Третья Варя - Прилежаева Мария Павловна - Страница 17

Дед был дома. Он лежал на атласной кушетке, на спине, закинув под голову руки. Издали лицо его казалось серым и очень худым. Варя приложила к губам палец и в беспокойстве глядела на него, не решаясь подойти. Дед услышал:

— Ты?

«Дед! Я тебя люблю. Я прибежала, потому что люблю. Мне хорошо, необычно. Хочу, чтоб тебе тоже было хорошо, необычно» — так стучало Варино сердце.

Но у них с дедом не приняты были нежности. И она сунулась в рюкзак, будто что-то ища в полупустом рюкзаке, приговаривая вполголоса:

— Вот вернулась на минутку… Где она, эта вещь, непонятно…

— Подойди, — позвал дед.

Она удивилась и, бросив рюкзак, подошла.

— Что ты, дед?

— Прилег, — сказал он, как бы извинясь. — Знаешь что? Надо мне торопиться. Напрасно я сюда приехал. Нельзя тратить дни. Надо спешить. Понимаешь идею? Две великие войны… Год семнадцатый. Год сорок первый. Записать факты, свидетелем которых и участником был. На Шипке не был, но имею я право счет подвигов народа начать с «сидения» русского войска на Шипке? Там были мои мать и отец, твои прадеды. Как нужны мне Записки! Шипкинские записки. Понимаешь, как они мне нужны! Не повезло, ничего не поделаешь! С возу упало — пропало. Скорее в Москву, за письменный стол, надо успеть!

— Успеешь, дед.

— Не уверен…

— Дед! Должно быть, ты сошел с ума, — дрогнув, ответила Варя.

— Не совсем. Когда человеку перевалит сильно за семьдесят…

— Дед, не надо! Пожалуйста…

Он приподнялся на локте, поглядел на ее сморщенный нос и выпяченную нижнюю губу и поспешно, с виноватой ноткой ответил:

— Есть не надо! Ложная тревога. Иди гуляй с Людмилом Хадживасилевым.

— Вот что, не пойду я гулять, — сказала Варя, поднимаясь с корточек и сбрасывая голубое пальто. — Останусь с тобой.

Дед сел. Спустил ноги с кушетки. Посидел, словно примериваясь с силами, и встал, несгорбленный, как обычно.

— Смир-р-рна! — отдал команду, начиная привычную Варе с малых лет игру. — Смир-р-р-на-а! — повторил, раскатываясь басом на «эр-р-р» и певуче протягивая: «а-а-а». — Приказываю: на про-гул-ку! Круго-ом… Стоп!

Он поглядел на часы.

— Восемь тридцать вернуться. Пойдем в клуб слушать Клавдию.

— Есть восемь тридцать вернуться! — крикнула Варя, как от живой воды оживая от его бодрого голоса, веря игре и любя этот мир, где есть родной, неулыбчивый дед с его строгим ежиком и нахмуренным лбом.

— Стоп! — скомандовал он, видя, что она уже подхватила с лавки голубое пальтишко. — А время как ты узнаешь?

— Погляжу на солнце и узнаю.

— Ненадежно. Заговоритесь с Людмилом… Не знаю, как он, а девчонки любят разговоры. Любят длиннейшие вести разговоры. — Он снял с руки часы. — Получай до вечера. Итак, восемь тридцать. Можете прийти прямо в клуб, к девяти. Желаю веселой прогулки. Приказываю: чудесно провести день в Привольном! Итак?

— Есть чудесно провести день в Привольном!

Варя выскочила из дома.

— Людмил! Эй, Людмил?!

В саду его не было. Варя выбежала из сада на зеленый лужок, покато спускавшийся к Оке. Там у Оки, у голубой воды, виднелась тонкая фигурка Людмила в черном свитере.

— Людмил! Людмил!

Она распахнула руки и побежала вниз, к реке.

«Тик-так-так! — бежали часы у Вари в кармане. — Тик-так-так!» Она подбежала к Людмилу и, вынув часы, приложила к уху.

«Тик-так-так! — стучали часы. — Какая тебе свалилась удача! Вчера ты еще не знала, ты ничего не знала, что будет. Вчера ты не знала Людмила. А что велел дед? Дед велел чудесно провести день в Привольном!»

«Да, правда, вы правду стучите», — подумала Варя и протянула Людмилу часы:

— На. Прислал дед до вечера. Чтоб нам с тобой не опоздать в клуб. Бери, бери, надевай! Дедовы часы, марки «Победа». Носи до вечера!

Она сорвалась и помчалась вдоль берега и слышала, что Людмил бежит сзади, слышала его дыхание у себя за плечами.

