Сильвия и Бруно - Кэрролл Льюис - Страница 51
- Предыдущая
- 51/60
- Следующая
— Даже в субботу разрешается проявлять милосердие [77]. Но уже не суббота. Суббота закончила своё существование [78].
— Я знаю, что уже не суббота, — сказала леди Мюриел. — Но ведь именно воскресенье зовётся «христианской субботой»!
— Я полагаю, оно зовётся так из уважения к духу иудейского установления, согласно которому один день из семи должен быть днём отдыха. Но считаю, что христиане освобождены от буквального соблюдения Четвёртой заповеди.
— Тогда какие у нас основания наблюдать воскресенья?
— Ну, во-первых, седьмой день по нашим понятиям «освящён» тем, что Бог отдыхал в этот день от труда Творения. Это пример нам, кто верует. Кроме того, «Господень день» — это христианское установление. А уже это обязывает нас как христиан.
— Каковы же ваши рекомендации?
— Во-первых, поскольку мы веруем, то обязаны чтить святость этого дня и, насколько возможно, делать его днём отдыха. Во-вторых, нам, как христианам, следует посещать в этот день церковь.
— А как насчёт развлечений?
— Я бы ответил, что, независимо от рода деятельности, если что-либо безвредно в любой день недели, то оно безвредно и в воскресенье, при условии не мешать выполнению насущных обязанностей.
— Так вы позволили бы детям играть в воскресенье?
— Конечно, позволил бы. С какой стати заставлять их беспокойные натуры скучать в какой-либо день недели?
— У меня где-то есть письмо, — сказала леди Мюриел, — от одной моей давней подруги. В нём она описывает, как она, будучи ребёнком, обычно проводила воскресные дни. Сейчас найду.
— Я слышал нечто похожее несколько лет назад, — сказал Артур, когда леди Мюриел вышла. — Мне маленькая девочка рассказывала. Воистину трогательно было слышать её меланхолический голос, когда она жаловалась: «По воскресеньям я не должна была играть со своей куклой! Мне нельзя было бегать в дюнах! Мне запрещалось играть в саду!» Бедный ребёнок! Она имела полное право ненавидеть воскресенья!
— Вот оно, это письмо, — сказала леди Мюриел, вернувшись. — Позвольте, прочту кусочек.
«Когда, будучи ребёнком, я воскресным утром открывала глаза, овладевавшее мной ещё в пятницу мрачное предчувствие достигало высшей точки. Я прекрасно понимала, что меня ждёт, и криком моей души, только что не срывавшимся с губ, было: “Господи, хоть бы уже наступил вечер!” Никакой это не был день отдыха, а день Библейских текстов, день катехизиса (Уоттса [79] ), брошюр об обращённых богохульниках, благочестивых подёнщицах и назидательной смерти спасённых грешников.
От первых жаворонков до восьми мы должны были заучивать наизусть гимны и главы Писания, затем следовали семейные молитвы и завтрак, от которого я совсем не получала удовольствия, частично из-за того, что мы уже подвергались посту, частично из-за ненавистной перспективы.
В девять наступало время воскресной школы; я ненавидела, когда меня наравне с другими деревенскими детьми вводили в класс, и до смерти боялась, как бы из-за какой-нибудь оплошности меня не сочли ниже их.
Но истинным Божьим наказанием была церковная служба. Мои мысли блуждали, я изо всех сил стремилась водрузить скинию своих дум на подкладке, положенной на широченную семейную скамью, и терпеливо сносила суетливые телодвижения меньших братцев, а также ужас осознания того, что в понедельник мне предстоит по памяти делать выписки из неподготовленной и бессвязной проповеди, у которой вообще не было текста, и в зависимости от решения этой задачи заслужить поощрение или кару.
Далее нас ожидал остывший обед в час (слугам возбранялось выполнять свои обязанности), опять воскресная школа с двух до четырёх, и вечерняя служба в шесть. Промежутки были даже ещё большим испытанием для нас из-за тех усилий, которые я прилагала — дабы оставаться не более грешной, чем в обычные дни, — читая книги и проповеди, бессодержательные как Мёртвое море. Сейчас, с дальнего расстояния, вспоминается только один радостный момент — “время ложиться спать”, которое никогда не наступало так рано, как нам бы хотелось!»
