Партизанская искра - Поляков Сергей Алексеевич - Страница 64

• Предыдущая
• 64/94
• Следующая

— Парфень, глянь-ка, — толкнул Миша Парфентия, — Что это?

— Где?

— А вон, шевелится, видишь?

— Не вижу.

— Да вон же, — Миша показал, — двигается!

— Вижу, замри, — шепнул Парфентии.

В нескольких шагах, на самом краю насыпи, виднелась бесформенная белая куча. Ее можно было принять за снежный бугорок. Но бугорок исчез.

— Оружие наготове, — в самое ухо Мише шепнул Парфентии, — ползи, скажи Мите, чтобы был начеку. Быстро!

Парфентии приник к земле. Он, не сводя глаз, следил за загадочной белой кучей. Палец его лежал на холодной собачке револьвера. Так длилось несколько секунд. От напряженного взгляда стало больно глазам. И вдруг белый предмет появился снова. Парфентии нажал курок. Хлопнул выстрел и кучи не стало. И, будто в ответ на его выстрел, неподалеку треснул другой, за ним истошный смертный крик и дикое протяжное: — Сдава-а-а-айсь!

Парфентии бросился к краю откоса и прыгнул в сугроб. Через него с криком «стой!» перелетела огромная, белая глыба и бухнулась ниже. Парфентии в упор выстрелил в барахтающуюся глыбу. Она издала какой-то невнятный, скрипучий звук и умолкла, смешавшись со снегом. Отстегнув от пояса лимонку, Парфентии бросился туда, где в белой метельной каше разгоралась борьба. Он различил трех товарищей, которые отступали к краю откоса, отстреливаясь от наседавших на них фигур. Их было семь.

Сквозь треск выстрелов и шум вьюги слышны были ясно различимые слова:

— Сдавайся живьем!

— Сдавайся, вам говорят!

— Стой, бандиты!

«Предательство!» — пронеслось в голове Парфентия. Не было сомнения, что эти загадочные люди, появившиеся здесь внезапно, были жандармской засадой. Но нет, партизаны не отдают свою жизнь даром.

Парфентии заметил, как две крайние фигуры отделились от полукруга, охватывающего хлопцев, и бросились в обход, чтобы отрезать им путь к отступлению.

Решали мгновения. Парфентии бросил навстречу бегущим гранату. Треск взрыва на секунду смешал все. Двое бежавших потонули в густом черном облаке дыма.

— Ложись! — крикнул Парфентии товарищам. Те залегли. Он бросил через них вторую гранату.

Товарищи последовали примеру Парфентия. Блеснули вспышки гранат, и все место, где только что находились жандармы, задернулось черной пеленой.

— Митя ранен, — сказал Парфентию Миша Кравец.

— Давайте вниз и быстро вдоль линии. Я догоню, — приказал Парфентии.

Еще некоторое время он оставался на насыпи, прикрывая отход товарищей, чтобы дать увести раненого. Но жандармы больше не преследовали. Дым над полотном смешивался со снегом, редел и рассеивался. Хрипло стонал раненый жандарм.

С другой стороны насыпи беспорядочно стреляли отступающие жандармы.

Парфентии догнал товарищей.

— Передохнем минуту.

— Дали мы им духу.

— Если бы не гранаты, не уйти нам отсюда.

— А мои целы остались, — с горечью сказал Дмитрий.

— Тяжело ранен, Митя?

— Не знаю.

— Куда?

— В руку. Вот здесь, выше локтя.

— Надо перевязать. Рукав снять можешь?

— Нет, не могу.

— Больно?

— Боли сгоряча не чувствую, но рука не слушается.

Парфентии распорол на Мите рукав ватника, достал бинт.

Рана оказалась почти у самого плеча правой руки.

— Крови, наверно, много утекло.

— Не думаю. Я вел его и все время зажимал руку в этом месте, — сказал Миша Кравец.

— Дойдешь? — спросил Парфентий.

— Дойду. Если бы нога, тогда другое дело. А рука — сто верст можно идти.

— Ты не храбрись, друже, а опирайся на нас сильнее. Путь еще далекий и трудный.

Долго шли вдоль линии, а потом свернули к лесу. Шли молча. На душе каждого было тяжело и тревожно. Теперь, когда схлынул пыл борьбы, каждому стало ясно, что произошло страшное.

— Предательство, — сказал Парфентий. — Брижатый нас предал.

И сразу стало понятным отсутствие Брижатого.

— Он знал точно место и сообщил жандармерии.

— Серьезная штука, хлопцы. Это может грозить провалом нашей организации. Надо что-то думать.

Дошли до берега.

