Мне тебя заказали - Стернин Григорий - Страница 45

• Предыдущая
• 45/84
• Следующая

— Иногда, в свободное от работы время я люблю пофилософствовать, — произнёс Гнедой, отпив «Боржоми». — И поражаюсь перипетиям судьбы. Вот взять тебя, Мишель. Кто ты был? Несчастный сирота, сын оклеветанного легавыми и трагически погибшего в неволе отца, потом грузчик на кондратьевском складе, потом его помощник… А теперь ты настоящий «новый русский», управляющий казино, зажиточный человек. Имеешь недвижимость, две тачки, счета, живёшь всласть… А что будет завтра, знает один Всевышний. Может быть, ты станешь президентом России, а может быть, обезображенным трупом, плавающим, как кусок невесомой дрисни, например, вот в этой замечательной водичке…

Михаил побледнел, поняв страшный намёк благодетеля, опустил глаза и глотнул водки из пластмассового стаканчика.

— То же самое относится, кстати, и ко всем нам, — утешил его Гнедой. — Все мы жалкие черви, суетящиеся под этим прекрасным голубым небом в поисках хлеба насущного и тёплого местечка. И чем ближе человек к природе, к естеству, тем лучше. Вот мои ребятишки, — указал он на телохранителей, — не склонны к рефлексии. Для них один бог — зелёненькие… За то я их и люблю, за их святую простоту… Скажу им, чтобы они тебя на руках домой отнесли, — отнесут, скажу, чтобы перерезали тебе горло, так ведь перережут, расчленят, сожгут и закопают, такие уж они люди, — засмеялся он и погладил Ларису по белокурым мокрым волосам. А потом по спине, по которой побежали мурашки. — Да ты, видать, замёрзла, Лариса… А ну-ка, Михаил Гаврилыч, давай, давай, грей свою даму сердца, что сидишь, дуешь водку с пивом? Нельзя быть таким эгоистом, отдай Ларисе тепло своей большой и чистой души…

Он подтолкнул Михаила в спину по направлению к Ларисе. Михаил пододвинулся к ней и обнял её за спину, по-прежнему не глядя в глаза.

— Да разве так отдают тепло души? — рассмеялся Гнедой. — Ты что такой потерянный? Никак, ревнуешь к старику? Прекрати, какой я тебе соперник? Стар, лыс, сед, близорук, разочарован в жизни… Пережил бы столько, сколько я, полагаю, ты вообще бы не существовал на свете или твоя душа переселилась бы в какое-нибудь иное существо — в кошака, например, или в крысака… И были бы у тебя, Мишутка, совсем иные проблемы, нежели теперь, не о строительстве виллы ты бы думал, а о куске рыбы, крошке хлеба или о том, чтобы никто ненароком не раздавил… Давай, давай, лапай её, лапай, грей! — привскочил он с места, снова начиная возбуждаться. — Она ведь на самом деле похожа волосами на покойную Неличку!

Насмерть перепуганный и согретый водкой и пивом Михаил крепко схватил Ларису, и их губы слились в долгом поцелуе. Она тоже хорошо поняла слова хозяина и стала жарко обнимать Михаила. Это очень понравилось Гнедому, он начал приплясывать около них, хлопая в ладоши, а затем помрачнел, придал лицу мечтательное выражение и стал декламировать заунывным голосом:

— Это жуткая страсть, это нежности власть, это мы среди гроз и ветров…

Он закатил глаза, ходил вокруг них и читал стихи. А возбуждённые страхом Лариса и Михаил обнимались совсем уже откровенно. Неожиданно Гнедой сам прервал действо.

— Да вы что, — прикоснулся он к плечу Ларисы, нахмурив жидкие брови. — Обалдели, что ли, от своей любви? Люди же кругом, что вам здесь, публичный дом, что ли? Вы где находитесь? Здесь же общественное место, место отдыха горожан и поселян… Ещё минута, и трахаться бы здесь, при людях, начали… Вот что любовь с людьми делает…

Лариса оторвалась от Михаила и стояла, тяжело дыша и какими-то ошалелыми глазами глядя на Гнедого. Тот подмигнул ей и укоризненно покачал головой.

— И вообще, приведите все себя в приличный вид! Одевайтесь! — скомандовал он. — Распустились тут, знаете, что старик Евгений Петрович Шервуд добр и терпим… И в силу своей природной застенчивости не может никому сделать даже замечания…

Орава стала одеваться. Затем сели в машины и поехали по домам.

