк не сходятся в определении слова «свобода».

— Нам кажется странной ваша аллегория, мистер, — в голосе Макслотера прослушивалась обида. — Здесь нет ни черных овец, ни черных баранов. Все мы — белые.

Линкольн понял, что в этом обществе следует изъясняться гораздо яснее.

— Как раз такое же различие, — продолжал он, — имеется сегодня среди американцев даже на Севере, которые все клянутся в любви к свободе. Наблюдая процесс освобождения от ига рабства, некоторые возносят его как победу свободы, а другие оплакивают как уничтожение всякой свободы.

Макслотеру надоело выслушивать малопонятные рассуждения президента.

— Послушайте, Линкольн, — сказал он, — перестаньте валять дурака. Ваши длинные речи не собьют нас с толку. Придерживайтесь исторических фактов. Всем известно, что Иисус Христос жил во времена рабовладения, но никогда не поднимал руку на рабство. Вы же провозгласили рабов свободными людьми. Чем вы объясняете свое аморальное поведение?

— Я ненавижу рабство потому, — отвечая на вопрос, Линкольн обращался к притихшему залу, — что оно лишает пример нашей республики заслуженного влияния в мире, дает возможность с полным основанием насмехаться над нами, как над лицемерами, заставляет сомневаться в нашей искренности, и особенно потому, что оно толкает так много хороших людей среди нас самих на открытую войну против коренного принципа гражданской свободы.

— Это очень опасная позиция, мистер, — поучительно сказал Макслотер. — От нее недалеко и до марксизма. Кстати, Линкольн, как вы относитесь к Сальвадору? Надеюсь, вы не станете отрицать, что из этой страны пытаются насильственно изгнать дружественную нам военную хунту, лишив ее всех свобод и привилегий?

— Любой народ в любой стране, если он этого хочет и обладает силой, имеет право восстать, избавиться от существующего правительства и образовать новое, которое больше его устраивает.

— Чепуха! — вспыхнул Макслотер. — Надо лишь вовремя высадить морскую пехоту. У нас есть на этот счет богатейший опыт. И силы быстрого развертывания. С их помощью можно задушить любую революцию.

• Предыдущая
• 23/36
• Следующая