Уходите и возвращайтесь - Маслов Юрий - Страница 32

• Предыдущая
• 32/49
• Следующая

В палатке было шумно и весело. Ребята наперебой приглашали друг друга в гости. Миша звал на Кавказ, обещая море, рыбалку, походы в горы и молодое вино, которое на вкус — чистый виноград, от которого никогда не болит голова и сердце наполняется любовью к жизни и женщинам.

— Молодым или старым? — поинтересовался Алик.

— Любовь может подарить любая женщина, — философски заметил Миша. — Если ты, конечно, заслуживаешь этого.

— Каждому свое, — хмыкнул Алик, — меня твои девочки не устраивают. Вон Витька… Обкрутила его Ирка, как парашютными стропами, — и будь здоров, не квакай. Пропал мужик ни за понюшку табаку.

— От ошибок никто не застрахован, — сказал Славка, который, как обычно, валялся на койке в одежде.

— У нас курорт международный. — Миша до хруста в костях потянулся. — Выбирай любую. Захотел шатенку — пожалуйста, не нравится — в твоем распоряжении блондинки.

— А своих-то баб под замком держите, князья чертовы, — неожиданно обозлился Сережка Бойцов. — Только сунься — вы за нож.

Миша не обиделся. Он разгладил свои модные щеточки усов и назидательно проговорил:

— Мы, Сережа, народ маленький, нельзя нам своих девушек распускать, иначе…

— Любовь свободна, — отмахнулся Сережка. — И отстань — надоел ты мне со своими княжескими замашками.

— Глупости все это, ребята, — глубокомысленно заметил Слава. — Давайте рванем лучше ко мне. Я вас на медведя свожу, это не блондинку заарканить.

— А на тигра? — спросил Леня.

— На тигра только зимой можно, когда снег глубокий. Отобьешь молодого от самки и гоняй. Устанет он, забьется в чащу — вот тогда и вяжи его.

— Мне их жалко, — сказал Леня. — Ну что за жизнь в зоопарке?! Тюрьма.

Никита еще минут пять послушал россказни Алика, на крючок которого ловились бычки не меньше трех килограммов, и молча удалился — ему необходимо было написать письмо Татьяне. Насколько она ему небезразлична, он понял только в последние дни, и охватившее его чувство волнения, желание видеть ее, говорить с ней было таким сильным и острым, что ему порой не хватало в груди воздуха. Никита понимал, что если перед отъездом он не сможет встретиться с Татьяной и не объяснит ей всего, что накопилось за это время в его душе, то отпуск будет бесповоротно испорчен, он будет страдать и мучиться и считать дни до возвращения в этот ставший ему родным и близким город, где живет обыкновенная девчонка с дерзким прищуром темно-карих глаз, которую на улице можно чаще встретить в джинсах и кожаной куртке, чем в коротком, по последней моде, платье.

Татьяна, ты сейчас далеко, и мне легче оценить все, что произошло между нами. И в то же время ты так близка мне, что я не пишу, а разговариваю с тобой. И мне многое надо тебе сказать. А главное — прости меня, я вел себя как идиот. Я люблю, боюсь за тебя и переживаю. Мне страшно — вдруг с тобой что-нибудь случится! У меня никогда не было друзей. Настоящих. В училище я приобрел их. Это Славка, Алик, Миша, Ленька Коренев и другие парни, которые в любую минуту — в них я уверен, как в самом себе, — протянут руку помощи и не бросят в беде. Я понял, что не сложность натуры, не безукоризненность поведения составляет основу человеческой ценности, а дело, которое мы делаем вместе. Настоящая дружба — в действии. И я счастлив, что я обрел эту дружбу. И они, наверное, счастливы. А еще — я встретил тебя. И ты мне нужна, Татьяна. Ты для меня — все. Все, что я люблю на земле. Я буду всегда возвращаться к тебе с черт знает каких высот. Вот я и объяснился тебе в любви. Впервые в жизни. И то на бумаге. На словах у меня не хватило бы духа. Что-то ты скажешь мне в ответ? Напиши. Обнимаю тебя.

Через несколько дней ребята разъехались по домам.

