Тайна Соколиного бора - Збанацкий Юрий Олиферович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/82
• Следующая

— А меня научите?

— Лишь бы смекалка да желание были.

— Да я… — Мишка от волнения не знал, что сказать.

…В эти дни Василька не было дома: Иван Павлович снова послал его в город.

Теперь Василек отправился без страха и волнения. Он набрал в сумку картошки, сушеной рыбы, даже кусок сала выпросил у матери, взял несколько пригоршней пшена и двинулся в дорогу.

Ему посчастливилось — попутные подводы подвезли его почти до самого города. На дорогах и в городе без конца встречались мешочники: это горожане, забрав из дому последние пожитки, несли их в села менять на продукты. Поэтому на Василька никто не обратил внимания. Хотя он ничем не отличался от других, но тем не менее с замиранием сердца вступил в город. Кроме подарка Сергею, у него была зашита в рукаве записка; листовки он засунул за подкладку голенища. Иван Павлович советовал не брать с собой ничего лишнего. Но не взять листовки, где говорилось о выступлении товарища Сталина в день празднования годовщины Октября, о том, что гитлеровцы провалились со своим наступлением на Москву, Василек был не в силах. Ему казалось, что, кроме него, еще никто не знает об этой необычайно важной новости. Он хотел порадовать листовками Сергея.

Сергей очень обрадовался Васильку. Все дни он ждал его с нетерпением.

Мать Сергея не знала, как и благодарить мальчика. Она была совершенно истощена болезнью, голодом, горем. Долгими днями и бессонными ночами ее не оставляли тяжелые мысли. Только бы ей подняться на ноги, а там бы она нашла средство, как спасти единственного сына от голода!

На радостях она даже попробовала встать с постели, но мальчики сами приготовили ужин. Потом мать слышала, как они почти до утра о чем-то шептались.

Василек показал Сергею листовку.

— Нашел на дороге. Наши самолеты сбросили, — добавил он на всякий случай.

Сергей впитывал каждое слово, руки его дрожали, глаза горели. Кончив читать, он крепко обнял и поцеловал Василька:

— Ты молодец! Я, ты знаешь… ночами думал об этом. Мне даже снилось… — Он говорил язвительно и гневно: — Ага, чертова грабь-армия! Дают ей — и в хвост и в гриву!

Василек радовался, глядя на товарища.

— Ты знаешь, Васька, я вижу — ты настоящий друг. У нас тоже… мы тоже боремся. Правда, очень мало. Электросеть уже три раза замкнули. Горит свет, потом раз — и нет. А то воду перекроем.

— Но этого еще мало… — вздохнул Василек.

На другой день Василек в общем потоке мешочников вышел из города. За плечами был бесценный груз.

…Тимка в эти дни был занят хозяйственными делами — хлопотал о пище для раненого. Доставал свежие, неизвестно каким образом уцелевшие яблоки, морковь. Когда Любовь Ивановна обмолвилась, что раненому хорошо было бы сварить куриный бульон, он к утру принес в землянку шесть кур — последних, которые после фрицевской охоты остались у Лукана.

— Ему бы самому шею, как курице, свернуть, да не в силах я, — вздыхал Тимка, который не мог чувствовать себя счастливым, пока Лукан был еще жив.

…Школа тоже дышала на ладан. Любовь Ивановна исчезла из села. Афиноген Павлович через день заболел. Один Лукан продолжал свою службу, но, видимо, уже неохотно, так как в школу приходило всего лишь несколько учеников. Надписи на воротах больше не появлялись. Но Лукан был еще больше встревожен и напуган появлением двух партизан. Хотя один из них был убит, но и это не радовало.

…В этот вечер в Соколином бору появились партизанские подводы.

— Ну, как дела, Павел? — прежде всего поинтересовался Иван Павлович.

— Хоть гопака пляши! Заживает.

— Так сегодня поедем в лагерь?

— Поедем.

Василек передал командиру партизан записку. Мишка хвастал толом. Одному Тимке было до слез обидно. Чем ему гордиться? Курами? А между тем…

— Товарищ командир, а староста завтра отправляет немцам скот: четыре свиньи и пять телок. Жирные! — похвастал он своей осведомленностью.

— Хорошо. Вот и навестим старосту. Поведешь, Тимка?

