Суворовец Соболев, встать в строй! - Маляренко Феликс Васильевич - Страница 12
- Предыдущая
- 12/45
- Следующая
— Я никогда никого не бил и не буду, — тихо всхлипывал он. – Не буду! Никогда!
И почему мы взялись скручивать этого Карпыча? Тренировались весь вечер. Даже не подумали, что этого не стоило делать. У каждого свой мир, своя орбита. Может, верно, Толе лучше стерпеть, когда Карпыч пиявку ставит?
Видно, Толя признаёт только те столкновения, которые встречает на своей орбите. Нет столкновений – хорошо, есть – переживёт. Какая-то безжизненная планета, которую сокрушают тысячетонные метеориты, делают в её теле огромные ямы, бездонные кратеры, а она движется по своей орбите, вокруг какого-то центра, от столкновения к столкновению, и некому, да и никому и не нужно предотвращать эти столкновения. Да и самой планете. А может то, что происходит на орбите, это уколы. Вот другое дело столкнуться с иной планетой. И правда, может, через миллионы и даже через миллиарды лет на этой планете возникает жизнь, и происходит столкновение, которого она не выдержит, и тогда планета взорвётся, разлетится на куски. О какой жизни тогда можно говорить? А для Толи эти миллиарды лет сжаты в года, а может, и месяцы?
После прогулки, когда до вечерней поверки осталось полчаса, Витька схватил Саньку за руку и оттащил вслед за собой, приговаривая:
— Пошли, я знаю, где он сейчас. Я знаю, где он сейчас наводит сырость. Я его сейчас оттуда вытащу и поговорим. Знаю я таких, встречались. Маменькины сыночки, им бы всех гладить. Им бы цветочки на подоконнике поливать, да листики фикуса в школьном зелёном уголке тряпочкой вытирать, а потом на линейке рапортовать: «Нами на субботнике полито двенадцать цветочков в горшочках и протёрт двадцать один листок фикуса. А потом ещё гордо класс оглядеть, чтобы все хлопали в ладоши и радовались, что они листики фикуса от пыли освободили…
И чтобы учительница ещё подошла и погладила по головке: «Молодец, Толечка. Надо всем, как Толечка, листики протирать. Молодец, умничка, никто не хотел, а он девочкам помог, листики протёр. Вот Шадрин у нас – позор. Стащил на субботнике гусеницу от трактора, и бедный трактор не смог целину вспахать».
А потом тракторист за нами гонялся и учительнице жаловался, и мамка ругала за то, что по уши вымазался. А тракторист этот в чайной с дружками водку пил. И траки от гусеницы не рядом с трактором, а за углом лежали. – Слова из Витьки вылетали, как выхлопные газы их тракторного дизеля, и он с мощностью трактора тащил Саньку за собой в раздевалку, где на каждый из четырёх вешалок, закрывая друг друга бортами и сверкая рядами идущих друг за другом пуговиц, будто на параде, выстроились шинели.
— Сейчас мы его вытащим, — сказал Витька, просунул руку через шинели второго взвода, пошарил и выволок на свет Толю Декабрёва с печальными красными глазами. Толя даже не сопротивлялся, он выполз, как продолжение Витькиной руки, и шинели за ним сомкнулись.
— Ну что разнюнился? – Витька тряс его за шиворот, и Толя, как тряпичная кукла, болтался под его рукой и молчал. – Значит, получается, что тебя надо защищать, а ты, маменькин сыночек, сам за себя постоять не можешь, слёзки будешь глотать, чтобы тебя все жалели? Бить он не может! Значит, кто-то другой должен за тебя бить твоего Карпыча? Кто, Воробей или мы с Санькой? Так, что ли? Отвечай!
Саньке было не по себе. Он не очень-то жалел Толю, но и не нравилось ему, что Витька так безжалостно тряс его за шиворот. И опять он не мог объяснить, почему.
— Отпусти его, ну его… Не надо трогать. Пусть сам решает для себя.
— А что решать? – ещё сильнее вцепился в ворот Толиной гимнастёрки Витька. – Это я в роту этого земляка, эту дубину, этого Воробья притащил? Это я что ли Володе Зайцеву синяк поставил? Скажи, кисельная барышня. Скажи, размазня! Почему другие должны из-за тебя с синяками ходить, а ты будешь пиявочки терпеть? И тебе этого будет достаточно. – Толя ещё сильнее заплакал, не стесняясь своих слёз. Он сглатывал их одну за другой. – А в училище зачем ты пришёл? – продолжал трясти его Витька. – Зачем? Скажи? Ты что, не знаешь, кем мы станем? В бой за тебя Воробей в рукопашную пойдёт или Володя Зайцев? А ты будешь слёзки глотать в окопчике, пока их не поубивают.