— Вот и дома. Давайте расходиться. Как быть с Митей?

— Я пойду домой, как и все.

— Э, брось ты. Одного отпускать я тебя не могу. Оставил бы я тебя до утра у себя, но нельзя сегодня. Мы все должны быть дома, мало ли что.

— Я отведу Митю домой, — предложил Миша Клименюк, — нам по пути.

— Только осторожно. Узнай сначала хорошенько, нет ли засады у дома.

— Не беспокойся, Парфень. Я по всем партизанским правилам. Бросаться такими друзьями, как Митя, не станем.

Расставались взволнованные, с большой тревогой за завтрашний день, за судьбу организации, за судьбу каждого.

На прощанье Парфентий сказал:

— Если сегодня обойдется благополучно, завтра будем принимать срочные решения. Может, придется уходить в Саврань.

Оставшись один, Парфентий долго стоял в затишье у двери сарая. Кругом бушевала метель. Чувство тревоги теснило грудь. Хотелось в эту тяжелую минуту увидеть Владимира Степановича, спросить совета. «И зачем связался с Брижатым! Эх, натворил дел, гад! Ну, уж если обойдется все, то он нам ответит. Нет, так обойтись не может. Жандармерия знала, что мы будем там. Докопаются, кто был. Эх, собственными руками задушу, сволочь! А может, это был просто патруль? — подумал он. — Нет, такого совпадения быть не может».

Парфентий переступил порог сеней и бросился отцу на шею.

— Что такое, сынок?

— Мы пропали, тэту.

— Не кричи, говори тише.

— Предали нас.

— Кто?

— Не знаю. Кажется, Брижатый.

— Как же это, Парфуша?

— Там на линии попали в засаду. Мы отбивались. Они ранили Митю. Завтра нас могут арестовать.

Отец был потрясен. Он некоторое время молчал и потом спросил:

— Брижатый с вами был?

— Должен был быть, но не явился.

— А он знал, кто идет?

— Точно нет, но приблизительно знал. Что делать, тату?

— Раздевайся, ложись спать. Они же не поймали вас и у них нет никаких доказательств. А Брижатого, если он в самом деле предатель, убить и больше ничего. Иди, спи.

От слов отца у Парфентия немного отлегло от сердца. Он разделся и лег. В самом деле: не пойман — не вор.

И вдруг страшная мысль: ранен Митя. Этого уж никак не скрыть. Завтра же будет известно.

Дмитрий с трудом разомкнул тяжелые, будто свинцом налитые веки. Боль в раненой руке была нестерпимой. Вся рука от плеча до самых кончиков пальцев горела огнем. Он из последних сил крепился, чтобы не застонать. А ночь-темная, беспросветная ночь, как нарочно, тянулась медленно, и казалось, что вовсе не наступит рассвет.

Хоть лежал он на горячих кирпичах еще не остывшей печи, однако ему было холодно. По всему телу пробегал озноб. В голове звенело, в ушах стоял тяжелый, вибрирующий шум. В пересохшем рту было тошнотно и горько. Мучительно хотелось пить. Хоть бы один глоток холодной воды, может быть стало бы легче. Позвать кого-нибудь из домашних и попросить воды он не решался. Он пытался встать сам, но не хватило сил. Непослушные члены будто прикованы к постели. Он решил терпеть до утра.

Так лежал он навзничь, временами впадая в забытье, и тогда как наяву вновь всплывало до мельчайших подробностей все прошедшее этой ночью: метель, переход глубокими снегами… Вот они четверо стоят близко друг к другу и слушают, как одинаково сильно колотятся их сердца. Подкоп под рельс и… страшные слова: «Стой! Сдавайтесь живьем!». Грохоты взрывов, черные фонтаны дыма с красными языками посредине… и дикие душераздирающие стоны… Сухие и негромкие, как щелчок кнута, выстрелы… резкий укол в плечо — и занесенная для броска граната выпадает из рук…

В промежутки, когда отходил бред и возвращалось сознание, Дмитрий начинал лихорадочно думать. Он думал о том, какие последствия ожидают его товарищей завтра, а, может быть, и сейчас. Он уже видел себя арестованным, брошенным в камеру со скрученными за спину руками, испытывал пытки допросов, представлял себе искаженные звериной яростью лица жандармов. Их много вокруг, а он один. Они рычат, оскалив зубы, добиваются от него признания. Но он, Дмитрий Попик, комиссар подпольной организации, молчит под пытками, ни один мускул не дрогнет на его лице… Нет, он не молчит, он смело стоит перед ними и бросает в звериные морды палачей гневные, обличающие слова:

• Предыдущая
• 64/94
• Следующая