Куда ведет Нептун - Крутогоров Юрий Абрамович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/54
• Следующая

— Господи, так сразу?

— Не совсем так. Прончищев, тот когда репорт подал! Я хоть и помалкивал до поры до времени, а мысль работала.

Борис Иванович повернулся к Харитону:

— А ты?

— Хоть один лапоточек должен на Балтике остаться.

— Хитер!

Из кухни доносились самые невероятные запахи. Борис Иванович обзавелся кухаркой и к приезду племяшей велел приготовить пиршественный стол. Был тут жареный поросенок, рыба во всех видах, заливная телятина, пироги со всевозможными начинками.

Борис Иванович, не спуская восторженных глаз с Димушки, поднял стакан с разогретым красным вином:

— К делу! За вас, племяши!

— А мы за тебя, за твое выздоровление скорейшее, — сказал Харитон.

— Коли так… — Борис Иванович сказал из Псалтири: — «Чтобы не отступало назад сердце наше и стопы наши не уклонялись от пути господнего».

— Берингова, — поправил Дмитрий.

— Пусть так.

— И за другие пути. Разве их нет? — сказал Харитон.

И Борис Иванович вновь примирил тосты братьев:

— Пусть так!

Говорил больше Дмитрий. Горячился, глаза его возбужденно горели. Он будет адъютантом Беринга. Сам командор нашел его. Пойдут искать западный берег Америки. Якутск. Охотск. Камчатка. А другие отряды… Господи, да была ли еще в России подобная экспедиция? Весь мир вздрогнет, когда узнает о намеченном походе!

Харитон помалкивал. Он не разделял восторг брата. Борис Иванович сразу почувствовал некоторую натянутость в их отношениях. Что-то разделило их. Это было ново. Всегда были согласные. Нешто Димушка рассержен на Харитона? Да за что? Может, за то, что за ним не последовал?

На крыльце загрохотали башмаки. В дверях стояли Прончищев и Челюскин.

Поздоровались.

Усмотрев на столе дивные яства, Семен воскликнул:

— Да мы вовремя пришли! Без промаху!

— Без промаху! — рассмеялся Борис Иванович. — Штюрмана знают свой курс. Усаживайтесь.

Челюскин схватил вилку, торжествующе поднял ее над поросенком.

— Да будет день, да будет мясо!

Прожевав кусок и вытерев губы, Челюскин сказал:

— Вы хоть знаете, откуда мы пришли? Из самого Адмиралтейства. Извольте поиметь почтение сидящему со мной об левую руку Василь Васильичу Прончищеву. Только что ему вручен указ о присвоении звания флота лейтенанта. Показывай указ, Василий.

— Указ, указ! — потребовал Дмитрий.

Прончищев смутился:

— Да полно. — И вынул из обшлага вдвое сложенный лист.

Дмитрий поднялся из-за стола, прочел:

— «Написать в ранг лейтенанта. Назначить командиром дубель-шлюпки, имеющей быть построенной в Якутске…»

— Виват! — крикнул Челюскин.

— Виват, виват! — подхватили все трое Лаптевых.

Харитон с особым интересом рассматривал адмиралтейскую бумагу.

— Однако! Обскакал ты нас в чинах.

— Обскакал! — поддразнил его Прончищев. — Теперя, ребята, держись!

Харитон лицедейски запричитал:

— А за меня некому порадеть. Век, видно, в мичманах ходить…

— Не плачься. Будешь лейтенантом. Я бы тебе хоть сейчас дал, — сказал Прончищев. — А то давай с нами. Будешь штюрманом.

— Удружил, называется, — запротестовал Харитон. — А сам-то небось капитаном.

— Я тебе уступлю свое место.

— Уступишь?

— А чего нет. Пожалуйста.

Харитон подмигнул Челюскину:

— Я всегда знал, кто мне истинный друг.

Борис Иванович спросил, как будет называться дубель-шлюпка.

— «Якутском», — сказал Василий.

— За «Якутск», парни!

— За «Якутск»!

— За «Якутск»!

Хорошо после многих лет разлуки собраться вместе!

