Мне тебя заказали - Стернин Григорий - Страница 29

• Предыдущая
• 29/84
• Следующая

— Проходите, проходите, дорогие гости! — широко улыбался Гнедой Живоглоту и обалдевшему от невиданной роскоши Лычкину. — Как я рад вас видеть, знали бы вы… Варенька, солнышко, поприветствуй нашего нового гостя.

Высокая, пышущая здоровьем Варенька вышла к гостям в настолько короткой юбочке, что Лычкин смутился и кашлянул. Он умел ценить женскую красоту.

— Он ещё и стеснителен, наш дорогой гость, — рассмеялся Гнедой. — Он стесняется тебя, Варенька, он боится глядеть на тебя. И это неправильно, совершенно неправильно. Иди сюда, солнышко, пусть смотрит и завидует моему вкусу.

Она подошла и встала рядом с ним.

— Поцелуй нашего гостя, — приказал он. Она улыбнулась и чмокнула Михаила в щеку. Тот пунцово покраснел.

— А теперь ты её поцелуй, обними и поцелуй, — сказал Гнедой. Михаил молча выполнил просьбу, стараясь, однако, не переходить грань. Он знал от Живоглота, что Гнедой обожает вздор и фарсовые ситуации, но знал также, что замочить человека для него все равно, что высморкаться.

— Правда, хороша у неё жопка, а, Михаил Гаврилович? — призвал оценить красоту своей дамы Гнедой.

— Правда, — ответил Михаил.

Гнедой заливисто расхохотался.

— За то я её и люблю, честно говоря. Кто-то любит сиськи, кто-то губки, кто-то глазки. Для меня же главное в даме — это ляжки и жопа.

Он вдруг посерьёзнел, сжал тонкие губы. Напряжённо задумался о чем-то. Все замерли, ожидая, что он скажет. Думал он не меньше минуты.

— Так о чем я говорил? — очнулся он от забытья. — Склероз, понимаете, ранний склероз. Кстати, то же было у моего покойного батюшки Петра Адольфовича. И именно в моем возрасте.

Живоглот и Лычкин молчали.

— Вы говорили о жопе, Евгений Петрович, — осмелилась напомнить Варенька.

— Правда? — удивился Гнедой. — О жопе? Быть того не может! Как бы я посмел при даме?.. Впрочем, кто его знает, может быть, и говорил, от постоянного перенапряжения нервной системы ещё и не то скажешь… Но об этом позже. Теперь мы поговорим о других аспектах бытия. Ты пока иди, дорогуша, и распорядись насчёт хорошего ленча. С вином, икрой, холодными окороками и свежими фруктами. И лимоны не позабудь, — рассмеялся он. — А то наш Николай Андреевич не может купить себе лимонов. Это в корне неправильно, ибо в них витамин С, а он улучшает миропонимание и мироощущение. Вот наш покойный друг Мойдодыр наверняка в зоне недополучал витаминов, и каков результат?

Он пристально поглядел в глаза Лычкину. Тот умудрился выдержать этот страшный взгляд. Гнедой похлопал его по плечу.

— Я выражаю тебе свою признательность, Михаил, сын Гавриила, царство ему небесное. А я умею быть благодарным, будь уверен… А пока ещё одно дело. Ты Петра Петровича Сидельникова знаешь?

— Конечно, знаю, он защищал отца.

— Хороший адвокат. Очень хороший. Настоящий профессионал. Умеет защитить, значит, сумеет и потопить. Он наш с тобой общий знакомый. Твоё дело порекомендовать Петра Петровича Кондратьеву. Чтобы именно он защищал его. Сможешь? Тебе там ещё верят?

— Кондратьев верит, Никифоров верит, кстати, он вечером вернулся из Китая, Фролов смотрит косо, — чётко ответил Лычкин.

— Да? — нахмурился Гнедой. — Подозревает в чем-то?

— Нет. Просто недолюбливает.

— Вот сволочь-то. Что это он тебя недолюбливает, в толк не возьму? Впрочем, я сам его заочно недолюбливаю, не так давно он поставил меня в сложную ситуацию. Но с ним разберёмся позднее. Пока на повестке дня Кондратьев. А его надо упрятать далеко и надолго. Навсегда, я полагаю. Ты согласен со мной, Михаил?

— Согласен.