В аэропорту было весело и оживленно. Гремел репродуктор, возвещая о прибытии и отправлении самолетов, взад и вперед сновали неугомонные пассажиры, сидя на рюкзаках, под гитару во весь голос распевали озорные песни ребята из студенческих строительных отрядов.

— Предлагаю по кружке пива, — сказал Славка. — На дорогу это не повредит.

Ребята выпили пива и погрустнели. Год, который остался за плечами, не прошел даром. Каждый из них расстался с последними иллюзиями, сделал переоценку ценностей, что-то приобрел, и это приобретение, как выразился бы Ленька, было отнюдь не материального порядка. Нелегко расставаться — даже на время, — когда позади месяцы упорного, кропотливого труда, первых и самых трудных полетов, которые сделали их духовными близнецами, тревог и разочарований, удач и побед. Ребята повзрослели. Видик у них, правда, был совсем мальчишеский, некоторые не знали еще, что такое бритва, но это были уже мужчины — они обрели крылья.

— Ну, что ты приуныл? — Славка толкнул Никиту, который украдкой поглядывал на вращающиеся двери аэровокзала, и улыбнулся. — Ждешь?

— Жду, — признался Никита.

— Не горюй, старик. Она напишет. Меня чутье никогда не подводило.

«Начинается посадка на рейс № 421…» — прогремело из динамика.

— Мой. — Черепков поправил фуражку, ремень и, одернув гимнастерку, приосанился. Форма на нем сидела отлично. То ли он ушил ее, то ли поправился, трудно сказать, но только теперь к его виду не придрался бы даже Харитонов.

— Привет Одессе. — Никита пожал Алику руку и дружески подмигнул.

— Спасибо, — сказал Алик, — но я там долго не задержусь.

— А куда ж ты денешься? — удивился Никита.

— В Киргизию, старик. Я все-таки хочу пройти по этому проклятому карнизику, должен пройти.

— Понятно, — сказал Никита. Он вспомнил свой ночной разговор с Аликом, и где-то в глубине души у него родилось теплое и нежное чувство к этому нескладному парню, которого по глупой случайности чуть было не отчислили из училища, и впервые подумалось, что Парашют своего добьется и когда-нибудь действительно станет испытателем.

Через полчаса улетели Сережка с Ленькой, а когда подошла очередь Никиты, он беспомощно оглянулся и, не заметив в дверях знакомой фигуры, сник.

— Ничего, — сказал Славка, выталкивая друга на перрон. — Главное — не отступать. Дыши глубже.

— Кто там? — Голос был хрипловатый, по-юношески ломкий, но Никита сразу узнал его, он просто не мог не узнать, хотя не видел брата два с лишним года.

— Из газоуправления.

Дверь распахнулась. На пороге в трусах и майке стоял Димка — повзрослевший, возмужавший, с заспанным лицом и взъерошенными волосами.

— Ты?!

— Султан турецкий, — сказал Никита, испытывая непонятное смущение и неловкость, словно бы он входил не к себе домой, а в чужую незнакомую квартиру. — Все дрыхнешь?

— Не ворчи, — виновато улыбнулся Димка, натягивая джинсы. — Голос совсем как у отца стал.

— Дома? — насторожился Никита.

— На даче. Их воздух, видишь ли, городской не устраивает, гари, говорят, много, дыма.

— Здравомыслие — отличительная черта наших родителей.

Никита прошел в свою комнату и осмотрелся. Все на месте, как будто он и не уезжал. Стол, за которым он занимался, скрипучий диван, на котором он вертелся по ночам, читая и думая о своем будущем, старенький шкаф и полки с книгами. Их стало значительно больше. На стене — боксерские перчатки, несколько крупных фотографий, запечатлевших бои лучших боксеров сборной Советского Союза. Олимпийский чемпион Владимир Сафронов… Трехкратный чемпион Европы Андрей Абрамов… Лемешев… Лицо последнего парня было удивительно знакомым. Он стоял на верхней ступеньке пьедестала почета, вскинув в приветствии руки и криво улыбаясь — левая бровь была заклеена лейкопластырем. Через плечо — алая лента чемпиона, на груди — медаль.

— Никак, ты? — с восхищенным недоумением пробормотал Никита.

— Собственной персоной, — не без гордости заметил Димка. — Чемпион Поволжья.

— И ты это серьезно?..

• Предыдущая
• 32/49
• Следующая