Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Санд Жорж - Страница 78

• Предыдущая
• 78/157
• Следующая

— На одном из узоров старинной вязью вы вырезали ваш вензель.

— Совершенно верно! Ну так возьмите его. А на что он вам?

— Я спрячу его и потихоньку буду смотреть на него.

— И больше ничего?

— А мне этого достаточно.

— Вы вкладываете в это какой-то тайный философский смысл? Вы предпочитаете эмблему милосердия той эмблеме мщения, которую я вам предназначала?

— Может быть. Но я предпочитаю этот картонный крестик роскошному кинжалу еще и потому, что вы вырезали его под влиянием каких-то кротких, благочестивых мыслей, а кинжал этот… Кто знает, не служил ли он уже кому-нибудь орудием ненависти?

— А теперь объясните мне, мастер Пьер, откуда вы так хорошо знаете мой кабинет и мои книги, что вам известно даже, что и где здесь лежит? Или вы обладаете даром ясновидения, или мне остается предположить, что вы их здесь читали.

— Я прочел все книги в этой комнате, — ответил Пьер. И он рассказал ей обо всем — даже о том, как старался ничего здесь не испортить и боялся, чтобы прикосновение его пальцев не оставило пятен на страницах книг. Признание это вызвало у Изольды улыбку. Она стала расспрашивать его о прочитанном, спросила, в каком порядке он читал, какое впечатление произвело на него то или иное сочинение. И по мере того как он отвечал на ее вопросы, ей становилось понятным многое, что прежде она не умела в нем объяснить. Ее поразило, с какой прямотой суждений, руководствуясь лишь строгой своей совестью и сердцем, исполненным милосердия, он опровергает все, что считает заблуждением, уличает в тщеславии ученых сего мира, восхищается в поэзии и философии лишь тем, что вечно прекрасно и подлинно значительно, признает в истории лишь то, что соответствует законам божественного разума и согласуется с человеческим достоинством, врожденным величием своего духа возносясь над теми, кого человечество нарекло великими. Изольда была покорена, растрогана, охвачена глубоким уважением и доверием к нему, и в то же время ей было совестно, как бывает совестно, когда вдруг узнаешь, что существо, к которому ты относился покровительственно, слишком высоко для твоего покровительства. Потупив глаза, сидела она на краю стола, вся переполненная тем особым чувством раскаяния, которое христиане называют сокрушением сердца. И когда Пьер умолк, она еще долго молчала.

— Вы устали, я утомил вас, надоел вам, — смущенно сказал Пьер, которому в этом молчании вдруг почудилась холодность. — Вы не прерывали меня, а я забылся. Пожалуй, вы теперь будете считать меня еще более самонадеянным, чем наш милый господин Лефор…

— Пьер, — прошептала Изольда, — я думаю вот о чем: достойна ли я вашей дружбы?

— Вы смеетесь надо мной? — простодушно воскликнул Пьер. — Нет, вы не об этом думали, не может быть, чтобы вы думали так…

Изольда встала. Она была еще бледнее, чем обычно, глаза ее горели каким-то таинственным огнем. В тусклом, неверном свете лампы, горевшей под зеленым колпаком в углу кабинета, черты ее были смутны, изменчивы, словно это был призрак. Казалось, она движется и говорит в каком-то бреду, но при этом движения ее были спокойны, голос ровен. Пьеру вдруг вспомнилась пророчица, которую он видел когда-то во сне, и ему стало жутко.

— О чем я думала? — медленно спросила она, устремляя на него пристальный взор, в котором светилась непоколебимая воля. — Если я скажу вам об этом сейчас, вы мне не поверите. Но когда-нибудь поверите. А пока молитесь за меня. Ибо судьбе угодно было возложить на меня великое дело, а я всего лишь слабая девушка…

Поспешно и вместе с тем очень тщательно она прибрала свой кабинет, хотя видно было, что мысли ее витают где-то далеко. Потом она спустилась в мастерскую и направилась к выходу, ни слова не говоря Пьеру, который следовал за ней с зажженной свечой в руке. Дойдя до двери, ведущей в парк, она остановилась.

— Молитесь за меня, — повторила она.

Взяв из его рук свечу, она задула ее и исчезла, вдруг растаяв в темноте, словно привидение.

Что она хотела сказать? Пьер не смел вдуматься в смысл ее слов. «Да, — сказал он себе, — совсем такая, как в тогдашнем моем сне: говорит загадками и предрекает нечто, чего я не понимаю». Мысли его путались, он крепко прижал руку ко лбу, словно боясь, что голова его сейчас разорвется.

