Партизанская искра - Поляков Сергей Алексеевич - Страница 21
- Предыдущая
- 21/94
- Следующая
Траян Анушку в ужасе выскочил из-за стола и, выхватив пистолет, выстрелил в надвигающийся призрак.
Через секунду в дверях стоял перепуганный Петре и смотрел, как посреди комнаты его начальник в исступлении топтал ногами стенные часы.
Глава 12
МЫ — КОМСОМОЛЬЦЫ
Сегодня у Парфентия собираются близкие товарищи.
Сгущаются сумерки. В сарае темнеет. В дальнем углу, невидимая, хрустит сеном корова. В ближнем от дверей углу белеют две жердочки — насест, память о курах, съеденных непрошенными гостями.
Дверь сарая прикрыта неплотно, можно просунуть ладонь ребром. Парфентий внутри у двери. Он встречает приходящих.
Из-за угла осторожно вышел Дмитрий Попик. Он зорко огляделся и тихо бросил в щелку:
— Парфень!
Дверь слегка приоткрылась.
— Заходи.
Большой, слегка сутуловатый Дмитрий шагнул в темноту хлева.
— Привет.
— Как вырвался? — спросил Гречаный.
— Не спрашивай! — Митя глубоко и шумно вздохнул. — Со скандалом ушел.
— Беда тебе с твоим батьком, — сочувственно сказал Парфентий.
— А ну его! Видно, придется без отцовского благословения топтать партизанские тропки. — Митя взял друга за плечи и притянул к себе. — Ты понимаешь, Парфень, батько видит, что мы, хлопцы, хороводимся, и боится. Следит за мной, глаз не спускает. А последнее время он мне совсем запретил ходить по вечерам.
— Но же не знает, куда ты уходишь?
— Он видит, что мы неспроста собираемся, шушукаемся да таимся от них. Разве они не понимают? Все понимают, и мой, и твой. Я не раз видел, как твой батько подмигивал нам, когда мы от него хотели замять секретный разговор. Только твой отец по-другому смотрит на все это. Но, Парфень, могу ли я остаться в стороне? Это значит изменить нашему делу. Да и время сейчас такое, что в стороне оставаться нельзя: либо за, либо против. Так ведь?
Парфентий признательно пожал руку товарища. Он понимал, что нелегко было Мите, вопреки желанию отца, продолжать опасное дело.
— А не напортит нам твой батько?
— Не думаю. А что дальше будет — неизвестно. Он как-то на днях пригрозил мне, что пожалуется начальнику жандармерии.
— Неужели отец родной может…
— Борьба, Парфень. Тут не считаются, сын ли, сват или брат. Как было в гражданскую войну? Отец у белых, сын у красных, родные, а враги.
— Это верно, — подтвердил задумчиво Парфентий. Он любил умного, рассудительного Митю за его товарищескую честность, несколько дерзкую прямоту во всем. С детства Митя не терпел лжи и трусости Добрый и мягкий по характеру, он обладал большой силой воли и упорством. Эти качества Парфентий высоко ценил в товарище.
Историю взаимоотношений Дмитрия с отцом Парфентий знал хорошо.
Отец Мити, Никифор Попик, был когда-то богатеем на селе. В годы, когда по советской стране широко развернулась коллективизация, семью Никифора Попика, вместе с другими такими же семьями, раскулачили. Мите было тогда шесть лет. Он не понимал еще, почему у них забрали четырех лошадей, трех коров, свиней, инвентарь, имущество. В семье было горе. Митя плакал вместе с матерью и всем своим маленьким сердцем разделял злобу отца.
Потом Митя пошел в школу. Первое время он дичился товарищей, питая к ним враждебные чувства, внушенные отцом. На уроках садился подальше, на переменах не принимал участия в играх.
Время шло. Школьная среда влияла на Митю. Постепенно он становился общительней, чувство отчужденности исчезало. А вскоре кипучая школьная жизнь захлестнула его шумной волной.
За школьной партой Дмитрий Попик постиг, зачем взамен старого в жизнь крестьянства вошел новый колхозный строй. В степь, на смену тяжкому ручному труду, пришли машины. Их веселый гул и спорая работа волновали Митю. Словно зачарованный, забыв обо всем на свете, он бежал рядом и смотрел, как шесть лемехов тракторного плуга вздымали могучие пласты земли, с шумом переворачивали их, укладывая ровными грядами.
— Тату, вот красота! Сразу сколько захватывает! Это, наверное, двадцать волов нужно, а то и все пятьдесят. А борозда какая глубокая, тату! Аж по самое колено, — задыхаясь от восторга, рассказывал Митя отцу как-то за обедом.