— И правильно. Я сам не люблю таких пустоголовых солдафонов. Выдрючиваются своими боевыми заслугами, словно это мы с тобой их туда, в «горячие точки», посылали. Короче, задача такая — срочно поедешь к Никифорову и предложишь ему кандидатуру Петра Петровича Сидельникова. Но разыграешь все как по нотам, сострадание там всякое, участие, обеспокоенность за судьбу фирмы, а значит, и свою собственную. Он должен понимать, что не одно благородство движет тобой, а и личный интерес. Так будет убедительнее. Ведь если фирма накроется, все сотрудники останутся на улице. Он должен поверить, ты скажи открытым текстом, что Пётр Петрович защищал твоего покойного несправедливо осуждённого и умершего в результате следственного произвола батюшки. И хорошо защищал, добился минимального в той ситуации срока. И ведь это же все правда, чистейшая правда, вот что главное. А я прикрою тебя, будут ещё звонки от компетентных людей. А то есть там статейка, сто пятая, там всего-то до двух лет. А учитывая боевые заслуги Кондратьева, могут быть и исправительные работы. А зачем нам это? Совершенно незачем. А Сидельников сделает все как надо. Братва на него никогда не жаловалась. В золоте купается, знаешь, какие у него гонорары? Ну, тут-то мы много не дадим, невелика пташка этот Кондратьев, и тем не менее… Он не откажется, ни к чему ему отказываться. Так что поработай ещё мозгами и поторгуй своей честнейшей мордой. Нравишься ты мне, Михаил, ну нравишься, и все тут, — он снова хлопнул его по плечу. — А теперь подкрепитесь немного, и в путь!

В гостиную внесли угощение. Такого Михаил не видывал и в отцовском доме, хоть питались они более чем сытно. И сервировка — сплошное серебро, хрусталь. Две хорошенькие горничные накрывали на стол. А за ними Варенька внесла на подносе разнообразные напитки.

— Это так, для антуража, — предупредил Гнедой. — Пить потом будем, когда дело сделаем. А дел у тебя, Мишель, выше крыши. Тебе же ещё в Рязань надо смотаться и продать товар со склада. Впрочем, все это приятные, отрадные хлопоты. Куда лучше, чем пересчитывать рваные рубли, хватит ли до очередной получки… За тебя! — провозгласил Гнедой, поднимая рюмку с виски. — А ты пригубь и не пей. Ты можешь, Живоглот, тебе не ехать… Сильно только не нажирайся, не люблю я этого!

Через полчаса Гнедой проводил гостей. А ещё через двадцать минут ему доложили, что приехал адвокат Сидельников.

— Постарел, постарел, Пётр Петрович, — качал головой Гнедой. — Поседел-то как… Что, проблемы какие?

— У кого их нет, Евгений Петрович, — развёл руками Сидельников, невзрачный мужчина лет пятидесяти в скромном костюме. — Жена вот приболела, с сердцем что-то.

— А на лечение денег нет? И одет как скромно, пиджачок отечественного производства, старенький, мятый, — сокрушался Гнедой. — Денежные проблемы? Или комплекс Гобсека? На чем передвигаешься по земле, на «Роллс-Ройс» ещё не накопил при такой бережливости?

— «Жигули», седьмая модель, — пожал покатыми плечами Сидельников. — Мне нравится…

— Да, скромность украшает человека. А ведь только за дело Ферзя, насколько мне известно, ты получил сто штук баксов.

— Чуть больше, Евгений Петрович, — улыбнулся Сидельников. — Андрей Валентинович очень щедрый и благодарный человек.

— Очень, очень благодарный, — согласился Гнедой. — Благородный и благодарный. Не то что я… Да у меня и денег таких нет, не того полёта птица… Изволь закусить с дороги… Откушать, чего бог послал…

Они закусывали, пили коньяк и виски, потом Сидельников курил трубку, а некурящий Гнедой с наслаждением вдыхал ароматный дымок. Их неторопливую беседу прервал телефонный звонок.

— А, Мишель, ну как там? Так… Так… Отлично. Ну, ты у меня умница… Какой же ты у меня умница… Все бы так работали. Теперь немедленно в Рязань, а потом отдохнёшь. Дадим тебе твой честно заработанный гонорар, и отдохнёшь, как сам пожелаешь. Пока, удачи тебе…

Он положил трубку и внимательно поглядел в бездонные глаза Сидельникова.

— За работу, Пётр Петрович. Они согласны, чтобы ты вёл дело Кондратьева. Ты уже все обмозговал?

— А как же? Иначе и сам бы не взялся. Знаю, за что деньги получаю…

— Вот и получи аванс. И направляйся в офис фирмы «Гермес». Там тебе много не дадут, можешь работать почти бесплатно. Короче, наша задача — сто третья статья и червонец, минимум — лет семь… Даже так, пожалуй, червонца не надо, это перебор… Минимум семь, максимум восемь…

• Предыдущая
• 29/84
• Следующая