Золотое побережье - Робинсон Ким Стэнли - Страница 55

И вот однажды вечером, а точнее – в два часа ночи, к самому концу ежедневной своей тусовки, он выходит на балкон с Оскаром Балдараммой, старым своим знакомым, а заодно – крупным распространителем лабораторного оборудования и клеточных культур, столь необходимых Сэнди в его работе.

– Я слышал, – сообщает Оскар, – что сегодня эти диверсанты врежут по «Аэроджету».

– Что, точно? А откуда ты знаешь?

– Реймонд проболтался, я как раз вчера его видел.

– Хилая какая-то конспирация.

– А все потому, что Реймонд очень любит пустить пыль в глаза.

– Во-во, то же самое и Боб говорил. А неужели Реймонд сам все это и придумал?

– Да, конечно, нет. Он работает за деньги, как и все остальные. Есть уйма людей, которые очень хотят, чтобы у той или иной компании возникли неприятности – и с радостью отвалят за это крупные башли.

– Да-а.

А ведь сегодня Артур слинял с тусовки необычно рано, предварительно отказавшись – к вящему удивлению Сэнди – от пипетки «Звонка». А куда, кстати, запропастился Джим?

По пути на урок Джим заскакивает в «Бургер Кинг» с благодушным намерением быстренько перехватить гамбургер плюс чипсы плюс кока-колу. Заметив на стойке маленькую, бесплатно распространяемую газетку «Реджистер», он берет ее и бегло проглядывает. Листок состоит по большей части из реклам и объявлений, но есть тут и крошечная колонка новостей – конечно же, местных.

– гласит шапка. Вот, опять наша работа. Джим читает заметку с большим интересом – как и в предыдущих случаях, они не видели результатов своей операции. Согласно заявлению представителя «Аэроджета», на этот раз пострадала разработка программного обеспечения противоракетной защиты. «Фантастический успех», – думает Джим, выкидывая газетку в урну. Он выходит с гордо поднятой головой, ощущая себя одним из актеров, разыгрывающих драму мировой истории.

После этого очень трудно сосредоточиться на проблемах грамматики. Сегодня один из ученичков выдал пенку: «Соединенные Штаты Америки – надежный гранат восстановления мира в Индонезии». Да-а, гранат. А почему не «бомб» или «ракет»? С другой стороны, фразу можно прочитать и метафорически, только чего уж так скромно – гранат? Изумруд, или даже алмаз. Одним словом – перл. Джим приходит в хорошее настроение. Но только эта история лишний раз свидетельствует, что ничего эти сучьи дети не читают. А уж письменное изложение своих мыслей для них и вовсе какое-то экзотическое ремесло, вроде набивки чучел или настройки роялей. И разве возможно научиться языку за один коротенький семестр? И они, и он, Джим, поставили перед собой явно непосильную задачу. Так стоит ли тогда и упираться?

Урок окончен. Джим собирает со стола бумаги, засовывает в сумку, тушит свет и выходит в коридор. Дверь соседнего класса открыта, это что-то новенькое. Урок. Молоденькая, черноволосая учительница прямо брызжет энтузиазмом.

Растрепанная грива черных, вьющихся волос. Крупная девушка – высокая, ширококостная, плотная.

Армейские защитные брюки, поношенный, бесформенный свитер, рукава закатаны выше локтя.

Мужские ботинки.

Что-то рисует на мольберте – а! Художница. Теперь все понятно, да?

Нет. Стоп-сигнал. Стихотворение – это список «Что Нужно Сделать».

Джим заходит сбоку, пытается рассмотреть, что там, на мольберте. Размашистые черные штрихи. Она работает углем с непринужденной уверенностью, иногда – даже не глядя на рисунок. «И вы попробуйте», – приказывает она ученикам. Попробовать рисовать, глядя в другую сторону?

Ученики пробуют, а тем временем она идет к двери.

– Вы заблудились?

– Нет! Я вел урок в соседнем классе, только что кончил. – «А может, я и вправду заблудился…» – Захотелось посмотреть.

– Если хотите посмотреть, заходите в класс.

