Партизанская искра - Поляков Сергей Алексеевич - Страница 84

• Предыдущая
• 84/94
• Следующая

— Холодно? — сочувственно спросил солдат.

— Холодно, — ответил Андрей.

Солдат пожал плечами и пробормотал:

— Турма есть, камера есть. Я — нет камера. Я — русский гуляй и румунский гуляй домой.

Он снова шумно вздохнул и тихонько задвинул волчок.

— Что он сказал, Андрей? — спросила Поля.

— Говорит, что он не стал бы сажать нас в камеру, ему это не нужно, а нужно префекту и офицерам. А он отпустил бы нас домой, а сам бы к себе в Румынию уехал.

— Конечно, не все они звери. Бедным румынским крестьянам война не нужна, они не хотят воевать против нас.

— Вот и видно, что он сочувствует нам.

— А ты спроси его, Андрей, что с нами будут делать жандармы. Он, небось, все знает.

Андрей тихо постучал в дребезжащую фанерку волчка.

Дощечка отодвинулась. К окошку приблизилось темное, худощавое лицо солдата. От тусклого света маленькой керосиновой лампы в коридоре лицо солдата казалось покрытым зеленоватой бронзой.

— Тебя как зовут? — спросил Андрей.

— Василе.

— Василе? Вася! Как в России.

— А ты как зовут? — спросил в свою очередь солдат.

— Андрей.

— Андрей? — улыбается солдат. — Как в Романии.

— Скажи, Василий, что будет нам?

— Не понимай, — замотал головой солдат.

— Стрелять нас будут?

Солдат понял слово «стрелять». Он на минуту задумался, а потом, будто спохватившись, снова замотал головой.

— Нет стреляй. Турма есть. Много турма, — протяжно произнес он и закрыл глазок.

В камере несколько секунд стояла тишина.

— Не хочет нас огорчать, — заметила Поля.

Стали размещаться. Тех, кто был послабее, поместили на нарах. Кто мог еще держаться, сдвинулся поплотнее на бетонном полу, дышавшем смертельным холодом.

И снова в камере воцарилась тишина, зловещая, притаившаяся. Будто непомерная тяжесть навалилась на камеру ночь, еще ниже придавив потолок. Стало совсем темно. Казалось, что этот низкий и тесный бетонный гроб вместе с живыми людьми опустили глубоко в землю.

Потом несколько минут было слышно, как в коридоре тихо шаркали по полу шаги тюремного часового. Наконец шаги смолкли, и снова гробовая тишина сомкнулась над камерой, прочная и страшная. Она отделила заточенных от жизни, от солнца, от просторов родных степей, от дорогих сердцу людей. И из этого холода и мрака вставал светлый облик Родины, за которую каждый из них готов был без колебаний и страха принять любые муки.

Комната, где учиняли допросы заключенным крымским подпольщикам, помещалась в самом глухом, отдаленном углу здания префектуры. Это была небольшая продолговатая каморка с бетонным полом, служившая когда-то кладовой. В целях звуконепроницаемости дверь этой камеры была обита мешковиной с толстым слоем пакли внутри. Единственное решетчатое окно с двойными рамами было засыпано опилками. Таким образом, пытки происходили только при свете электрической лампочки, висящей под потолком.

И все равно, когда над городом спускалась ночь, в ее тревожной тишине жители Первомайска с содроганием слушали леденящие душу крики истязуемых.

Сегодня идет допрос комсомольцев — партизан Крымки. На этом допросе присутствует сам уездный префект Изопеску. Он сидит в углу камеры за столиком перед раскрытой коробкой сигар и беспрестанно курит. Его широкое, порядком обрюзгшее лицо с выпуклыми стеклянными глазами выражает негодование. Префект недоволен тем, что этот следователь даром суетится. Подумать только, за неделю он не мог добиться от этих ребятишек толку, не мог вырвать какого-либо мало-мальски нужного признания. До сих пор в руках сигуранцы[20] оставался только один факт налицо — это сами арестованные. Но с кем связана была подпольная организация, кто руководил ею, где спрятано оружие, радиоприемник, в существовании которого жандармы не сомневались, — это оставалось тайной.