Отец перестал есть, уставился на сына холодными глазами и коротко сказал:
— Ешь, не разговаривай.
Однажды Митя пришел из школы домой счастливый, сияющий, с красным галстуком на шее.
— Мама, тату, я стал пионером, — заявил Митя, с гордостью погладив на груди галстук.
Отец косо посмотрел на сына и что-то проворчал. Митя взглянул на мать, ища её защиты. Мать растерянно мялась, не зная, что сказать. Сына любила, мужа боялась. Одна сестренка Танюша пришла в восторг и кричала:
— Ой, Митька пионер! Красиво как! Скоро и я…
Для Мити все радости были в школе. А дома он замыкался, уходил в свои уроки. Он видел, что отец ко всему, что радовало сына, относился или холодно, или открыто враждебно.
И так постепенно Дмитрий отходил от отца все дальше и дальше. Школа становилась для него родной семьей, а дом — местом, где обедают и спят.
Шестнадцатилетний Дмитрий Попик был принят в комсомольскую организацию своей школы.
Комсомол воспитал в нем чувство дружбы и коллективизма.
Комсомол привил правильное понимание жизни. Комсомол породил крылатую мечту стать строителем человеческого счастья.
Дмитрий видел вокруг себя большую комсомольскую семью, дружную и шумливую, как пчелиный улей. Это стало его опорой. Мальчик убеждался, что отец неправ. Отсюда и разлад с отцом, не желавшим понять сына, пошел еще дальше.
Часто у отца с сыном возникали столкновения. Первое время Митя горячо и упорно пытался доказать отцу, что жизнь меняется, идет к лучшему, и ничем не остановить её бурного движения. Но отец не хотел вникнуть в убеждения сына-комсомольца. Он раздражался, выходил из себя, понося все, что для Мити было «святая святых».
Когда в Крымке появились «новые хозяева», Попик-отец заметно оживился. Он надеялся, что снова станет богачом, что оккупанты ему, обиженному большевиками, окажут особый почет. Никифор Попик стал добиваться и добился назначения его бригадиром в трудобщину. С односельчанами, бывшими колхозниками, он обращался грубо, делал это у начальства на виду, рассчитывая, что в конце концов станет сельским старостой.
Одно заставляло Никифора волноваться. Его преследовала боязнь, как бы родной сын не испортил все дело. Он стал ревниво и пристально следить за Дмитрием. Запретил уходить из дому, общаться с бывшими школьными товарищами.
— Тебе с этими бандитами нечего якшаться, — говорил он в моменты спокойного разговора с сыном. — У Парфентия Гречаного и отец такой же непутевый. Спокон веку ни кола, ни двора. В гражданскую где-то в партизанах шлялся. Потом тут в колхозе все старался, сознательность свою показывал, активничал. Нам, сынок, с ними, голодранцами, не по пути. У нас с тобой своя жизнь должна теперь начаться.
Митя чувствовал, как отец становится для него все более чужим, далеким и враждебным. Ему даже как-то неприятно было, когда однажды отец назвал его ласкательно «сынок».
Сегодня Митя на протесты отца прямо заявил, что уйдет в Саврань, если тот будет запрещать ходить к товарищам.
— Пусть что хочет делает, а я буду делать свое, — сказал Митя, нащупывая впотьмах лестницу, ведущую на чердак.
Парфентий остался внизу встречать остальных. Всякий раз он скупо приоткрывал дверь, жал холодные руки товарищам и коротко говорил:
— Полезай на горище.
Полю Попик он проводил сам и там зажег свечку. Дрожащее пламя скупо осветило оживленные лица собравшихся.
— Да у тебя тут ковры настелены, — заметил Миша Клименюк, приподняв угол дерюжки, разостланной на соломе.
— Чтобы не спалить сарай. Он у меня незастрахован, и фашисты не выплатят за него.
Все дружно засмеялись.
— Т-ш-ш-шшш… тише. Подпольщикам не положено громко смеяться, — заметил Парфентий.
И после этих слов каждый подумал, что он теперь подпольщик и должен быть постоянно осторожен и предусмотрителен. И в этот момент обшей тишины нивесть откуда на чердак проникли звуки позывной. Все притихли и замерли зачарованные. Откуда-то снизу тихо, но отчетливо лилась, нежно вибрируя, знакомая мелодия «Песни о Родине». — Что такое? — прошептал кто-то. — Откуда? Переглядывались в недоумении. Каждый думал, что это только ему кажется.
- Предыдущая
- 21/94
- Следующая