Сильвия и Бруно - Кэрролл Льюис - Страница 26
- Предыдущая
- 26/60
- Следующая
ГЛАВА XIV. Фея Сильвия
Дело, ради которого я вернулся в Лондон, удерживало меня там целый месяц, да и по прошествии этого срока один лишь настоятельный совет моего врача вынудил меня оставить его незавершённым и ещё раз нанести визит в Эльфстон.
В течение этого месяца Артур писал мне один или два раза, но ни в одном из своих писем не упомянул он о леди Мюриел. Я вовсе не считал это плохим предзнаменованием: наоборот, мне казалось естественным, что влюблённый, чем громче его сердце поёт: «Она моя!» — тем большее будет испытывать отвращение от одной мысли о том, чтобы разложить своё счастье холодными фразами по листу бумаги, но зато он с нетерпением ждёт случая поведать обо всём живыми словами. «Ничего, — думал я, — мне ещё предстоит услышать песнь торжества из его собственных уст!»
Тем вечером, когда я вновь объявился у Артура, мы много говорили о том и о сём, но, усталый с дороги, я не стал засиживаться, и к тому времени, как я отправился в постель, счастливая тайна всё ещё оставалась невысказанной. Однако на следующее утро, когда мы болтали за завтраком обо всём остальном, я отважился задать вопрос напрямую.
— Вот что, друг мой, ты ещё ни слова не сказал мне о леди Мюриел; и вообще, когда ты собираешься вступить во владение своим счастьем?
— Моё счастье, — сказал Артур, неожиданно помрачнев, — всё ещё в туманном будущем. Нам нужно узнать... вернее, ей нужно узнать меня получше. Мне-то известна её прекрасная натура, совершенно известна. Но я не решаюсь высказаться, пока не уверюсь окончательно, что она отвечает мне взаимностью.
— Ожидание затягивается, — весело отозвался я. — Пословица говорит: робкому сердцу не завоевать прекрасной дамы!
— Может, у меня и впрямь «робкое сердце». Только я всё ещё не отважился объясниться с ней.
— А вдруг нежданно-негаданно, — не отставал я, — возникнет опасность, о которой ты, верно, даже не подумал. Какой-нибудь другой мужчина...
— Нет, — твёрдо сказал Артур. — Сердце её свободно, в этом я уверен. Впрочем, если она полюбит кого-то более достойного, что ж... Не собираюсь мешать её счастью. Моя тайна умрёт со мной. И всё же она моя первая — и моя единственная любовь.
— Это, конечно, прекрасное чувство, — возразил я, — но я не вижу в нём смысла. Да и не похоже на тебя.
«Видать, судьба того страшит,
Заслуг недостаёт,
Кто бросить жребий не спешит
И ринуться вперёд»
[40]
.
— Не могу заставить себя спросить, есть ли у неё кто, — с болью в голосе отвечал он. — Положительный ответ разобьёт мне сердце!
— Но разумно ли оставаться в неведении? Нельзя же губить свою жизнь из страха перед «если»!
— Говорю тебе, я не в силах!
— Тогда не мог бы я сам выяснить для тебя этот предмет? — спросил я с прямодушием старого друга.
— Что ты! — не на шутку испугался он. — Умоляю, не говори им ни слова. Лучше подождём.
— Как хочешь, — отозвался я, понимая, что не стоит пока продолжать этот разговор. «Но сегодня после обеда, — сказал я себе, — нужно будет навестить графа. Возможно, я и без прямых расспросов увижу, что за этим стоит!»
День выдался очень жарким — слишком жарким для прогулки или какого-либо иной деятельности, — зато будь иначе, не случилось бы ни одного из тех событий, которые ожидали меня впереди.
Начну с того, мой милый Малыш, читающий эти строки! что мне всегда хотелось знать, почему это Феи полагают, будто им непременно следует учить нас хорошим манерам и отчитывать нас, когда мы поступаем не так, как от нас требуют, а вот мы никогда их ничему не учим и никогда не отчитываем? Ты ведь не хочешь сказать, что Феи никогда не бывают жадными или эгоистичными, или нечестными? Конечно, бывают! Так не думаешь ли ты, что частенько стоило бы задавать им небольшой урок, а порой и трёпку?
