Золотое побережье - Робинсон Ким Стэнли - Страница 34

И ведь до чего же все просто.

Легкий нажим кнопки словно включил все охранные системы мира разом – бешено взвыли сирены, вспомогательные прожекторы залили поле ослепительно ярким светом.

Какой именно вред причинен заводам «Парнелла» – дело пока темное, с такого расстояния и взрывы-то не были слышны, однако что-то там произошло, иначе с чего бы вся эта суета.

Джим несется по сухому руслу Санта-Аны, низко пригнувшись, чуть не расшибая себе нос коленками, и далеко опережает Артура. Машина была припаркована на стоянке приморского пляжа. Вот она, теперь – в Ньюпорт-Бич. Торопливо содрать с себя и скомкать десантные комбинезоны. Вывернув на трассу, Артур занимает самый медленный, крайний ряд. Вот и Бальбоа Марина. Стекло правой дверцы машины опущено, и комбинезоны летят в воду. После моста Артур сворачивает с трассы, теперь остается проехать немного по воде, и они опять нормальные законопослушные граждане, даже и не подозревающие, что в каких-то там построенных на выработанном нефтяном поле корпусах куча оружия превратилась в кучу мусора.

Запах пота умопомрачительный, почище, чем в спортзале; попытка вытереться специально для этого прихваченными полотенцами не дает особых результатов – полотенца промокли уже насквозь, хоть выжимай, а все равно приходится натягивать одежду на влажное, липкое тело. У Джима трясутся руки, он с трудом попадает пуговицами в петли. К тому же его чуть подташнивает.

– Ну, вот и готово, – смеется Артур. – По данным разведки там было космического оружия примерно на девяносто миллионов. Пусковые установки ровно ничего им не скажут. – Переполненный все еще кипящей в нем энергией, Артур высовывает голову в окно машины и кричит: – Пусть небо будет чистым!

Джим тоже смеется – дико, взахлеб, его кровь все еще насыщена одним из самых сильных наркотиков, какие он когда-либо пробовал, – адреналином, выделившимся за время недавнего кросса по сухому руслу Санта-Аны. Лучший в мире стимулятор.

– Слушай, а ведь это было здорово. Здорово, Я ведь и вправду что-то сделал. – Джим замолкает, несколько секунд думает. – И ведь действительно сделал. Знаешь… – Он неловко мнется, все это звучит несколько глупо. – Мне кажется, что сегодня – первый случай в моей жизни, когда я что-то сделал.

– Понимаю, – кивает Артур и внимательно смотрит на Джима. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. Сегодня ты ощутил вкус борьбы; более того, ты понял, как много может она дать тебе самому. Ты всегда ощущал себя рабом системы, непомерно огромной и окопавшейся настолько плотно, что свернуть ее невозможно. Ничто, сделанное тобой в одиночку, не изменит ее ни на йоту. Но, пребывая в такой уверенности и ничего не делая, ты сам создаешь условия, обеспечивающие неуязвимость системы.

Нужно только сделать первый шаг! – Он снова хохочет. – Сделай первый шаг, хоть самый маленький, покажи системе, что ты сопротивляешься, покажи самому себе – и сразу твое восприятие изменится. Изменится сама действительность, которую ты воспринимаешь. Ты увидишь, что ничего тут нет невозможного. Время – времени может потребоваться много, но все равно… – Артур хохочет. – Все можно сделать! Давай отпразднуем твой первый шаг. – Он бьет кулаком по приборной доске. – Да здравствует сопротивление!

– Да здравствует сопротивление!

Они жили здесь больше семи тысяч лет, и единственное свидетельство этой жизни – груды ракушек на берегах Ньюпортского залива.

Вот все, что мы знаем о них, точнее – думаем, что знаем.

Они пришли с равнин, из-за Сьерра-Невады, кочевники из шошонской группы племен; они раскидывали свои стоянки, собирали пищу, торговали и шли все дальше и дальше. Достигнув океана, они остановились и снова раскинули стоянку – теперь уже надолго.

Они говорили на многих языках.