Джим неуверенно мнется, но девушка уже вернулась к мольберту, и так вот взять и уйти – это будет просто невежливо. Он смущенно проскальзывает в класс и садится за ближайший к двери стол. А чего тут, собственно, такого?

Ученики сидят за столами, за партами, стоят у мольбертов, все они самозабвенно рисуют. На мольберте учительницы набросок пейзажа в китайском, то ли японском стиле. Нагромождение горных вершин, полускрытых облаками. Внизу – крошечные, кривые сосны, спадающий водопадом ручей, чайный домик, группа пузатых монахов, монахи хохочут, глядя на птицу. Настоящая дзеновая картинка. Джим забросил дзен, ведь это – до безнадежности аполитичное учение, но все же в искусстве есть нечто такое, что…

Учительница поднимает голову к настенным часам.

– Мы с вами уже переработали. Пора закругляться. А когда ученики начинают собирать свои вещи, она добавляет:

– Нужно научиться рисовать, не думая, без участия головы. Это не придет сразу, потребуется много времени, долгая практика. И все это время вы должны учиться смотреть, учиться видеть. Видение и техника. Научитесь использовать свободные, незарисованные пространства. Когда вы освоите пробелы – все остальное будет зависеть исключительно от видения. – Она уже не у своего мольберта, а в центре класса, среди учеников. – Мы проходим по жизни с закрытыми глазами, как слепые, как лунатики, а так нельзя. Так нельзя. Вы должны поместить свой разум в глаза и наблюдать. – Теперь она берет свою палитру, относит ее в угол, к раковине, у которой толпятся ученики, и начинает мыть кисти. – А когда это станет автоматической привычкой, вы увидите мир как последовательность бесчисленных картин, и тогда техника, которую вы освоите, поможет вам перенести часть этих картин на бумагу. Сегодня, сейчас, когда вы будете выходить из двери класса, думайте о том, что я сказала, и проснитесь. До свидания, увидимся в четверг.

Негромко переговариваясь, ученики расходятся. Джим сидит за столом и смотрит. Девушка кидает свои рисовальные принадлежности в большой портфель – почти чемодан. Защелкивает замок.

– Ну так что? – поворачивается она к Джиму.

– Я учусь смотреть.

– Поосторожнее, – она смешна морщит нос. – А то еще начнете натыкаться на мебель. Джим нерешительно мнется.

– А может, зайдем в кофейню?

Теперь в нерешительности девушка, она опустила глаза. Господи, думает Джим, да какая же она застенчивая, разве поверили бы в это ее ученики?

– Хорошо. – Она хватает портфель и быстро, большими шагами выходит из класса.

Джим идет следом. Они знакомятся. Девушку звать Хана Штеентофт, а живет она в Можеска-Каньоне, совсем неподалеку от колледжа.

– Ты художница? – спрашивает Джим.

– Да. – Вопрос кажется ей смешным. Почему?

Кафе декорировано с жалкими потугами на стиль богемной кофейни: пластиковая имитация деревянных потолочных брусьев, полумрак, на старинных плакатах – какие-то европейские замки, вдоль одной из стен – автоматы, торгующие напитками и едой. Нагляднейшее свидетельство того, что Трабуко – третьеразрядный колледж. Посетителей – нуль. Хана и Джим садятся в углу, подальше от уборщицы, моющей деревянную (тоже имитация) дверь.

– А ты рисуешь в этом самом стиле, который ты сегодня преподавала?

– Нет. Это просто инструмент для становления стиля. Я люблю китайский рисунок, иногда и сама пользуюсь техникой периода минской династии, она идеально подходит для решения некоторых задач, но только… вот ты говоришь, учишь писать? Это как если бы ты вел курс по сочинению сонетов, а я бы спросила тебя, пишешь ли ты сонеты. Скорее всего оказалось бы, что нет, но то, чему научили тебя сонеты, может быть использовано в других стихотворных формах.

Джим кивает:

– А ты продаешь свои картины?

– Конечно. На эту зарплату не больно-то проживешь, – смеется Хана.

Джиму смеяться не хочется.

– А кто у тебя покупает?

– По большей части – индивидуальные покупатели. Из каньонов, из Лагуны. А кроме того – банки. Делаю по их заказам стенные росписи. А что ты пишешь? – меняет она тему разговора.