Вот уже битый час префект наблюдает, как следователь допрашивает одного из главарей «Партизанской искры» Михаила Кравца. И ни слова, ни единого звука не издает пытаемый. Несколько раз он терял сознание, столько же раз присутствующий врач подносил к лицу лежащего на полу Михаила флакон с нашатырным спиртом, чтобы привести в сознание. Но префект не услышал ни одного слова. Тогда, охваченный яростью, он вскочил с места и вышел из-за стола.

— Ты будешь говорить? — прошипел он.

Михаил молчал.

— Я спрашиваю! — крикнул он истерически. Молчание.

Префект изо всей силы ударил юношу по лицу. Но и тут он услышал в ответ только вырвавшийся сквозь зубы глухой стон.

Изопеску несколько секунд смотрел в прищуренные мальчишеские серые, непроницаемые глаза и понял, что власти его над этим измученным подростком нет никакой. Он тяжело бухнулся на стул.

— Уберите его! Что вы с ним возитесь! — раздраженно крикнул он.

Двое жандармов торопливо подхватили Михаила под руки и потащили к двери.

— Постойте! Приведите мне… — он заглянул в список, разложенный на столе, — Михаила Клименюка.

— Он сейчас без сознания, домнул субколонел, — ответил врач.

— Как? До сих пор?

— Да, домнул субколонел. Еще со вчерашнего дня, когда он при допросе грубил следователю…

— Это я без вас знаю! — грубо перебил Изопеску. — Вернуть сознание. Это очень важный преступник. По всем данным, он занимался связью с Москвой и знает, где запрятано радио.

— У него высокая температура, домнул субколонел. Да и к тому же он настолько обессилен, что не сможет отвечать, — пытался доказать врач.

— Не мне вас учить медицине, — оборвал префект. — Сознание этому преступнику должно быть возвращено теперь же. Остальное меня не интересует.

— Слушаюсь, — промямлил врач без какой-либо надежды в голосе.

— А сейчас приведите ко мне эту… эту… девчонку, — он снова заглянул в список, — Полина Попик.

Префект зажег забытую недокуренную сигару, несколько раз подряд пыхнул ею. Камера снова наполнилась синим, едким дымом.

Ввели Полю и грубо втолкнули на середину камеры.

— Осторожно. Я приказываю с арестованными обращаться хорошо, — с наигранной строгостью заметил префект. — Подойди ближе, девушка. Говорят, я истязаю арестованных. Это правда? Ты слышала об этом?

Поля молчала.

— Правда, я очень строг с теми, кто провинился и не хочет признать свою вину, и, наоборот, мягок с теми, кто признает ее и раскаивается. Я надеюсь, что с тобой у нас недоразумений не произойдет. Так ведь?

Префект говорил медленно, стараясь придать каждому своему слову внушительность и вескость.

Поля молчала. Она смотрела на тучного префекта, тяжело нависшего над столиком. Он слегка улыбался. Девушка не понимала, почему он улыбается, и думала, что это у него происходит от смущения перед ней. А может быть, от бессильной ярости? Поля знала цену этой улыбки палача, только что замучившего ее товарища. Она подумала, что, может быть, и Михаилу в начале, вот так же, как и ей, мучитель улыбался, рассчитывая притворной гримасой расположить к себе и вырвать признание. Поля не доверяла улыбке префекта. Она видела лишь ту развязку, которая неизбежно должна была последовать за всем этим «деликатным» предисловием. Она приготовилась отвечать так, как подсказывали ей чувства любви к Родине и верность святой клятве, данной год назад там, на серебряной поляне, под алым знаменем.

«Клянусь до последней минуты остаться твердой и непоколебимой и бороться до конца жизни», — повторила Поля про себя слова клятвы.

И эти слова придали ей бодрость духа и твердость.

— Ну, расскажи все по порядку, что же произошло у вас там, в Крымке? — стараясь сохранить улыбку, спросил префект.

— Ничего не произошло.

— А за что же вас арестовали? — изображая на лице недоумение, спросил префект.

— Я думаю, вам это известно, — ответила девушка.

— Не все. Правда, мне многое успели рассказать твои товарищи-партизаны, — он подчеркнул последнее слово.

• Предыдущая
• 84/94
• Следующая