По нашей терминологии они были охотниками-собирателями, они не обрабатывали землю, у них не было домашних животных. Мужчины мастерили оружие и охотились – с луком и стрелами. Женщины собирали ягоды и съедобные коренья, варили кашу из крапивы, но по большей части эти люди питались желудями и семенами из сосновых шишек. Им приходилось вымачивать из желудевой муки танин, для чего использовалась довольно сложная система соединенных между собой ям. Я иногда задумываюсь, кто изобрел такой метод и что они думали, превращая белый порошок из горькой отравы в хлеб свой насущный. Без всякого сомнения, это было священнодействием. Да и все, что они делали, было священнодействием.

Селились они маленькими общинами, жилища свои ставили обязательно по окружности. Климат был мягкий, теплый, так что спали они под открытым небом – если только не шел дождь. Во время дождя они спали в примитивных шалашах, состоявших из ивового каркаса, оплетенного тростником. Женщины ходили в сшитых из кроличьих шкурок юбках, мужчины носили накидки, тоже из шкурок, а дети – вообще ничего. Зимой, для тепла, все одевались в меховые шубы.

Они торговали со многими племенами. У жителей пустыни они получали обсидиан и соль. Кораллы поступали из Баха[17], а шкуры морских животных – от островитян, которые приплывали к ним в своих каноэ, по десять человек в каждом.

Они курили табак, вырезали каменные фигурки птиц, китов и рыб.

Политическая система выглядела следующим образом: большая часть жителей деревни принадлежала к одной и той же семье. Вождь руководил деревней со всеобщего согласия и одобрения. Время от времени вождя меняли.

Иногда они воевали, но по большей части жили мирно.

Они плели чуть не лучшие в Америке корзинки, украшали их замысловатыми символическими узорами.

Каждый день они проводили некоторое время в парильном доме – обливали горячие угли водой и вдыхали пар.

В центре деревни неизменно располагалась круглая постройка из ивы, тростника и прутьев. Северные племена называли эту священную парилку йоба, а южные – уанкеч.

Здесь они проводили главную свою религиозную церемонию, ритуал толоач, во время которого юноши пили отвар из листьев дурмана, впадали в галлюцинаторный транс и получали инициацию – становились полноправными взрослыми мужчинами. В каждом таком святилище стояло изображение самого главного бога, Чинигчинича, того, кто дал вещам имена. С убитого койота или рыси аккуратно снимали шкуру, затем ее набивали стрелами, перьями, рогами ланей, зубами пум, клювами и когтями ястребов и зашивали; чучело очень напоминало бы живого зверя, если бы не юбочка из перьев и торчащие изо рта стрелы. Именно через это изображение Чинигчинич обращался к участникам толоача, сообщал им тайные имена, раскрывающие внутреннюю сущность вещей и дающие людям над этими вещами власть. Узнав тайные имена, юноши становились взрослыми.

Вот почти и все, что мы знаем об их жизни; кроме того, нам известно, что такое существование продолжалось год за годом, поколение за поколением, они жили в мирном равновесии со своей землей, пользуясь всеми ее ресурсами, рассматривая каждый камень и дерево, и животное как священное существо – семь тысяч лет. Семь тысяч лет!

Постарайся – может быть, у тебя это получится – увидеть, как они живут на кишащей жизнью прибрежной полосе. Как они занимаются повседневными своими трудами. Как они навещают соседнее селение. Как юноши ухаживают за девушками. Как в сумерках население деревни собирается вокруг костра. Постарайся увидеть.

А затем откуда-то появилась шайка людей, похожих на крабов, только люди эти, в отличие от крабов, могли снимать свои панцири. А еще они могли убивать издалека, при помощи громкого шума. Эти люди не знали ни одного из языков, зато у них был свой собственный язык. Началась история.

Солдаты ушли, оставив после себя францисканцев. После того как испанский миссионер Хуниперо Серра основал в 1776 году часовню святого Хуана и отправился по «Тропе Истины» организовывать остальные миссии, задача обращения туземцев в христианство легла на плечи брата Жерони-мо Боскана. Новообращенные из окрестностей этой миссии именовались хуаненьос, а жившие севернее – габриэлинос, по миссии Сан-Габриэль. «Я отношусь к этим индейцам с их заблуждениями, как к детям», – писал брат Боскана.