— Такая манера обучения, была, несомненно, задумана с самыми лучшими намерениями, — сказал Артур, — но она довела многих своих жертв до того, что они вообще с тех пор избегают церковных служб [80].
— Боюсь, и я сегодня избежала, — сокрушённо согласилась леди Мюриел. — Должна была написать Эрику письмо. Не знаю... сказать ли вам, что он думает о молитвах? Представил мне всё в таком свете...
— В каком свете? — спросил Артур.
— Что всё, происходящее в Природе, совершается согласно незыблемым, вечным законам — и Наука нам это доказывает. Поэтому просить о чём-нибудь Бога (за исключением, разумеется, тех случаев, когда мы молимся о ниспослании духовных благ) — значит требовать чуда; а этого мы делать не вправе. Я таким вопросом никогда и не задавалась, может быть поэтому мне стало вдруг грустно-грустно. Скажите же мне, прошу вас, что бы вы на это ответили?
— Я не расположен обсуждать затруднения капитана Линдона, — сурово ответил Артур, — тем более в его отсутствие. Но если это ваши затруднения, — уже более спокойно закончил он, — то я выскажусь.
— Это мои затруднения, — произнесла она, вся подаваясь к нему.
— Тогда начнём с вопроса: «Почему вы ожидаете ниспослания духовных благ?» Разве ваш разум не часть Природы?
— Да, но ведь нужно учесть Свободу Воли — я способна выбрать это или то, и Бог может повлиять на мой выбор.
— Так вы не фаталистка?
— Нет, нет! — с горячностью воскликнула она.
— Благодаренье Богу! — сказал Артур, обращаясь к самому себе и так тихо, что я один расслышал [81]. — Тогда вы согласитесь, что я могу, путём свободного выбора, передвинуть эту чашку, — и он сопроводил слова действием, — в ту сторону или в эту сторону.
— Я согласна.
— Что ж, давайте посмотрим, как далеко простирается действие «незыблемых законов». Чашка сдвигается, потому что моя рука приложила к ней определённую механическую силу. Моя рука также двигается вследствие того, что некие определённые силы — электрические, магнитные или какие ещё там силы оказываются в конце концов «нервическими» — приложены к ней моим мозгом. Впоследствии, когда завершится построение данной науки, эти запасённые мозгом нервические силы, вероятно, сведут к химической энергии, поставляемой мозгу кровью и в конечном счёте извлекаемой из пищи, которую я ем, и из воздуха, которым я дышу.
— Но не будет ли это самым настоящим Фатализмом? Где же тогда искать Свободу Воли?
— В выборе нервных путей, — ответил Артур. — Нервическая энергия мозга, вполне естественно, может быть пущена как по одному нервному пути, так и по другому. И чтобы решить, какой нерв её заполучит, нам требуется нечто большее, чем «неизменный Закон Природы». Это «нечто» и есть Свобода Воли.
Глаза леди Мюриел заблестели.
— Я поняла, что вы хотите сказать! — радостно вскричала она. — Человеческая Свобода Воли есть исключение в системе неизменных Законов. Эрик говорил что-то похожее. Он, как я теперь думаю, указывал на то, что Бог способен и на Природу повлиять, но только через влияние на Человеческую Волю. Так что мы вполне можем обращаться к Нему с молитвой: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», — поскольку множество тех причин, от которых зависит производство хлеба, находится в ведении Человека. А молить о дожде или о хорошей погоде так же нелепо, как... — она остановилась, словно из боязни непочтительного слова.
Тихим, низким голосом, дрожащим от переполнявших его чувств, и с торжественностью человека, присутствующего наедине со смертью, Артур медленно проговорил:
— Будет ли состязающийся со Вседержителем ещё учить [82]? А мы, «полуденным лучом рождённый рой» [83], даже чувствуй мы в себе силу направить энергию Природы в ту или в эту сторону, — энергию той Природы, в структуре которой мы занимаем такое незначительное место, — разве сможем мы, со всем нашим безграничным высокомерием, со всем нашим жалким чванством, воспрепятствовать этой способности Предвечного? Говоря нашему Создателю: «На сим хватит. Ты сотворил, но править не можешь!»?
- Предыдущая
- 51/60
- Следующая