Саньке не нравилось всё это. Плачущий Толя, орущий Витька, но слова его были правильны, и Санька не мог вступиться за Толю.
— А я, может, артиллеристом или ракетчиком буду, — вырвался Толя из крепкой Витькиной руки, но тот кошачьим движением догнал его и схватил за ворот.
— Да видел я тебя, видел, как ты на самоподготовке накрывал площадками атомных взрывов карту. Ракетчик! А бить-то ты будешь не по карте, а по земле, а там тоже люди. Враги, но люди. Их ты будешь накрывать взрывами, и видеть не будешь. А другие должны будут пойти по этой земле. Тоже мне, военный, артиллерист, кисель, — Витька отшвырнул брезгливым движением от себя Толю. Тот уткнулся в шинели и продолжал всхлипывать.
Санька стоял, не шевелясь. Какие страшные слова сказал Витька? Какие непонятные и страшные. Раньше он никогда ничего такого не говорил. И таким злым, красным, с перекошенным ртом тоже не был никогда. Видно, слова, сказанные им, тоже дошли до него самого. Да, в училище они пришли, чтобы учиться Родину защищать, воевать с врагом, настоящим, живым, который будет нападать, убивать, защищаться и бороться за свою жизнь. С настоящим врагом, а не книжным и не киношным. Как всё страшно и непонятно.
— Рота, выходи строиться на вечернюю поверку! – послышался голос дежурного по роте. Сейчас для Саньки он зазвучал по-домашнему приятно. Хорошо, что он нарушил тишину, эту проклятую тишину здесь, в раздевалке, среди плотных рядов чёрных безмолвных шинелей.
— Пошли, — в голосе Витьки чувствовалась усталость. – Только шинели нужно поправить, а то Чугунов увидит.
Витька подошёл к шинелям второго взвода, Санька принялся ему помогать. Толя оставался на месте.
— Пойдём на поверку, — вяло повторил Витька и, обняв Толю, подтолкнул его к выходу.
На следующий день к Толе прилепилась кличка Ракетчик. А о том, как она возникла, никто дознаваться не стал. Витька с Санькой молчали. Возникла, так возникла. Назвали же Володю Миронова Копной за его длинную голову. И продолжали называть. Копна куда проще, чем Вова или Володя. Копна, значит именно этот Вова, а не иной из пятнадцати ротных Вов. Так и Ракетчик – Толя Декабрёв. Ясно, кто. Да и Ракетчик куда почётнее, всё-таки наш покой охраняет. И на всех картинках нарисован: солдат с автоматом, а позади него ракета.
Сорванный прыжок
Ещё на зарядке, одетая по форме номер три – без ремней и фуражек, рота рассредоточилась на плацу и вслед за капитаном Баташовым размахивала руками.
Витька сделал Саньке знак, показал куда-то далеко вправо, где стояла четвёртая рота. Присмотревшись, через редкий строй суворовцев Санька увидел Володю. На глаза его наползало синючее пятно. Когда рота сомкнулась и приготовилась к пробежке, Витька шепнул:
— Надо его навестить, а то он с фонарём неделю не явиться. Ну, Воробей, своих – и в глаз. Вот у нас на улице даже местные короли друг друга по скулам не мажут. Иначе месть. Всей толпой будут бить.
С утра Витька переживал, чтобы их не увели чистить аллеи. Прогнозы его сбылись, и по пути к аллее он ворчал и успокаивал себя:
— Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест.
Работу распределили по отделениям: каждому по аллее.
— Мы начнём, — объяснил Витька, — сбегаем к Володе, а потом сломим за троих.
— Хитрые, — пробовал протестовать Рустамчик. – Мы за них пахать, а им бы сачкануть.
— Иди ты… — тут же взбрыкнулся Витька. – Он из-за нас синькой окрасился, а ты считаться…
В классе Володя сидел у окна, и синяк серпом темнел из-под зеркальных очков. Когда он увидел ребят, то машинально отвернулся к окну, а потом встал и, прикрывая скулу рукой, подозвал к себе.
Витька тут же затарахтел, что сегодня ничего не произошло, только Володя Миронов отхватил пару по арифметике, и когда стоял у доски, то долго и смешно чесал голову, как будто хотел вычесать из своей копны троечный ответ. Ему подсказывали, а он никак не мог сообразить. Наконец, Тамара Александровна не выдержала и сказала, что его голова только на рукомойник годится. И посадила. Так и сказала, что голову на рукомойник переделаю.
- Предыдущая
- 12/45
- Следующая
