В старой Африке - Быстролетов Дмитрий Александрович - Страница 48
- Предыдущая
- 48/76
- Следующая
Доктор, конечно, так и не удосужился выдать старшине справку о медико-санитарном состоянии носильщиков, и поэтому поздно вечером Гаю все-таки пришлось, скрепя сердце, отправиться в домик, где жили эмигранты. В их окнах слабо светился огонек. У дверей сидели на траве и зевали во весь рот Машка и Гнедой. Гай толкнул незапертую дверь. Оба хозяина валялись голыми на пышной душистой зелени. Между ними путешествовала уже известная фляга. На гвоздях болталось грязное платье доктора и висел костюм графа. На подоконнике горела прилепленная стеариновая свеча, в углу аккуратно лежали рядышком щегольской футляр с музыкальным инструментом и опрятный сверток бумаги, видимо с утюгом и мылом.
— А-а, желанный гость! — приветливо закричал доктор при появлении Гая. — Скорей снимайте штаны!
Гай вопросительно поднял брови.
— Неужели не понимаете? Зеленые пятна испортят ваше западноевропейское великолепие. Эй, Машка! Иди сюда! Принеси охапку для господина! В два счета, ну! А вы сделайте для начала глоток, но предупреждаю: чистейший спирт, а на закуску — рукав! Вот так, смотрите! Поняли?
Гай отклонил столь радушное предложение и изложил суть дела.
— Вот оригинал. Ну-ну, удивили! Да ведь уже ночь. Бросьте эту чепуху, давайте выпьем и поговорим!
Девушка принесла охапку веток, и Гай, видя, что быстро справку ему не получить, присел, постелив под себя носовой платок.
— Эх, жалко, что я продал нашу мебель американским киношникам! — начал волосатый толстяк. — То есть не нашу, конечно, а прохвоста Чонга. Вы удивлены, мсье? Конечно, дом и мебель принадлежат этому пирату, мы с Даленом — только постояльцы. Обычные белые постояльцы у черного хозяина: не платим ни гроша, и нас не выгоняют. Раньше такое положение здесь существовало из-за того, что негр считал честью содержать белого человека. Теперь они делают это из-за идиотского добродушия. К тому же, белый человек никогда не отказывается платить вообще, он только не хочет платить именно сейчас. Но вообще — о, вообще он за оплату, таков непреложный принцип нашей морали, принцип белого человека. Не так ли, граф?
Граф не ответил. Доктор сделал большой глоток спирта, вытер губы сивой шерстью руки и вдруг захохотал:
— Хо-хо-хо! Вы бы только видели, дорогой мсье, рожу, которую хам Чонга состроил, когда увидел пустую комнату. Ему донесли, и он забежал сюда убедиться. Долго он смотрел на пустую комнату, сняв синие очки и протирая глаза шелковым платком. Потом изрек: «Я сам гениальнейший комбинатор весьма мирового значения, но продать чужую мебель в джунглях — это может сделать только иностранец». Хоть и бельгийский выкормыш, но далеко не дурак! Хо-хо-хо! Правда?
Дален молчал, упершись глазами в потолок. Толстяк не глядя подписал заготовленную Гаем бумагу, положив ее на волосатое пузо.
Высокий негр сидел на камне, поставив меж ног большой деревянный барабан. Он наклонил голову и закрыл глаза. Потом вдруг ударил колотушками, и в тяжелый мокрый воздух посыпался каскад звуков — мелкая дробь и сильные протяжные удары.
Вдруг барабанщик смолк и поднял голову. Издали, через лесные дебри, донеслась ответная россыпь звуков.
— Ну? — спросил старшина Эверарт.
— Все понял. Передаст в деревню. Можно выходить, начальник.
Это был гудугудист: на барабанах негры передают все новости из поселка в поселок. Промежуточные посты расставлены на нужных расстояниях, и барабанный язык гудугуду, тайна которого известна немногим туземцам, соединяет здесь людей как наш телефон.
Впереди цепочки людей, растянувшейся по тропинке, выступал капрал Мулай с боевым оружием наготове: он должен был не только вести, но и защищать отряд. Потом шли двадцать три носильщика с тюками на головах. Позади Гай с картой у пояса, компасом на груди и охотничьим ружьем в руках.