Не в силах противиться своему волнению, словно увлекаемый магнитом, он крадучись шел вслед за Изольдой по парку, только чтобы подольше видеть, как мелькает впереди в темноте эта бледная тень, чтобы подольше дышать воздухом, который только что касался ее. Так он дошел до большой лужайки, разбитой перед входом в замок, и, остановившись под деревьями, стал смотреть в окна, надеясь еще раз увидеть ее, когда она войдет в гостиную. Вечер был теплый, танцующим было жарко, и окна были раскрыты настежь. Пьер видел проносящиеся в вальсе пары, видел маркизу, окруженную поклонниками — среди них были молодые люди из приличных семей, которые ухаживали за ней с оттенком той наглости, которая нравится таким пустеньким женщинам. Жозефина была упоена своим успехом. Так давно не было у нее случая покрасоваться, так давно не чувствовала она на себе восхищенных мужских взглядов. Она напоминала мотылька, который бездумно порхает и кружится вокруг огня. Потом вошла Изольда и сразу же села за фортепьяно, чтобы дать отдохнуть гостям, в очередь игравшим на скрипке. Пьер нашел такое место, откуда ему хорошо было ее видно. Глаза ее были устремлены вдаль. Казалось, она видит там нечто бесконечно далекое и чуждое всему тому, что окружает ее здесь. В игре ее чувствовалась внутренняя сила, страсть. Но пальцы, словно сами собой, без ее участия, автоматически, бегали по клавишам.

Из замка вышел Рауль с каким-то приятелем. Пьер слышал, как он сказал:

— Погляди на мою сестру. Играет, словно заводная кукла!

— Она всегда такая серьезная? — спросил его собеседник.

— Почти всегда. Неглупая девушка, но упряма, как мул.

— А знаешь, она пугает меня этим взглядом, устремленным в одну точку. У нее вид мраморной статуи, которой вздумалось вдруг сыграть сарабанду[128].

— Скорей уж богини Разума[129], — насмешливо заметил Рауль, — и кадрили она играет на манер «Марсельезы».

Они прошли мимо, и тогда Пьер вдруг заметил неподалеку от себя какого-то человека, безмолвно бродившего вокруг лужайки; все его движения, неровная походка выдавали глубокое душевное волнение. Незнакомец подошел поближе, и Пьер узнал Коринфца. Тогда он неслышно вышел из своего убежища и, схватив друга за руку, увлек под деревья.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он его, прекрасно понимая его тайную муку. — Неужели ты не видишь, что тебе не подобает стоять здесь? Если даже тебе хочется посмотреть на нее, не надо, чтобы кто-нибудь видел тебя. Пойдем отсюда. К чему мучиться, ведь все равно ничего не изменишь.

— Нет, не пойду, — ответил Коринфец, — дай мне насладиться хотя бы своим страданием, пусть гнев и презрение иссушат мое сердце до конца, чтобы оно совсем очерствело.

— Кто дал тебе право презирать ту, которую еще вчера ты боготворил? Разве в тот день, когда ты влюбился в нее, Жозефина была менее кокетлива, менее легкомысленна, менее ветрена?

— Но она не была тогда моей! Теперь же она моя. Так пусть же принадлежит мне одному или пусть станет для меня совсем чужой. Боже мой, я не могу дождаться минуты, чтобы высказать ей все!.. Но этому балу не будет конца! Она всю ночь будет танцевать с ними, с этими мужчинами! Как бесстыдно ведет она себя! Нет ничего более бесстыжего у этих людей, чем их танцы. Ты только посмотри, посмотри, Пьер! Руки и плечи у нее голые, грудь почти обнажена, юбка такая короткая, что ноги видны чуть ли не до колен, и такая прозрачная, что можно различить все очертания ее тела. Женщина из народа никогда не позволила бы себе показаться в таком виде на людях. Она побоялась бы, что ее примут за девку. А посмотри на Жозефину: вся запыхавшаяся, она переходит из одних мужских объятий в другие, и каждый прижимает ее, приподнимает, пьет ее дыхание, мнет и без того уже помятый ее пояс, сладострастно глядит ей в глаза. Нет, не могу я больше видеть их. Уйдем отсюда, Пьер, уйдем поскорей. Или давай ворвемся в этот зал, разобьем люстры, опрокинем мебель, разгоним всех этих франтов. Пусть полюбуются эти женщины, как их кавалеры удирают со всех ног, как они защищают их от «наглой черни»!

• Предыдущая
• 78/157
• Следующая