Я и в самом деле не вижу причины, почему не попробовать, и я почти уверен, что если поймать какую-нибудь Фею, поставить её в угол и денёк-другой не давать ей есть ничего кроме хлеба и воды, то её характер непременно улучшится — во всяком случае, у неё поубавится чванства.
Тогда весь вопрос в том, какое время следует выбрать, если хочешь встретить Фею. Думаю, что могу тебе подсказать.
Правило первое: день должен быть очень жарким — это можно считать за непременное условие, — а тебе следует быть чуточку сонным — только не слишком, чтобы глаза у тебя не слипались. Так, а ещё ты должен чувствовать себя, как бы это сказать... словно под действием «чар». Наверно, это состояние называется «наваждение», и если ты не знаешь, что это такое, боюсь, не смогу объяснить; лучше подожди, пока тебе действительно не повстречается Фея, и тогда сам поймёшь.
И ещё одно правило: чтобы кузнечики не стрекотали. Не могу сейчас останавливаться на этом подробнее, так что поверь пока мне на слово.
Так вот, если все эти условия выполнены, у тебя появляется отличная возможность повстречать Фею — по крайней мере, гораздо лучшая возможность, чем при другой погоде.
Самое первое, что я заметил, пока едва передвигая от жары ноги тащился через лесную прогалину, был большущий Жук, лежавший на спине и отчаянно сучивший лапками. Я опустился на одно колено, желая помочь бедолаге перевернуться. Иногда, знаешь ли, заранее и не угадаешь, что насекомому понравится, а что нет; к примеру, не могу даже сказать, держался бы я подальше от свечи, будучи мотыльком, или сиганул бы прямо в пламя, и я не уверен также в том, что, будь я паук, мне понравилось бы, когда рвут мою паутину, выпуская на свободу муху. С другой стороны, ничуть не сомневаюсь, что превратись я в жука, который перевернулся на спину, я был бы рад любой помощи.
Итак, опустился я на одно колено и только-только тронул жука веточкой, чтобы перевернуть его, как увидел нечто такое, от чего прямо-таки отпрянул и сразу же затаил дыхание из боязни наделать шуму и спугнуть эту малютку. Не то чтобы она выглядела чрезмерно пугливой, — наоборот, она показалась мне такой миловидной и нежной, что вовсе могла не опасаться, будто кто-то вознамерится причинить ей зло. Росточком она была всего лишь несколько дюймов, одета в зелёное платьице, так что ты едва ли приметил бы её среди высокой травы, и была она такой изящной и хрупкой, что казалась каким-то чудным цветком, выросшем прямо здесь, среди своих собратьев. Кроме того, скажу тебе, у неё не было крылышек (и не верю я в Фей с крылышками), зато у неё были густые и длинные каштановые волосы и огромные серьёзные голубые глаза.
Сильвия (что её именно так зовут, я узнал позже) опустилась на колени (точно как и я минуту назад), желая помочь Жуку, однако чтобы поставить его на ноги, ей явно недостаточно было простой веточки; она изо всех сил напрягала ручонки, пытаясь перевернуть тяжеленное насекомое, и всё приговаривала, одновременно и браня и утешая его, словно няня упавшего ребёнка:
— Сейчас, сейчас! И не надо плакать. Ты пока ещё не убился, хотя если бы ты убился, то и не смог бы плакать вовсе, так что не хнычь, дорогой мой! И как только тебя угораздило? Вижу, вижу сама, и спрашивать тут нечего — ты, верно, шёл по краешку песчаного карьера, как обычно задирая нос. А если ты ходишь этаким манером по краю песчаного карьера, то жди, что свалишься. Под ноги надо было смотреть.
Жук пробормотал что-то вроде «Я и смотрел», но Сильвия продолжала:
— Ничего ты не смотрел! Ты никогда не смотришь, куда идёшь! Вечно задираешь голову, такой самодовольный. Ну что ж, посмотрим, сколько ног ты переломал на этот раз. Ух ты, ни одной! И какая польза, скажи ты мне, от целых шести ног, если ты только и можешь, что дрыгать ими в воздухе? Ноги существуют, чтобы ходить, понятно? Подожди, подожди, не доставай ещё своих крылышек. Мне ещё нужно тебе кое-что сказать. Сходи-ка сейчас к лягушке, что живёт вон за тем лютиком, и передай ей от меня наилучшие пожелания. Ты хоть можешь произнести «наилучшие пожелания»?
- Предыдущая
- 26/60
- Следующая
