Приключения 1968 - Жемайтис Сергей Георгиевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/108
• Следующая

— Боже мой, Иван! — встретила она его с порога. — Пришло письмо от Жоржа Попова.

Есаул выхватил у нее из рук небольшой листок.

— Откуда это?

— По почте пришло.

— Молодец корнет! Нет, я все-таки должен вмешаться в его дело. Ты сама отведешь меня к Новохатко!

Галкина молча встала и взяла косынку.

— Идем, — сказала она покорно, — мне теперь все равно.

Против ожиданий Новохатко нисколько не разозлился при появлении Филатова. В комнате небольшого домика на окраине были прикрыты по случаю жаркой погоды наружные ставни, а сам хозяин в полотняной рубашке пригласил нежданного гостя к столу.

— Неосмотрительно изволили поступить, Иван Егорович, — мягко сказал Новохатко, — а ну как за вами слежка?

— Не волнуйтесь, — ответил Филатов, — если бы слежка была, то я бы здесь с вами не сидел. Вам известно, что я приговорен к расстрелу?

— Слышали, — Новохатко поскреб лысину. — И про то, как бежали, тоже слышали. Но все же нарушать конспирацию не стоит. Вы, боевые офицеры, привыкли все напролом, — он вздохнул и положил бережно маленький кусочек сахара обратно в жестянку. — Мы вот здесь строим, плетем, открываем вам путь. А придет ваш черед, вы про нас забудете. Скажете: «Мы спасли Россию!»

Филатов молчал.

— Я человек откровенный, Иван Егорович, — продолжал хозяин, — ваш путь будет в генералы, в губернаторы, в министры. А нам? Ступай опять на задворки? В подворотню? А между тем вот сейчас, в трудное время, к кому вы пришли? Ко мне пришли. Вот в чем дело!

Филатов готов был вспылить, но понял, что это будет для него крайне невыгодно.

— Помилуйте, Николай Маркович, — сказал он и сам удивился смиренности своего тона, — ваши заслуги нам хорошо известны. Могу сказать от имени казачества, они не будут забыты.

— Спасибо на добром слове, если бы все так считали!

— Кого вы имеете в виду? — Филатов насторожился.

Новохатко посмотрел на него, словно приценяясь.

Потом, словно решившись, сказал:

— Ну, есть офицеры. Из гвардии, например. Верите ли, руку подать стыдятся, а ведь под одним богом ходим.

— Неуместное чванство, — сухо сказал есаул. — По-моему, теперь прежде всего дело.

— Вот и о вас недавно у меня был разговор с полковником Беленковым, — Новохатко выдержал паузу. — Ему, видите ли, не нравится, почему это чекисты затребовали вас в Ростов. Я-то проверял, вы уж меня простите: конвойного вашего, что на вокзал вас доставил, расстреляли большевики. А полковник все равно свое гнет. А в чем дело? Знает он, что среди казачества вы первый. Настанут «события», можете его потеснить.

Филатов молчал.

— Вот что я вам скажу, господин есаул, — в маленьких глазках Новохатко проявился холодный свинцовый огонек. — Я так понимаю, что вы не зря ко мне пришли. Простите, деваться вам некуда…

Есаул резко встал.

— Не утруждайтесь, господин есаул, сядьте, — продолжал Новохатко. — Так оно и есть, серьезного дела они вам больше не доверят. Но я вам друг, и вы мне верьте, у меня закваска старая. Должны мы с вами, Иван Егорович, о себе подумать. А то будем своими руками для других жар грести. Дело-то близится. Через месяц-другой, глядишь, и перевернется все. Так, первым делом убрать бы нам из штаба господина Беленкова и его правую руку Милашевского; данные у меня кое-какие на них есть.

— Вы так говорите со мной, — криво улыбаясь, сказал Филатов, — будто бы я уже во всем согласен с вами.

— Эх, Иван Егорович, плох бы я был, если б сомневался! Расчета вам никакого нет не согласиться. Вы, я да корнет Бахарев — мы тут их быстро в христианскую веру приведем. Скажу по секрету: князь мне больше доверяет, чем полковнику.

— А где Бахарев?

