Девочка, где ты живешь? (Радуга зимой) - Рощин Михаил Михайлович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/12
• Следующая

Володя. Ну! В том-то и дело.

Голос Кати. Да, тогда уж у самой начинают руки замерзать. Но ведь все равно я, например, не могу пройти мимо, не могу, чтобы не прикоснуться, так ведь?

Володя (усмешка). Да, конечно. Ты умница, Анна-Мария.

Голос Кати. Будешь умницей. У меня у самой Генка куда-то пропал.

Володя смеется. Появляются ребята с гитарами, в масках Буратино, поют.

Первый. Буратино, а Буратино, по-моему, человек замерзает?

Второй. Ну и что? По-моему, это его личное дело. Не надо вмешиваться во внутренние дела чужих государств, Буратино.

Первый. Да, до тех пор пока они не становятся наружными, Буратино.

Второй. Вы так думаете, Буратино?

Первый. Да, мы так думаем, Буратино.

Второй. Ну что ж, раз вы настаиваете, можно этого гражданина и за нос дернуть.

Володя. Не стоит, ребята. Я волшебник. У меня первый разряд по волшебству. Я очень даже просто могу из вас, например, отбивные котлеты сделать.

Второй. А нас ведь двое, дяденька.

Володя. А ведь воюют не числом, а умением.

Первый. Это мы знаем, это мы проходили. Это Суворов.

Второй. Пуля – дура, штык – молодец.

Первый. Тяжело в ученье – тяжелей в бою!

Второй. Идем с нами, дяденька! Брось ты об ей думать! Ты ведь об ей?…

Володя (в тон). Приходил я к ней с приветом, рассказать, что солнце встало…

Первый. А она чего сказала?

Второй. А она сказала: летом!

Первый. Брось, дяденька, пойдем!

Ребята бросают снежки, Володя тоже, они увлекают его за собой. А к скамейке подходит Катя. Садится на то же место.

Голос Володи. Ну не надо, Анна-Мария, ну что ты, не расстраивайся. Я понимаю, это самое обидное, когда ты отогреваешь, отогреваешь, а дерево так застыло, что не принимает тепла.

Катя. Ну вот, в том-то и дело! У самой начинают руки замерзать.

Голос Володи. Понятно. Но ты ведь все равно не можешь пройти мимо, чтобы не прикоснуться, не попробовать, так ведь?… Рассказать тебе про Детского человека? Был у нас когда-то Детский человек…

Катя. Волшебник?

Голос Володи. Слушай. Он жил на нашей улице. Все его считали чудаком. Высокий такой, худой старик. Зимой и летом без шапки ходил, в длинном плаще… Но добрый очень, понимаешь?… Целый день бродил по улицам, и где мы, там и он. Всех детей знал, и мы его все знали. Маленькие и большие. Разговаривал с нами, играл, а то просто сядет в стороне и сидит, не мешает. И только если драка какая-нибудь или ссора, подойдет, спросит, в чем дело, и говорит: не надо, не обижайте друг друга… (Задумывается.) И он не уставал, понимаешь?… Я вот помню, один раз чужие ребята у меня коньки отняли… Я уже с катка возвращался, а на меня сразу четверо из-за угла… Даже не так коньки жалко было, как обидно: четверо на одного…

Катя. Несправедливо.

Голос Володи. Да. Ну и вот, иду, плачу, стараюсь, конечно, виду не показать, чтобы прохожие не заметили, а потом чувствую: идет кто-то рядом со мной, вровень, кладет руку на плечо. Смотрю: Детский человек… Ничего не говорит, не спрашивает, просто идет рядом, и все… Я никогда этого забыть не мог. Ничего вроде особенного, правда? Но так мне, понимаешь, одиноко было, так обидно, все заняты… А старик словно из-под земли: увидел и пошел рядом. Никто не заметил, а он заметил. Понимаешь?…

Катя. Да. Значит, опять идти? Искать? Но, может, он уже не хочет, может, ему не нужно?

Голос Володи. Нужно. Ты-то знаешь, что нужно?

Катя. Я знаю. Но я сама устала.

Катя сидит, и все слышанное, увиденное и пережитое за день, странно перемешавшись, возникает перед ней. Катя видит себя в ванной комнате. Она слушает, а Г е н а играет на скрипке. Мелодия рассказывает о Катиных мечтах, о том, что все хорошо; далеко стоят снежные горы, и синеет море, по которому плывут корабли, а по пустыням бредут верблюды. Но… раздается стук в дверь, все исчезает, и Гена опускает скрипку.

Катя. Открывать?

Гена. Открывай, конечно.

Катя. А если я не открою? Давай не открывать, играй, и все.