Прончищев рассказывал:

— До сих пор не верю. Я ведь когда еще репорт подал. К приходу почтовой галеры бегал на пристань. Нет ответа. Все, думаю, никому ты не нужон, Прончищев. А тут вдруг на Котлин приезжает сам Беринг. В штаб зовут. Вижу мой репорт на столе. «Здорово, Прончищев». — «Здравия желаю, господин капитан-командор». Беринг обо мне все уже знал, наводил справки. Только одно и спросил, не по малодушию ли я хочу на Таймыр, не есть ли то мальчишество? Ну что ему сказать? Много скажешь, подумают — болтун. Мало скажешь — болван. Я ему байку тогда одну говорю. На «Диане» у нас служили два офицера-острослова. Все спорили, кто кого перешибет остроумием. Вот один глянул в подзорную трубу и говорит: «При моем зрении вижу на верхушке Адмиралтейской иглы комара, который правой ногой чешет левое ухо». Ждет, что скажет острослов-соперник. Тот не теряется: «Я не так зорок, как ты, но зато слышу, как этот комар поет песенку: „Не будите меня, молоду“». Беринг хохочет. Тут я и молвлю: «Господин капитан-командор, о Таймыре слух мой давно узнал, еще в дальние годы. Теперь зрением хочу увидеть».

— Ловко! — весело сказал Борис Иванович.

— Ну и закрутилось. «Не обижу твоего зрения», — пообещал Беринг. Через день вновь вызывает: «Пойдешь на Таймыр. Кого бы назвал себе штюрманом?» Кого-кого — я Челюскина назвал. Если он даст согласие. Вижу, попал. Беринг ведь Семку тоже знал. Отозвал его с корабля… Был у них разговор.

— Был, — подтвердил Семен. — Удостоился! Я, братцы, человек простой. Куда скоро пошлют — скоро ходи, ноги не расшибешь, и люди тебя похвалят. Я эту сентенцию одного компасного мастера всегда помню… Думаю, Балтийский флот без меня не осиротеет.

— Как сказать… — засомневался Борис Иванович. — Где второго такого рыжего на Балтике найдешь?

— За рыжего Харитон сойдет, — улыбнулся Семен.

Харитон Лаптев скорбно произнес:

— Вот так. Вместо лейтенанта наградили званием рыжего.

Борис Иванович притомился, прилег на койку.

— Пошли, ребята, прогуляемся, — сказал Дмитрий. — Пусть дядька пока все наши новости переживет.

На берегу Карповки, забывши о возрасте и званиях, парни устроили кучу малу. Челюскин наскочил на Харитона, подобрал под себя. С рыжей его гривы соскочила треуголка, ржал, как конь. Василий и Дмитрий навалились на Семена, растирая оттопыренные его уши снегом. Харитон вывернулся ужом, прыгнул поверх товарищей.

— Ах, так? — Втроем схватили Харитона, раскачали и бросили в сугроб.

— Нечестно — трое на одного!

Хохотали:

— А куда нам деваться? Нам теперь друг за друга стоять.

Слободские ребятишки с восторгом наблюдали за беснующимися парнями во флотских костюмах.

За овражком — окраина. От дороги справа чернели кладбищенские кресты, занесенные снегом надгробья.

Отстав от товарищей, Харитон и Василий шли рядом.

— Вася, дозволь спросить, Если не хочешь, не отвечай.

— Спрашивай.

— А как же Татьяна?

Прончищев промолчал.

— Разлюбил?

— Я люблю ее. Да вот так… Расстались. Родители знать не желают. Видишь ты, беден я.

— Да в ноги упади.

— От этого богатства не прибавится. За Таниным женихом полтыщи душ. Где равняться? Выставили меня из дома…

— Не горячись. С нею самой говорил?

— О чем? Посуди, что я могу ей дать? Наша служба, брат, не дает надежд на жизнь семейную. Какие блага я могу ей пообещать?

— Да любишь ли ты? — вскричал Харитон. — В любви нет расчета.

— Но есть гордость.

— О гордец! Ты ли это, Прончищев?

— Хватит об этом. Мне самому не легче. Но переступить через себя не умею.

Подошли к воротам кладбища.

— Почитаем надписи на могилах, — предложил Василий. — Вся жизнь человеческая перед тобой проходит. Вот смотри: «Жил он семьдесят лет, осмь месяцев, в трудах и среди святых писцев. От того очей лишившись зрения и принявши в жизни много терпения». Мир праху твоему, Петр Иванов Осипов! Хорошо прожил — больше семидесяти лет. В трудах…

Челюскин прочел:

— «Порфирий Трофимов Семенников скончался во Христе, быв ученых и мудрых ликов. Был муж он знатный, сведущий в книгах, всем благоприятный».

Харитон, отошедший к часовенке, смахнул снег с мраморной плиты. Разобрал потемневшую вязь: «Всяк путешествующий здесь к гробу присмотрися».

— А у тебя что?

Харитон молчал. Стало не по себе. Дурное знамение. Звучит как пророчество.

• Предыдущая
• 29/54
• Следующая