Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Санд Жорж - Страница 56

• Предыдущая
• 56/157
• Следующая

А Пьер со своей стороны тоже понял, что, хотя собеседник его отнюдь не тот мудрец, который может разрешить его сомнения, это, во всяком случае, натура добрая и самоотверженная. Он увидел и дурные его черты, не постеснялся тут же сказать ему о них, и Ашиль не посмел оскорбиться. Он не мог не чувствовать превосходства этого рабочего, хотя сознаться в этом даже самому себе ему не позволяло самолюбие. Правда, он заявил Пьеру, что считает себя отныне его учеником, и в глубине души понимал, что в некоторых отношениях это действительно так, но все еще изо всех сил старался поразить его, всячески выставляя напоказ свою моральную силу и гражданскую доблесть.

Беседа их затянулась далеко за полночь. Ушли из парка скрипачи, в деревне все затихло, в замке постепенно погасли все огни. Пробило уже два часа, когда они вспомнили, что пора разойтись. Договорились назавтра встретиться снова. Ашиль направился к замку, и Пьер проводил его до самой двери башни, где гостю была приготовлена комната. Только теперь решился он спросить своего собеседника, в качестве кого он бывает у Вильпрё и вообще каковы его отношения с этим семейством.

— Я давненько уже знаком с ними, — отвечал Ашиль с тем оттенком фамильярности, которая была ему весьма свойственна, — веду дела со стариком.

— И знакомство это началось с того, что он покупал у вас вина? Вы что, в самом деле их продаете?

— Разумеется, как мог бы я иначе повсюду бывать и путешествовать по всей Франции, не подвергаясь преследованиям полиции? Да, я продаю вина, и притом разных сортов. С помощью хереса и мальвазии я проникаю в замки, водка и ром открывают мне двери кофеен и даже деревенских кабачков. Знаете, как я познакомился со Швейцарцем?

— Об этом я вас не спрашиваю. И давно вы бываете здесь, в замке?

— Уж лет пять-шесть. Я поставляю им вина.

— А в Париже? Там вы тоже поддерживаете отношения с семейством де Вильпрё?

— Да, конечно. А что, вам это кажется странным?

— Нет, почему же, упаси бог, — ответил Пьер с легким оттенком иронии. — Это хороший предлог. Зачем вам придумывать новый?

— Что значит «придумывать»? Что вы хотите этим сказать? Уж не вообразили ли вы, будто я связан с хозяином замка какими-нибудь политическими делами? Это было бы просто неправдоподобно. Впрочем, вряд ли вы стали бы расспрашивать меня о вещах, касающихся не только меня!

— Нет, это мне и в голову не приходило. Но вы так запросто ведете себя с барышней из замка, что я думал…

— Ну-ка, ну-ка, что ж вы замолчали? Что вы думали? Неглупа, совсем неглупа эта самая Изольда, как на ваш взгляд? Она мне сказала, что беседовала с вами, и очень вас расхваливала… Впрочем, как всегда, в двух-трех словах, коротко, но ясно. Странная девица! Как, по-вашему, хорошенькая она?

Такой способ говорить и судить о той, о ком Пьер даже думать не мог без трепета, привел его в такое смятение, что несколько минут он не в состоянии был произнести ни слова. Но так как Ашиль почему-то настаивал на ответе, он в конце концов пробормотал, что не очень разглядывал ее.

— Ну, так поглядите на нее хорошенько, — сказал Ашиль, — а потом я вам о ней кое-что расскажу.

— Лучше расскажите сейчас, чтобы мне не забыть посмотреть на нее, — ответил Пьер, стараясь не обнаружить внезапно овладевшего им острого и томительного любопытства.

В ответ Ашиль взял Пьера под руку с шутливо-таинственным видом, вызвавшим у того мучительное чувство, и повел прочь от башни.

— Так вы ничего о ней не слышали? — шепотом спросил он, когда они отошли на порядочное расстояние.

— Нет, ничего, — отвечал тот, но так как больше всего он боялся, как бы Ашиль не прекратил своей болтовни, тотчас добавил, чтобы заставить его продолжать: — Впрочем, как же, слыхал, будто она влюблена в какого-то молодого человека, за которого ее не хотят выдать…

— Да ну, в самом деле? Первый раз слышу! А что, может быть… Почему бы и нет? Но вот этого-то я как раз и не знал.

— А что же вы собирались рассказать мне?

— Нечто совершенно невероятное. Знаете, кого считают ее отцом?

— Нет.

— Императора Наполеона, ни более ни менее!

— Каким же это образом?

— А очень просто: ее отец, сын старого графа, был женат на молодой даме из свиты императрицы Жозефины, и вот говорят, будто первый ребенок от этого брака родился несколько раньше, чем следовало, а еще говорят, будто, если взглянуть на нее в профиль, можно обнаружить сходство с корсиканским орлом. Вам не кажется?