У капрала на груди висел второй компас. Позднее, когда они пошли без дороги, Гай давал Мулаю направление и затем проверял по своему компасу правильность продвижения, два-три раза в сутки определял местонахождение экспедиции по солнцу или звездам. Сзади Гаю была хорошо видна вся цепочка людей, падение тюка с головы или скольжение человека на сырой почве. Окрик — и все останавливаются, подтягиваются к головному, отдыхают несколько минут и затем снова вперед. Между Гаем и капралом была договоренность о сигналах свистками. Вскоре значение свистков стали понимать все, и это упростило и упорядочило управление. Выявились особенности характера — сварливость одних, лень других, безрассудность третьих. Через несколько дней механическое соединение двадцати пяти человек в одну цепочку превратилось во внутреннюю сплоченность трудового коллектива, и Гаю казалось, что так они могли бы идти месяцы и годы.
Носильщики получали мясную пищу с добавлением витаминов и белков, и вначале, когда шли по хорошей дороге, временами то здесь, то там вспыхивала песня.
Но глинобитная дорога кончилась за последним участком лесоразработок, и дальше они пошли по широкой и удобной дорожке, выбитой в мокрой земле сотнями босых ног. Лес как будто подвинулся ближе и раскинул над ними руки-ветви. Это был девственный лес. По сторонам он стоял стеной, и люди шли по узкому коридору из тысяч лиан и стволов. Стало значительно темнее — небо теперь глядело через решетку переплетенных ветвей. Усилилась и духота. Это было парное отделение бани, грязной и смрадной. Грунт дорожки оставался по-прежнему удобным для ходьбы, но скорость продвижения вдруг снизилась наполовину — нечем было дышать, люди истекали потом. Настроение тоже ухудшилось — впервые всем своим существом каждый почувствовал потерянность горсточки людей в страшной зеленой стихии.
Первая кочевка в лесу. Первые костры. Первый часовой. Далекое завывание и рычание. В ночной тишине издали доносится переливчатая дробь и гулкие удары, переданные с концессии по цепи гудугудистов.
— Гудугуду!
— Слышишь ты: гудугуду!
— Утром проснулись в холодном сером тумане. Кругом капало и журчало. Тело болело как после побоев. Температура + 23°. Глоток крепкого чая показался блаженством… К концу дня дошли до хижин Чонгавиля, деревушки, окруженной, лучше сказать, раздавленной лесом. Издали они услышали нечеловеческий вопль — раз, другой… Гай приказал ускорить шаг. Носильщики пустились рысью. Караван почти подбежал к первой хижине. Она оказалась пустой. Вторая — тоже. И третья. Среди кустов они увидели группу черных жандармов. Люди сбросили тюки, капрал Мулай занялся организацией отдыха и варки пищи, а Гай пошел к жандармам, чтобы узнать, где купить провиант — кур, дичь, просо, бананы. Это была его первая квартирмейстерская рекогносцировка и первое выступление в качестве начальника экспедиции. Раздобыть пищу для большого количества людей в маленькой африканской деревне — дело отнюдь не легкое, ибо местное население всегда голодает. Гай не спеша подошел к кучке жандармов.
— Кто старший? — процедил он, заложив руки за ремень пояса.
Капрал Ндола к вашим услугам, мусью.
Высокий негр с шоколадным лицом, украшенным рядами нарезок на коже, вытянулся в струнку.
— Это деревня — Чонгавиль?
— Да, мусью.
— Где жители?
— Бегать, мусыо.
— Что? Не понимаю!
— Они бегать лес. Там! — Капрал указал на угрюмо насупившуюся стену леса. — Ничего не понимаю. В чем дело?
— Они спрятать. Вся деревня.
— Почему?
— Ходить каучук лес нет-нет. Собирать мало-мало. — Почему?
— Говорить каучук хуже цеце: мужчины, женщины, дети — все умирать.
— А при чем здесь женщины и дети?
— Собирать надо много-много. Женщина вязать ребенок на спина, ходить-ходить, ночь на болото дышать трудно-трудно, воздух яд, утром ребенок умирал. Каучук хуже цеце, они говорить.
Гай не знал, что предпринять. Вот тебе и Чонга, черт его возьми вместе с Чонгавилем… Да, он прав: золотая нить прочнее железной цепи. И опаснее. Но все-таки что же делать? Кормить-то носильщиков надо!
Тут только Гай заметил то, вокруг чего толпились стражники.
На земле лежал старик, очевидно из местных жителей. Он был брошен на спину и привязан лианами к колышкам, вбитым в землю, за ноги и культяпки когда-то отнятых по локоть рук. Живот его был истерзан ударами, брюшная стенка лопнула, и внутренности над пупком вывалились наружу. Это произошло несколько минут тому назад, крики старика они слышали. Но теперь он был мертв, и сотни муравьев уже облепили рану. Тут же валялись кровавые обрывки сучковатых лиан.
- Предыдущая
- 48/76
- Следующая
