Золотое побережье - Робинсон Ким Стэнли - Страница 73

– Ты шутишь, что ли, Джим! Да от одной этой мысли Бетховен бы в гробу перевернулся, – снова смеется Хана. – Ведь каждый квартет – единое, цельное переживание. А ты все обкарнал, оставил какие-то огрызки. Бросай эту ерунду, поставь лучше какой-нибудь из них целиком. Тот, который тебе больше нравится.

– Не так-то это просто. – Джим поднимается и идет к проигрывателю. – Странная тут одна вещь. Вот Салливан пишет в своей книге про Бетховена, что опус сто тридцать первый значительно превосходит все остальные – семь торжественных эпизодов и обширное вступление, и все такое прочее…

– А это что, очень для тебя важно?

– Что важно? То, что говорит Салливан? Ну, это как сказать… Я же большую часть своих идей нахватал из книг. А Салливан – один из лучших биографов в мире.

– И поэтому ты согласился с его мнением.

– Да. Во всяком случае – сперва. А позднее я сам себе признался, что больше люблю сто тридцать второй опус. Бетховен писал этот квартет, оправляясь после тяжелой болезни, и медленные эпизоды похожи на благодарственные молитвы.

– Ладно, давай послушаем вещь целиком.

Джим засовывает в проигрыватель диск сто тридцать второго опуса в исполнении «Ла Салле»[35], музыки хватает как раз до конца обеда.

– Ну, как ты мог убрать эту часть? – удивляется Хана, слушая финал.

– Не знаю.

Потом Хана бродит по квартире и рассматривает все, что в ней находится. Долго и внимательно, чуть не упираясь в них носом, изучает окантованные апельсиновые этикетки.

– Очень красивые.

Она останавливается на пороге спальни и громко, весело хохочет:

– Какие карты! Это же просто роскошь! Где ты их раздобыл?

Джим с радостью объясняет. Хану восхищает придуманное братьями Томас решение задачи о раскраске карты в четыре цвета. Потом она замечает под потолком видеокамеры, наморщивает нос и брезгливо подергивает плечами. И снова в гостиную, где она перерывает весь книжный шкаф, том за томом, и они говорят о книгах и вообще обо всем.

Хана замечает на замызганном столе компьютер, а рядом с ним – груды распечаток.

– А вот и стихи, верно? Можно я почитаю?

– Нет-нет! – Джим бросается к столу и закрывает бумаги собой, как курица цыплят. – Ну, я хотел сказать, – не сейчас. Они у меня все незаконченные, недоделанные, ну и поэтому…

Хана чуть хмурится, пожимает плечами. Потом они сидят на бамбуко-виниловой кушетке и говорят, говорят, а потом Хана встает и смущенно рассматривает пол.

– Мне пора. У меня завтра много работы.

Джим провожает ее к машине.

Возвратившись в квартиру, он оглядывается по сторонам и тяжело вздыхает. Все эти худосочные то ли стихи, то ли неизвестно что, валяющиеся на столе, заброшенные и покинутые… Он сравнивает свою манеру работать с тем, что видел когда-то в мастерской у Ханы, и готов сгореть со стыда – лежебока, безвольный лентяй, дилетант… Ждет, видите ли, когда на него снизойдет вдохновение. Чушь это все собачья. И вообще, последнее время он даже не вспоминает о поэзии, не любит о ней вспоминать. Он – боец сопротивления, настало время не слов, но дел, он пишет лишь изредка, по случайному наитию. Его жизнь обрела совершенно новый смысл.

Только Джим и сам не очень-то этому верит. Он прекрасно знает свою лень. А теперь вот Хана – ну как, скажите на милость, сможет он показать ей свои так называемые творения? Они же никуда не годятся. Джим не хочет демонстрировать перед Ханой свою бездарность. Он стыдится этой бездарности, сперва – неосознанно, а потом разбирается в своих чувствах, и тогда ему становится совсем тошно. Ведь все-таки стихи, они и есть его настоящая работа, так ведь?

Люси Макферсон никогда не может расслабиться, с каждым днем дел у нее только прибывает. Сегодня она проснулась в одиночестве. Деннис опять в Вашингтоне, Люси засмотрелась видео, легла позже обычного и – на тебе, пожалуйста, не услышала будильника. Она вылетает из дома без завтрака, едет в церковь, открывает свою канцелярию и приступает к обычной утренней серии телефонных звонков. Организационные дела идут, как часы, но вот со сборами пожертвований все как-то проблематично. Потом Люси едет в «Отдыхай на здоровье», ненадолго, но ничего тут не поделаешь, времени совсем нет. Том выглядит хуже обычного, жалуется на простуду. Люси трещит без остановки, старается выложить все свои новости; он внимательно смотрит на нее и время от времени кивает.

