Партизанская искра - Поляков Сергей Алексеевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/94
• Следующая

— Ага, вот он! А ну-ка, иди сюда! — воскликнул агроном.

У Сони закружилась голова. Она подошла поближе. В маленькой разрытой луночке пробивался из арбузного семечка нежный росток.

Агроном копнул рядом, и там лежало проросшее семечко.

— Всходят мои кубанцы! Ай-да краснодарцы! — громко и весело заорал агроном. — Ты довольна?

— Очень, — пробормотала девушка, боясь потерять самообладание. — А как же, конечно, довольна, Андрей Игнатьевич, ведь тут и моя работа есть.

Соня говорила внешне спокойно, но сама чувствовала, как темнело в глазах, дрожали пальцы рук, ноги подкашивались. Ей хотелось сейчас повалиться на землю и разрыдаться от отчаяния.

— Ой, — тихо простонала она и опустилась на землю.

— Ты что? — спросил агроном.

— Нога подвернулась. Это у меня бывает. В детстве вывихнула, и вот до сих пор…

— Полежи, отойдет, — посоветовал агроном и пошел бродить по участку.

— Ну, кажется, все пропало, ничего не вышло. Теперь уже ничего не поправишь, — горевала Соня. Она сидела, обхватив руками голову, и тихо раскачивалась.

«Неужели в справочнике неправильно? Нет, не может быть, чтобы в книге… Это же ведь наука. Может, семена такие стойкие? А может, сулема какая-нибудь старая, негодная попалась?»

Пока Соня сидела, теряясь в догадках, Николенко ходил по грядкам. Он часто присаживался на корточки, ковырял землю, причмокивая языком и бормоча себе под нос.

Все еще поглощенная мыслью о своей неудаче, Соня услышала шаги и подняла голову. Над ней стоял, широко расставив ноги, казавшийся непомерно огромным Николенко. Он был встревожен.

— А ты знаешь, семена-то ни к чёрту…

— Как? — встрепенулась Соня. — А это? — она указала на свежие пятнышки земли.

— Взойдут отдельные. Может, на сто семечек одно.

— Не может быть! — стараясь скрыть радость, воскликнула Соня. Но агроном, видимо занятый своими мыслями, не заметил оживления девушки.

— Подождем еще дня два-три, а там увидим…

Весь следующий день, воскресенье, Соня провела дома. Её подмывало побежать в Крымку на участок, взглянуть, как всходы. С этим желанием она несколько раз выходила из дому, но тут же возвращалась, боясь ненароком встретиться с агрономом и вызвать подозрение.

Бабушка Федора, души не чаявшая во внучке, была встревожена её странным поведением. И, как всегда бывает в таких случаях со старыми людьми, решила, что Соня больна.

— Я тебе мяты заварю.

— Не хочу, бабуся.

От всех целебных бабушкиных средств Соня наотрез отказалась.

— Ну, молока выпей.

— Молоко можно.

В понедельник утром, отказавшись от завтрака, Соня побежала в Крымку.

Агронома она застала в лаборатории. Мрачный, как туча, она сидел над ящиком с землей, из которого торчало несколько стебельков помидорной рассады.

Соня остановилась у двери, не решаясь пошевелиться. Её охватила тревога, что агроном, может быть, подозревает её.

«Чего же он молчит? — думала девушка. — А может, накапливает гнев, чтобы со всей силой обрушиться на неё? Нет, в таких случаях не ждут».

Соня тихонько кашлянула. Агроном обернулся.

— Доброе утро, — поздоровалась Соня.

— Все к чёрту! — вместо приветствия глухо прогудел Николенко. Он безнадежно махнул рукой. — Лопнуло наше дело, как мыльный пузырь.

— Как же теперь? — спросила Соня.

— А вот так же. Придется ответ держать.

Разошлись начальник с помощницей, больше ничего друг другу не сказавши на прощание. Агроном знал, что с гибелью семян умерла и опытная ферма, а вместе с ней и все его надежды.

Совсем иначе чувствовала себя Соня. Выйдя из лаборатории, она побежала к Поле и все рассказала ей. Весь день девушки провели вместе. Под вечер, когда молодежь Крымки вернулась с работы, Соня доложила экстренно собравшемуся комитету, что задание выполнено.

Парфентий крепко пожал руку девушки.

