Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала - Глейзер Владимир - Страница 12

• Предыдущая
• 12/67
• Следующая

Я проснулся от необычного амбре, когда блудодеи под утро проскользнули в комнату. Но это еще было полбеды. Усталые путешественники привычно разделись, и каждый лег на свое место. Тишка — в мою кроватку. Валетом! И захрапел непробудным сном. Я никогда не спал в сортире и убежал в Марулин палисад. И только терпкий запах инжирового дерева привел меня в чувство.

Преображение в питекантропов и два последующих дня, проведенные с гетерами-неандерталками, сильно подкосили финансовое положение охотников до мамонтятины. Бессоныч, как наиболее чувствительный к перекличке поколений и лорд-хранитель банкнот, уговорил Хила и Фана поскорее исчезнуть с места возможных материально-сексуальных излишеств. И они вяло пошли у него на поводу, тайно купив билеты в общий вагон поезда Новороссийск — Саратов.

Я, Любимая и Тишка остались паломничать в Мекке без друзей, что обидно, и без денег, что нас практически не волновало. Более того, мы решили оттянуться на всю катушку в малом составе. Очевидная бедность нас нисколько не смущала. Вещизмом мы не страдали, а еды вокруг было намного больше ее поглощающих.

«Всё! Поезд ушел, дружно переходим на подножный корм. Рекомендую морковь. Мне она поможет каротином в эмоциональном, а вам, любовникам из Вороны, — в чисто физическом смысле! Если надо, я ради вашей любви пойду на паперть».

Папертей, к счастью для боговерующих, в Геленджике не было, не то Тишка с его зашкаленной коммуникабельностью на добровольных началах обобрал бы всех до нитки.

Сдав в пункт приема стеклотары скопившиеся на нашем лабазе бутылки из-под кефира, мы отправились в дешевую чебуречную добрать недостающие калории. Как вдруг, заре навстречу, с товарищем в борьбе по геленджикскому теренкуру павой проплывает дородная красавица лет пятидесяти под ручку со сморщенным старичком. «Ба! — прошептал я внутреннему Добчинскому. — Да это моя родная тетка Елена Борисовна с мужем, старым большевиком Минчуком!»

— Все свободны, а я занят потребительской коперацией! — сказал я Тишке, а Любимой добавил стихами: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди!» — и отправился на опознание.

— Здрасьте, тетя Лена и дядя Гриша, как я рад вас увидеть! — совершенно искренне сказал я курортной паре, которую я узнал и которая меня не узнала по одной и той же причине: последний раз мы виделись лет десять назад. И они за это время, в отличие от меня, не сильно изменились.

— Кто ты, мальчик? — по-учительски вежливо и строго спросила меня тетя, школьный завуч. — И откуда ты знаешь, как нас зовут?

Подробности, устанавливающие мою личность и степень нашего родства, я высыпал в количестве трех коробов, и старый большевик Минчук, как опытный политкаторжанин, первым понял, что он попал на бабки.

Четыре дня я за обе щеки вкушал уже подзабытые горячие яства с семейного стола, сильно сокращая общие с товарищем и Любимой расходы на питание. То, что было возможно, со скатерти-самобранки я довольно нахально тырил и ловко затаривал в небездонные, к несчастью, карманы. Перед отъездом тетка дала мне двадцать пять рублей и написала на листочке адрес своего сына Вальки, летчика-истребителя женщин в городе Ростове-на-Дону и моего дорогого двоюродного брата. Обе бумажки очень нам пригодились. Одна сразу, другая потом.

Узнав о месторасположении Валькиной воинской части и будучи уверенным, что яблочко от плодоносящей яблони далеко не падает, Тишка сразу же предложил добраться автобусом до близлежащего Ростова, позаимствовать у капитана ВВС часть его баснословного денежного довольствия и поехать в Саратов на пароходе через Волго-Донской канал.

— Одно дело — курить в заплеванном вагоне, а другое — на маленьком, может быть, даже двухколесном пароходике типа «Адик Гитлерюгенд» водной артерией пересечь необъятные просторы нашей социалистической Родины! — пять минут уговаривал нас наш Мефистофель.

К вечеру следующего дня мы были на ростовском вокзале. Но тут случилась закавыка: у Любимой неожиданно подскочила температура выше градусника, и она по состоянию здоровья не могла передвигаться даже ползком. Временное пристанище Тишка организовал незамедлительно — мы устроили Любимую на ночлег в свободную короткую кроватку в привокзальной комнате матери и ребенка, а сами взяли такси и поехали в воинскую часть к предполагаемому богатому гусару.