У Тимки захватило дух. Наконец-то осуществится его мечта!

Но Лукан был хитер. После убийства партизана он больше не ночевал дома. Захватить его не пришлось.

Партизаны поехали за Днепр. В Соколином бору остался Леня Устюжанин вдвоем с товарищем. Иван Павлович приказал им осмотреть минное поле.

Леня Устюжанин, рослый партизан с молодым, почти девичьим лицом, синими глазами и мужественно очерченными губами, шагал впереди Мишки, твердо и бережно придерживая руками автомат. Через каждые полкилометра спрашивал:

— Еще далеко?

— Да сейчас, — отвечал Мишка, хотя им надо было идти еще долго. Он почему-то думал, что Леня может отказаться, если узнает, какой им предстоит далекий путь.

Но Леню совсем не пугал этот переход.

Сложной профессией минера он овладел еще до войны, в армии. Учили их долго, терпеливо. Целыми днями, а часто и ночами он ящерицей ползал по полю и зарывал мины в землю, чтобы потом собрать их, как арбузы с бахчи. Все существующие виды мин, отечественные и иностранные, он знал как свои пять пальцев.

С первых дней войны он ставил мины на пути врага, прокладывал дорогу среди минных заграждений нашим танкам и пехоте.

— Минер ошибается в жизни только раз, — любил говорить Леня.

Но разные случаи бывают и в жизни минера.

Как-то, проводив разведчиков, Леня возвращался через минные заграждения немцев. Вблизи, почти рядом с ним, внезапно вспыхнул и в ту же секунду погас свет…

Сколько он пролежал без чувств, Леня не знал. Помнит, что очнулся в окопе, а вокруг — ни души. Только неумолчный звон в ушах да красные и желтые круги в глазах. Он приподнялся и увидел, что лежит среди мин.

Шатаясь, как пьяный, боясь упасть и наткнуться на мину, Леня выбрался в безопасное место. Пересиливая боль, он пошел по направлению к селу. Одна была надежда — найти свою часть.

Но в селе уже были немцы. Его втолкнули в толпу таких же полуживых людей. Несколько дней их куда-то гнали, и наконец он очутился в зимнем загоне для скота. Раз в день пленным бросали кормовую свеклу. Конвойные выбрасывали свеклу прямо на грязный, покрытый навозом пол и смеялись над тем, как обезумевшие от голода и жажды раненые и контуженные люди набрасывались на еду, грызли зеленые стебли.

Леня решил бежать. Но для этого недоставало сил. Переждать день-два, собраться с силами — и тогда уж никакая изгородь и никакая стража его не удержат…

Но уже через сутки он с ужасом убедился, что не только не набирается сил, но теряет и последние. Он совсем ослабел от голода: как ни хотелось есть, он не прикасался к свекле.

К загону приходили каждый день женщины и девушки, за сало и «яйки» выкупали своих мужей, отцов, братьев и потом со слезами радости на глазах уводили с собой. Но кто мог притти к Устюжанину? Мать? Сестра? Их у него не было: он вырос, не зная своей семьи, воспитывался в детском доме на Урале.

Леня поднимался на ноги, желая проверить свои силы и потренироваться, но в голове стоял звон, глаза закрывал туман…

Придя в себя, он увидел, что лежит в навозе, и никак не мог вспомнить, как и когда упал.

«Пропала твоя, Ленька, буйная голова! Подохнешь с голоду, как собака…»

Тогда он стал жадно грызть свеклу, удивляясь, как это он раньше не знал, что она так вкусна. Он старался съесть побольше, чтобы поскорее вернуть себе силы. Но они по-прежнему таяли с каждым днем.

Вероятно, Леня умер бы в загоне для скота или где-нибудь на дороге его пристрелили бы гитлеровцы… Но оказалось, что и у него, уральца, здесь, на Украине, есть родня.

Стройная кареглазая девушка в тонкой кофточке смело подошла к часовому. Играя глазами, она, как старому знакомому, показала «яйки» в платочке.

Коротконогий фашист в первую минуту растерялся, потом его рот растянулся в улыбке.

Леня почти равнодушно смотрел на девушку. Она пришла за братом. Где-то он здесь лежит, ее брат. Сейчас она уведет его, и он будет спасен от позорной смерти. Вот только к нему никто не придет…

• Предыдущая
• 28/82
• Следующая