— А где же ему быть? У меня в надежном месте, мои ребятушки позаботились. Он, между прочим, человек хороший, поговорили мы с ним по душам. Письмо при нем было. От самого епископа Филиппа.

— Это я знаю, — ответил есаул.

В душе он был, конечно, согласен с предложениями Новохатко, но для вида считал необходимым поломаться. Это, конечно, не ускользнуло от Новохатко. И он дал гостю такую возможность. Говорил он откровенно, ничего не скрывая.

Оказалось, что Милашевский вместе с казначеем штаба Долгоруковым давно уже занимаются неприглядными финансовыми комбинациями. После бегства Деникина у Долгорукова остались клише, с которых печатались «донские деньги» — «колокольчики», как их называли в народе за то, что на этих бумажках был изображен Царь-колокол. Раздобыв где-то краски и печатный станок, Долгоруков и Милашевский печатали эти бумажки у Долгорукова в комнате. Когда же в штаб поступали деньги на нужды организации в какой-нибудь другой валюте, они заменяли ее своими «колокольчиками». В отчетах все было шито-крыто, так как деньги шли в основном в отряды Говорухина и Назарова. Филатов был возмущен до крайности.

— Это низость! — говорил он, вышагивая по комнате. — В то время, когда все мы ежеминутно рискуем головой, они думают о корысти. Никакого суда они не достойны. Я сам убью его как собаку!

— Ну зачем же вам рисковать. — Новохатко спокойно налил себе чаю. — Я уж сговорился, как это сделать. Все будет тихо и аккуратно.

— С кем же это вы сговорились?

— Да с вашим корнетом, не возражаете?

Балканское полуденное солнце жгло нестерпимо. Его стрелы пробивали даже густую зелень, окружавшую виллу бывшего царского посланника. Вилла эта стояла в аристократическом районе Софии. С недавних пор ее сделал своей резиденцией Врангель.

Из-за жары барон, принявший уже с утра в садовой беседке двух посетителей, решил перенести следующую беседу в кабинет, в глубине дома. К тому же свидание предстояло особое.

В ожидании его Врангель прошелся по затененной дорожке, усыпанной галькой, привезенной с морского побережья. Недавно ее полили, и она сохраняла тонкий, едва уловимый аромат моря, мешавшийся с пряным запахом лавра. Это сочетание снова напомнило барону Крым, горячие дни прошлого лета. Прорыв на Украину, который тогда казался началом победы. Да, это было ровно год назад. Всего год! А кажется — вечность! Барон остановился, в задумчивости обрывая с подстриженного куста твердые, неподатливые листки. Он был под впечатлением последнего визита. Только что у него был уверенный в себе и напористый господин по фамилии Цанков, глава какой-то новой политической группы, названия которой Врангель как следует не запомнил. Он усвоил только одно: господину Цанкову очень не нравится нынешнее болгарское правительство Александра Стамболийского. Не нравится по многим причинам, но прежде всего своими демократическими реформами.

— А вам известно, барон, что говорит Стамболийский о событиях в России? Тот, кто любит русский народ, не будет сожалеть о падении царизма в России! — Врангелю запомнилось, что в этом месте Цанков поднял указательный палец и сделал долгую паузу. — Я уверен, — продолжал он, — в ближайшие месяцы Стамболийский сговорится с большевиками. Вы понимаете?

Это Врангель понимал. Он уже чувствовал, что новое правительство под давлением народного мнения все более неприязненно смотрит на бежавшее из Крыма врангелевское воинство, поначалу расположившееся в Болгарии как у себя дома. Многие симптомы говорили о том, что пора уходить, пока не попросили. Но куда? В десант, только наличными силами? Это было бы равносильно самоубийству.

— Скажите, барон, — вкрадчиво говорил Цанков, — могу ли я рассчитывать, что русская армия, оказавшаяся ныне волею судеб на нашей дружественной земле, в случае возникновения каких-либо внутренних трений будет на стороне людей, стремящихся к истинному благополучию?

Барон применил свой обычный козырь.

— Я солдат, и политика не мое дело, — сказал он.

• Предыдущая
• 28/108
• Следующая