— Эй, Мишель! — крикнул Лычкину из окошка машины Гнедой. — Будь сегодня вечером дома, я тебе позвоню, дело есть. Сейчас хотел поговорить, а ты тут со своим развратом меня выбил из колеи… Я, возможно, даже заеду к тебе. Не поздно, часиков в двенадцать ночи, ну, максимум, в два-три… Очень важный разговор…

…Войдя в свою шикарную квартиру, Лариса и Михаил долго не могли произнести ни слова, сидели в креслах и молчали. Затем она вскочила и бросилась в ванную. Там она провела не менее часа. Из ванной сквозь шум воды слышались какие-то судорожные приглушённые звуки. А когда она вышла из ванной в белом банном халатике, Михаил, сидевший в кресле и уже осушивший полбутылки армянского коньяка, увидел, что её глаза красны от слез. Она просительно глядела на него…

— Ничего, — произнёс уже ощутимо пьяный Михаил. — Зато у нас есть деньги, много денег… Мы можем позволить себе все, чего хотим…

Но его слова не утешили Ларису, она стала оседать на пол, встала на колени, а затем уронила голову на пушистый красный ковёр и отчаянно зарыдала. И Михаилу нечем было утешить её. Стресс заливали спиртным и заедали яствами…

А в час ночи, когда они, совершенно пьяные, уже легли спать, раздался звонок в дверь. Михаил бросился открывать.

— Ну, Мишель, — улыбался стоявший на пороге Гнедой, облачённый в ослепительно белую тройку, — впускай гостя. Важное дело есть…

Заключённый Кондратьев лежал на верхних нарах и думал… У него было странное ощущение какой-то внутренней тревоги. По старому опыту он знал, что это чувство его не подводило, примерно такое же ощущение было у него тогда, в августе девяносто первого года, перед взрывом на душанбинском вокзале.

Он был вне обычной жизни уже три с лишним года, сначала девять месяцев «Матросской тишины», затем три года здесь, в лагере усиленного режима в Мордовии. С одной стороны, это время пролетело как-то ужасно быстро, словно выкинутое из единственной, богом данной жизни, а с другой, казалось, что иной жизни вообще никогда не было, что она привиделась ему во сне здесь, на этих жёстких нарах. Было ли вообще все это? Танковое училище, танцевальная площадка в Белгороде, Лена, Митька? Разве могло в реальной жизни произойти такое событие, как тот страшный взрыв в Душанбе, разве может выпасть на долю человека такое зрелище, как голубенькая Митькина кепочка, лакированная босоножка Лены, вещи людей, пять минут назад живых и здоровых, занятых своими проблемами, кто-то будущей семейной жизнью, кто-то сладким мороженым?… И вот нет людей, нет проблем…

Были ли вообще предприятие «Гермес», офис в Теплом Стане, поездки в Китай, торговля продуктами питания? Суета суёт… И вкрапления какого-то кровавого фарса… Аккуратный вежливый человек Борис Викторович Дмитриев, любитель расписать пульку, исчезнувший неизвестно куда, затем постоянно ерошивший свои волосы вертлявый человечек с глазками-бусинками, представившийся Пироговым, получивший вместо Дмитриева товар на полмиллиона долларов, затем грубый наезд на офис, двухметровый чёрный бандюга Амбал, вскоре застреленный на пустыре… И появившийся, словно призрак из утреннего тумана, Дырявин по кличке Мойдодыр, направивший на Алексея дуло пистолета и через несколько минут задушенный неизвестно кем… Следствие, предатель-адвокат Сидельников, нанятый непонятно кем, в течение всего следствия топивший его…

И Инна, вроде бы предавшая его, и в то же время… Что это была за грязная история Восьмого марта? Почему эта её сестра Лариса бросилась к нему в объятия? Любовь с первого взгляда? Вряд ли… Скорее всего, это тоже часть чьей-то большой игры. Чьей только, вот в чем вопрос?

Вчера в колонию прибыла новая партия заключённых. И Алексей с радостью встретил своего сокамерника по Матроске Меченого. Тот, правда, не выказал ни малейшей радости, хмуро подал руку и пошёл занимать освобождённое для него удобное место на нарах. Меченый успел за это время побывать на воле и снова попал за решётку. Он отощал до такой степени, что стал похож на живой скелет, и тем не менее был достаточно бодр и спокоен, по-прежнему курил «Беломор» и душераздирающе кашлял по утрам. Среди вновь прибывших заключённых выделялся некто Нырков по кличке Нырок. О том, что он прибудет, в колонии были уже оповещены по воровской почте.

• Предыдущая
• 45/84
• Следующая