– А как там Джим? – спрашивает Том, дождавшись паузы.

– Да все, наверное, в порядке. Правда, последний месяц я почти его не вижу. Они с Деннисом… – Люси тяжело вздыхает. – Так он что, совсем тебя не навещает?

– Последнее время – да.

– Я скажу, чтобы пришел.

Том улыбается и прикрывает глаза. Какой же он сегодня старый, думает Люси.

– Не изводи мальчонку, Люси. У него и так забот по горло.

– Не понимаю, с какой бы это стати. И не понимаю, почему он не может уделить тебе хоть немного своего драгоценного времени.

Том качает головой, улыбается:

– Я люблю, когда он приходит.

Потом – снова в машину, сегодня ее учебная группа устраивает совместный ленч, и время выбрали очень раннее, неудобное. Ну и, наконец, опять в канцелярию, опять эта головная боль со сбором пожертвований. В два приходит Лилиан, несколько расслабившаяся Люси снова набирает темп. Вдвоем работать лучше, да и вообще с Лилиан как-то веселее, можно хоть поболтать.

– Он снова устроил спектакль, – драматическим шепотом сообщает Лилиан.

– Преподобный Стронг?

– Ага. Прямо в конце урока.

Лилиан посещает конфирмационные курсы, которые Стронг ведет по четвергам.

– Лучше уж в конце, чем в начале.

– Понимаю, – смеется Лилиан, – в конце уже никто не слушает. Но все равно это несправедливо! Разве бедные виноваты, что они бедные?!

– Не виноваты, пожалуй, – медленно говорит Люси и тут же вспоминает Анастасию. Нужно навестить ее на той неделе. – Но иногда начинаешь задумываться… Во всяком случае, мне понятно, откуда у преподобного Стронга такие идеи.

Лилиан кивает. На прошлом уроке обсуждалась притча о блудном сыне. Ну с какой это стати, вопрошал Стронг, должен Господь ценить блудного сына выше, чем того, который хранил верность неизменно? Явная несправедливость. Преподобный чуть не час посвятил проблематике греческого текста – все более склоняясь к мнению, что при переводе арамейского оригинала была допущена ошибка.

– Ну а под конец, – смеется Лилиан, – он почти так прямо и сказал, что в Библии все шиворот-навыворот.

– Ты шутишь.

– И ничего я не шучу. Он сказал, что именно старший сын был и остается избранником Господа, тот, который не сбивался с пути истинного. Он говорит, тем, которые сбивались с пути истинного, нельзя потом доверять. Их можно простить, но доверять им нельзя.

Люси сокрушенно качает головой. Притчи… некоторые из них такие смутные и двусмысленные. Притча о блудном сыне – ей и самой всегда казалось, что тут какая-то несправедливость по отношению к старшему сыну, а уж притча о талантах… И все равно то, как использует притчи преподобный Стронг… Трудно даже представить себе такое. И ведь Новый Завет, следование этим текстам, определяет всю ее жизнь. Что же касается истории про Иова, как Бог с Сатаной чуть не делали на него ставки, или про Авраама и Исаака и подменное жертвоприношение – тут уж Люси давно отчаялась что-либо понять. Но поучения Христовы… Она просто не имеет права сомневаться в их авторитетности. И все же – и все же. Вот преподобный рассматривает притчу о талантах и доказывает на ее основании, что бедняки ОкО бедны потому, что им предназначено быть такими… да еще и намекает, что церковь не должна тратить время на помощь этим беднякам. Никто не сомневается, что виноват тут преподобный Стронг, и только он. Однако именно притча дала ему свободу для таких рассуждений!

Как бы там ни было, Стронг настроен против благотворительности, и это его предубеждение нужно обойти. Люси и Лилиан оживленно обсуждают возможные тактические приемы. Лучше всего – действовать через уже имеющиеся программы, это самое простое и очевидное решение; поддерживать эти программы, не давать им угаснуть, а уж тогда тот печальный факт, что преподобный никогда не начнет новую, не будет иметь серьезного значения. Поэтому все дело упирается в сбор средств и вербовку помощников, нужно работать и работать. Ничего, вдвоем они как-нибудь справятся.