— Да нет, никогда не замечал этого. Впрочем, она так высокомерна, что можно, пожалуй, поверить, будто и в самом деле в ее жилах течет кровь какого-нибудь деспота.

— Высокомерна? Ведет себя презрительно или же насмешливо?

— Об этом надо спросить вас — ведь вы-то хорошо с ней знакомы, а я ее совсем не знаю. В моем положении…

— Но ее, что, считают здесь надменной?

— Пожалуй, да.

— А вы сами? Какой она кажется вам?

— Странной.

— Да, да, престранная особа, не правда ли? Серьезная — и в то же время какая-то взбалмошная; умная — и вместе с тем что-то есть в ней загадочное; холодная, гордячка… Словом, вылитая принцесса.

— О, вы, как я вижу, долго изучали ее!..

— Я? И не думал! Мне, знаете ли, милейший, некогда долго терять время возле одной женщины. Я веду такой образ жизни, что не могу уделять внимание еще и тем, которые не стараются привлечь меня. Я за дочку Наполеона и гроша ломаного не дам, если вместо того, чтобы привлекать меня женскими прелестями, она будет пытаться поражать меня своим умом. Зато есть здесь одна красотка… Вот она, дай я себе только волю, пожалуй, могла бы вскружить мне голову. Я имею в виду прелестнейшую маркизу. Но, черт побери, ведь я все равно вынужден был бы через неделю бросить ее. Так уж лучше оставить ее в покое, не правда ли? Вы такой добродетельный…

— А вы… Вы пошляк! — решительно прервал его Пьер с таким искренним негодованием, что коммивояжер расхохотался.

Подобные легкомысленные разговоры претили этому рабочему, его страстной, серьезной натуре. Окончательно распрощавшись с новым приятелем, он медленно побрел через парк по направлению к деревне.

Однако все калитки оказались запертыми. Пьеру не представило бы никакого труда перелезть через ограду, но какая-то странная вялость внезапно овладела им, и ему стало решительно все равно, провести ли ночь в парке или в своей постели. В случае грозы (погода явно хмурилась) он мог укрыться в мастерской, ключ от которой был всегда при нем. Овладевшее им странное томление более располагало к раздумью, чем ко сну. Он углубился в самую чащу парка и медленно побрел вперед. Время от времени он присаживался на мох, чтобы дать отдохнуть ногам, и снова шел дальше, гонимый каким-то странным беспокойством.

Вначале мысли его были смутны и печальны. Он все еще находился под впечатлением новости, а может быть, и сплетни, сообщенной ему Ашилем Лефором относительно происхождения мадемуазель де Вильпрё. Невольно он мысленно стал перебирать все прочитанные им романы и не нашел среди них ни одного, который хоть сколько-нибудь походил бы на тот, что он только что сочинил в тайниках своего сердца и в котором он был влюблен в дочь цезаря и чуть ли не ревновал ее. «Какая странная у нее судьба, — думал он, — быть плотью от плоти великого человека (если в самом деле она его дочь или считает себя ею) и оказаться предметом беседы между каким-то ремесленником, дерзающим ею восхищаться, и коммивояжером, позволяющим себе отзываться о ней с пренебрежением. Как оскорблена была бы ее гордость, если бы она узнала об этом!»

И, однако, у него не шли из ума слова, сказанные ей Ашилем в тот момент, когда разговор их был прерван… «Может быть, он хитрее, чем кажется? — думал Пьер со все возрастающей тревогой. — Может быть, именно он-то и есть тот человек, которого она тайно любит, вопреки запретам родных, а он просто-напросто притворяется, говоря о ней с безразличием, чтобы не обнаружить своего счастья?» И Пьер тотчас же отыскал тысячу доказательств того, что это именно так. Но какое право имеет он, Пьер, пытаться проникнуть в тайну этой любви, быть может настоящей и достойной уважения? «Если в самом деле она любит этого человека, незнатного и бедного, как он утверждает, — думал Пьер, — не есть ли эта ее кажущаяся гордость и внешняя холодность не что иное, как равнодушие ко всем, кроме предмета своей любви? И тогда в этом есть нечто очень тонкое, очень романтическое, и все, что казалось в ней странным, оказывается таким поэтичным, таким трогательным. И не должен ли я в этом случае простить обиду, которую она нанесла мне, может быть вовсе не желая, даже не замечая этого?» Стараясь как можно дружественнее думать о предполагаемом счастье Ашиля Лефора, Пьер чувствовал, как его охватывает все большее отчаяние. Именно в эту тревожную бессонную ночь он впервые ясно отдал себе отчет в том, как страстно любит Изольду, и в полной мере осознал свое безумие.

• Предыдущая
• 56/157
• Следующая