— Спасибо, Соня. Спасибо.

Вечером, возбужденная, вернулась Соня домой. И прямо с ходу:

— Бабушка, я есть хочу!

— Выздоровела? — обрадовалась старушка.

— Выздоровела, бабуся. Теперь совсем, совсем здорова!

— Я говорила, что молоко помогает.

— Не знаю, как кому, а мне помогло, бабушка, ой как помогло!

Парфентий вернулся с работы, когда уже стемнело. Около хаты на лавочке его ожидал Сашка Брижатый.

— Здорово, Парфень, — смущенно поздоровался Брижатый и несмело протянул руку.

— Здорово, — с холодноватой вежливостью, с которой обычно встречают непрошенных гостей, ответил Гречаный. Ом был удивлен приходом Брижатого.

— Небось, удивляешься, что я вдруг пришел к тебе? — спросил Сашка.

— Нет, чего удивляться, зашел и все. Живем мы друг от друга недалеко.

Сашка по своей давней привычке хмыкнул носом.

— Ну как же, получается, что до сих пор не приходил, и вдруг заявился.

— Бывает, — неопределенно бросил Парфентий, продолжая думать, что приход Брижатого в первый раз за все время оккупации, да еще в вечерний час, не мог быть обычным, ни с чем не связанным. Тут что-нибудь да крылось.

Сашка Брижатый родился и вырос в семье богатого крестьянина. Отец его был раскулачен и сослан. Потом вернулся в Крымку.

Еще мальчиком в школе, так же, как и в начале Митя Попик, Сашка переживал всю эту ломку в семье и, разумеется, по внушению отца, таил обиду на товарищей — детей колхозников, дичился их. Но время и жизнь все-таки взяли свое. Школьная среда влияла на мальчика, и он постепенно свыкся с товарищами. Позже, уже в старших классах, Сашка вступил в комсомол и постепенно втянулся в общественную жизнь школы: участвовал в драмкружке, играл в школьном струнном оркестре.

Но замкнутый и необщительный Сашка не мог до конца открыть свою душу. И если у Дмитрия Попика под влиянием школы прежнее чувство обиды перешло в чувство неловкости за отца-кулака, то у Брижатого этого не произошло. Поэтому он так и не смог по-настоящему сдружиться с товарищами.

Парфентий относился к Брижатому также без всяких дружеских чувств, просто как к соученику-однокласснику.

В дни войны, когда школьники-комсомольцы, под руководством Владимира Степановича, организовали охрану урожая, Сашка Брижатый остался в стороне, оправдавшись тем, что ему не разрешил отец. Товарищи поверили, что это так, все знали взгляды и настроения Якова Брижатого и махнули на Сашку рукой.

С приходом оккупантов в Крымку Сашка вовсе отошел от товарищей. И когда, после разговора с учителем о подпольной организации, Парфентий перебирал в уме школьных товарищей, обдумывая, на кого можно рассчитывать, он вовсе не думал о Брижатом. К тому же прибавился еще один, довольно убедительный факт, который дал еще большее основание для окончательного разрыва комсомольцев с Брижатым. Дело было так. Однажды, как обычно, группу крымских юношей и девушек погнали на работу на железную дорогу. И вот там, на месте работы, у Сашки вдруг заболел живот. Конвоиры отпустили его домой. Не вышел Брижатый и на второй день, и на третий. Так прошло более месяца, а Сашка не выходил на работу, хотя хлопцы видели его на селе вполне здоровым. И когда товарищи поинтересовались, как Сашке удаюсь избежать этой тяжелой кабалы, он сообщил, что его освободили по болезни.

Это было невероятно. Все знали, что жандармы не считались ни с какими болезнями людей и гнали на работы всех подряд. И уж если человек, что называется, совсем валился с ног, тогда его отпускали.

Всем было ясно, что отец Сашки, Яков Брижатый, снискал себе расположение румынского начальства и освободил сына от тяжелых работ на железной дороге.

С той поры крымские ребята, если случайно и встречались с Брижатым, то разговаривать с ним о своих делах остерегались и вообще относились к нему настороженно.

— Сашка Брижатый нос по румынскому ветерку поставил.

— Под дудочку своего батьки танцует.

— Глядишь, чего доброго, еще в полицаи поступит, — говорили между собой хлопцы.

• Предыдущая
• 47/94
• Следующая