Голос тети Клани (за дверью). Я тебе не открою, я тебе нe открою! Ах ты бессовестная! Что это вы там заперлись! А ну, сейчас открывай!

Катя. Он тут играет. Слышите, как человек замечательно играет!

Гена. Да открывай!

Катя. Так ты играл здорово, просто очень!…

Гена. Да?

Катя. Очень. Как будто я улетела далеко. Я вообще умею летать, ты знаешь?

Гена. Да ну тебя! Открывай!

Голос тети Клани. Открывай, кому сказали!

Катя (открывает дверь). Ну пожалуйста, сейчас же не утро, не вечер, ни умываться не надо, ничего…

В ванную вваливаются тетя Кланя и тетя Люба, Петр Петрович и Яшка с гантелями.

Тетя Кланя (Кате). Ты не учи, ты в сторону давай, о тебе особый разговор. (Гене.) Так, Хена! Ты свое продолжаешь? Тебе говори не говори, а ты, Хена, свое? Матерь из-за него плачет, учителя плачут, а Хена свое!

Яшка. Еще чужих приводит!

Тетя Кланя (Кате). А тебе стыдно! Ишь запираются, да еще «не открою»! Ты что, в своем доме, что ль, распоряжаешься? Это наше дело, когда нам умываться, верно я говорю? Мы можем и вовсе не умываться, а нашу ванную, общественное пользование, занимать не дадим! И ты, Хена, последний раз нам душу пилишь! Мы выше пойдем! И матери твоей, Хена, плохо будет… Если тебе матерь свою не жаль, то…

Петр Петрович. Главное, все им, все условия! Дворцы, понимаешь, не дворцы, школы не школы… Бона какие коридоры отгрохали. Они и знай гоняют как оглашенные.

Яшка. Точно, в спортзал придешь, а там или хор поет, или драмкружок репетирует! И еще дома будут тебе на скрипках играть! И зачем эта скрипка!…

Катя. А ты молчи, тебя не спрашивают, тебе бы только один футбол был на свете.

Яшка. Почему? А хоккей?

Тетя Кланя. Не в этом дело. Пусть играет, раз к другому негодный, мало ли ненормальных! Мой вон Петр Петрович – тот, видишь, рисует! Но он тихо рисует, по общественным местам не запирается.

Петр Петрович. Что ж я, ненормальный, выходит? Ты брось! Я за рисованье-то когда взялся? Как на пенсию вышел!

Тетя Кланя. Я и не говорю ничего, что уж ты! Не скажи вам ничего! Чувствительные какие!

Тетя Люба (ласково). Может быть, и тебе бы так, Гена? Учился бы пока, старался. А там на пенсию выйдешь…

Тетя Кланя. И не надо, зачем! Ты выучись, па ноги стань! Свою квартиру заведи, а там хоть вверх ногами ходи, хоть в пять скрипок играй…

Катя. Ну как вы не понимаете! Ему сейчас надо играть, это же скрипка! Ему каждый день играть надо!

Тетя Кланя. Ему играть, а нам жить надо!

Петр Петрович. И без него нервы кругом, а тут тебе – зы-ы-ы, зы-ы!

Яшка. Попял, рыжий? Давай отсюда, пока цел!

Тетя Кланя. Ступай, Хена. И запомни: в последний раз с тобой говорим. Л то скрипку-то твою вон об угол – хик! И дело с концом!

Тетя Люба. Уж ты бы, правда, сынок, стих бы!

Катя. Тетя Люба, но вы-то, вы, вы же добрая, ну разрешите ему, пусть он у вас играет!

Петр Петрович. У себя-то не играет, ему вот ванную подавай, да и все! Я вот где хошь могу рисовать, мне все едино, хоть в чулане…

Гена. Здесь резонанс…

Тетя Люба. Ишь ты! Это где ж ты его увидел-то?

Катя. Ох, ну что ж делать?…

Появляется Володя, с улыбкой что-то шепчет Кате на ухо.

Правда?… А что, в самом деле! (Всем.) Ну вот что, раз вы так, то я знаете что сделаю? Я в эту ванную вообще никого не пущу!

Тетя Клан я. Это что еще!

Петр Петрович. Это как?

Тетя Люба. Катя, Катя, ты что надумала?

Катя выбегает.

Тетя Клан я. Вот девчонка-то чумовая! Ах, Хена, что ж ты матерь свою не жалеешь!

Голос Кати: «Сюда, сюда, осторожнее!… Тпр-ру!… Вот так». Появляется на пороге и ведет за собой Лошадь.

Катя. Вот сюда, пожалуйста, сюда, вам здесь будет тепло, воды сколько хочешь, моя5ете купаться… Посторонитесь, посторонитесь, у вас теперь лошадь в ванной будет жить.

• Предыдущая
• 9/12
• Следующая