Череда невезений продолжалась. Мало того, что военный городок располагался у черта на куличках, и шофер (видимо, глухонемой) не поддался на уговоры и содрал с нас непомерную плату, — главный конфуз ждал нас на месте своего назначения. Военный летчик радостно встретил нас в два часа ночи в семейных трусах без погон и без копейки денег! «Понимаешь, Вовка, прямо вчера Люська съехала, типа в развод, и кроме форменной одежки ничего в доме не оставила. Хотя вру, пузырек в заначке у меня завалялся!»

Ничего лишнего и насущного не говоря, мы распили бутылку водки, привычно поспали часок валетом на диване без простыней и одеяла, приехали в комнату матери и ребенка, забрали оттуда пришедшую, к счастью, в сознание Любимую, без билетов сели в проходивший поезд и бесславно уехали на историческую родину.

Дома у Хила, непонятно почему встретившего нас на привокзальной площади, всех ждал праздничный ужин с фаршированной щукой, которую чудесно готовила его мама.

Як, он же Володька Яковлев, с третьего захода, но все же поступивший на физфак университета, был родом из глухой деревни и учился в десятилетке почти в одиночку в другой глухой деревне в пятнадцати верстах от первой. Ходил он туда пешком, как Филиппок, и зимой, и летом, и то ли от рождения, то ли от хождения весь высох до костей при росте типа «дылда». Мясо его превратилось в жилы страшного внутреннего напряжения, что и на сгиб, и на разгиб было чревато чужим увечьем: силы внутри сухого Володьки были невероятные. И горнобычья кличка «Як» их отражала.

Вообще, прозвища, которыми мы награждали друг друга в юности, не были абстрактными, хотя исходили чаще всего из фамилий.

Популярный боевик конца пятидесятых «ЧП», где художественно изолгались подлинные события захвата в тайваньских территориальных водах нашего танкера, не сходил с экранов. А главный отрицательный персонаж — толстый полковник их ГБ Фан был известен больше самого генералиссимуса Чан Кайши.

Поэтому мой сокурсник и ближайший наперсник Яка по портвейну упитанный Дима Фаненков-Пупков, от роду стеснявшийся своей вдвойне дурацкой фамилии, был так несказанно рад безболезненному обрезанию в Фана, что даже после смены, по смерти отца, паспортных данных на материну дворянскую фамилию Воронцов остался для всех именно Фаном.

Длинный Як пил с младенчества — в традициях нищей советской деревни. Короткий Фан, начитавшийся в городе Рема и Хема, — с ранней юности. Когда выпивохи сошлись, первопричины не имели уже никакого значения. Ко всему прочему оба были круглосуточными копеечными преферансистами класса «Б».

Однажды, фланируя в подпитии по саратовскому Бродвею приятным майским вечером, разновысокая парочка налетела на неприятность в виде бравых блюстителей общественного порядка — добровольных народных дружинников во главе с сопливым юношей поганого комсомольского вида.

Усмотрев в наших Пате и Паташоне легких клиентов для отчетности, поганый юноша с криком «Стоять!» схватил Володьку за рукав. Пружина яковых сухожилий мгновенно распрямилась, лишив начальника отряда двух передних зубов. И, расстроенный своей неадекватностью, Як при полном непротивлении насилию был препровожден в милицию.

Правонарушитель помнил, что у него есть серьезные обязательства на завтра, и был этим весьма огорчен. Этими обязательствами было выступление на суде свидетелем по делу о краже моего портфеля.

А дело было так. Я уже два года вел жизнь свободного художника, так как квартиры был лишен решением другого суда, а в общежитии меня законно не прописывали как местного жителя. Поэтому я носил большой польский кожаный портфель за двадцать рублей, в котором у меня было все: плащ «болонья» на случай дождя, свитер вигоневый на случай холода, домашние тапочки на случай ночевки у интеллигентных людей, а также всякая мелочь — сигареты, пара нераспечатанных колод карт, писчая бумага под пульку, заточенные карандаши и ваковские презервативы по четыре копейки упаковка. В день происшествия ко всему прочему добавилось три отпечатанных на машинке «Ундервуд» экземпляра моего диплома, к защите которого я был всегда готов.

• Предыдущая
• 12/67
• Следующая