Они подбежали к мосткам.

Мостки далеко вдавались в воду. Никого не было на берегу, возле мостков. Были только лодки. Простые рыбачьи и аккуратненькие, покрашенные, для дачников, запертые на цепи и замки.

— Хочу прокатиться по Оке! Хочу, хочу! — сказала Варя в задоре, когда все нипочем, нет преград, подвернись только незапертая лодчонка!

А она и подвернулась. Невзрачная, когда-то кирпичного цвета, теперь полинялая, с облупленной на бортах краской, она как будто их дожидалась, вытащенная наполовину на песок. Даже вставленные в уключины весла лежали в этой лодчонке-дурнушке.

— Едем? — спросила Варя, чувствуя иголочки азарта по спине.

— А хозяин?

— Подумаешь, хозяин! Прокатимся по Оке. В крайнем случае, накостыляют по шее, когда вернемся, подумаешь!

Она, балансируя, пробралась в лодку. Людмил столкнул лодку в воду, вскочил. Взял весла.

Вода забулькала у бортов, разбегаясь в стороны серебристыми струйками.

Скоро они были посредине реки.

С середины реки Привольное выглядело необыкновенно живописно. Села почти не было видно, оно тонуло в садах, только кое-где уютно и славно краснели и зеленели крыши. Выглядывали кое-где и соломенные, но издали и они были привлекательны. Издали нельзя разглядеть заплаты из мха и лишайников, как на Серафиминой крыше, или развалившихся крылец у изб и растасканных за ненадобностью на дрова дворов и амбаров.

С середины реки видно лишь пышную белизну садов. Ниже к реке будто выписана ровненькая, радостно зеленая каемка лужка. Еще ниже — песчаная полоса. Еще ниже — Ока. Песок теплого бело-желтого цвета. Ока голубая. По Оке движутся и играют солнечные зайчики, такие яркие, что от их блеска и света щурятся и не глядят глаза.

Сидя в лодке, Варя щурилась на Привольное. Лодка уплывала потихоньку. Привольное отодвигалось.

Очарование и лень охватили Варю. Сказывалась ночь в вагоне. Сидя в лодке, она спала и не спала. Слышно, о борта лодки плещет вода, что-то говорит Людмил. Должно быть, она все-таки спит.

— Если бы я умел сочинять стихи, сочинил бы о сегодняшнем дне, — во сне слышала Варя. — Сочинил бы, как встретил тебя в саду, в Привольном. Знаешь, какое Привольное? Как бело облако, спустилось с вышины и легло у реки. А знаешь, как грохочет камень, когда катится в ущелье с горы? Приезжай к нам в Болгарию, узнаешь. Хорошо, чтобы жизнь неслась, верно? Чтобы всегда было ново. Всегда видеть ново! Вот вижу я… Лодка плывет по реке, Варя сидит в лодке, волосы у нее как веночек из златистых ниточек… Такие я написал бы стихи…

Он неслыханно разговорился! С Вари давно слетел сон, она во все глаза глядела на Людмила. Его фантазии ее поразили. До Людмила никто не посвящал Варе стихов или рассказов, он первый! Конечно, она была польщена воспеванием веночка у нее над головой, но не хотела подать виду и сказала с насмешкой:

— Сумбурные у тебя получаются стихи, Людмил. Без рифм. Без идеи. Ни на что не похоже. Наша учительница по литературе влепила бы двойку за такие стихи.

— Христо Ботев вылетел из Одесской гимназии, его нашли неспособным, а он революционер и великий поэт, — ответил Людмил.

— Христо Ботев учился в России?

— Много наших училось в России. Мы плывем, мы плывем на тот берег, — запел он. — Мы робинзоны, открываем неизвестные земли. Ничья нога не ступала на берег. Мы первые, первые, первые ступили на берег.

Он пел и греб, лодка легко слушалась его.

— Варя, что ты хотела бы, чтобы нас ожидало на берегу? — спросил Людмил, подняв весла, с которых закапал серебряный дождь.

— Приключения, испытания, опасности, риск, необыкновенное, чтобы не забыть на всю жизнь!

— Напред! Навстречу приключениям, испытаниям, опасностям, риску! — смеясь, воскликнул Людмил.

И налег на весла. Взмах, еще взмах, и лодка зашуршала бортами об осоку. Они вплыли в какой-то неглубокий затончик. Здесь грести было нельзя. Отталкиваясь веслом, Людмил вел лодку через заросли осоки, пока она не ткнулась носом о берег. Берег был крутой, обрывистый, рыжий от глины, с могучими соснами, тоже рыжими, где-то высоко-высоко, казалось, под самым небом, раскинувшими кроны.