Секрет государственной важности - Бадигин Константин Сергеевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/88
• Следующая

А в церквах служили молебны о чудесном избавлении то одного, то другого Меркулова. Потом Дитерихс выполз, как змей из хвороста, и еще больше запутал положение. Меркуловцы пошатнулись было, но неожиданно опять остались у власти.

Механик Фомичев, как ни тужился, ничего не понял в этой катавасии. Он был против большевиков, и баста. А тут противники красных открыто и втихую грызли друг друга. Он плюнул на политику и ушел из Народного собрания.

Подействовало и то, что последние месяцы его закадычный друг машинист Безбородов, всегда покладистый и уважительный, стал сторониться Фомичева. О причине охлаждения машинист деликатно умалчивал, но Николай Анисимович догадывался: его взгляды были чужды Безбородову.

Если говорить откровенно, стармех Фомичев не решил еще окончательно, куда положит свой шар: направо или налево. К карательной экспедиции он относился отрицательно — трудовая косточка все же давала еще себя знать. Однако служебное положение заставляло его принимать какие-то меры.

— Так-с, — пуская приторно-сладкий дым, напомнил капитан. Трубка подействовала на него успокаивающе. — Так-с, до вчерашнего дня вы считали все неприятности на пароходе случаем, а теперь думаете иначе?

— Ночью вышло из строя рулевое управление. Кто-то разобщил штуртрос — умышленно, я уверен, — докладывал механик. — Из скобы на правом борту вывернут болт, а три дня назад — я сам проверял — все было на месте.

Фомичев замолчал. Оба старика густо дымили.

— Я четверть века плаваю механиком во Владивостоке, народ знаю, — как бы про себя сказал Николай Анисимович, — за машинистов ручаюсь.

— Позвольте, позвольте-с, господин Фомичев, — привскочил вдруг капитан. — Теперь понятно, почему и лаг показал у Орлиной на милю больше. Раньше он работал безупречно… Одну минуточку, одну минуточку…

Капитан сходил в штурманскую рубку за картой.

— Да, так и есть, — бормотал он, разглядывая в лупу карандашные линии. — Помните? Туман… Как раз угодил бы на камни у мыса Косистого. Счастье наше, что туман вовремя разошелся и я исправил курс… Ты осел, капитан Гроссе: подумал, что виновата машина, а надо всегда искать человека. Старший механик слушал капитана и размышлял. «Да, на судне завелись красноватые. — Он мысленно перебирал каждого машиниста, каждого кочегара, стараясь по сказанному когда-то слову, по поведению догадаться, кто виноват. — Машинист Сысоев? Нет, не он. Никитин? Он еще на причале шушукался с кем-то из союза моряков. Вечно ухмыляется, непочтителен. Может быть, может быть…»

— Машинист Никитин, — нерешительно произнес механик. — Сам слышал, как он ораторствовал, что скоро-де придет настоящая власть и всех сволочей под метелку с Дальнего Востока. Говорит, а сам на меня смотрит… Вот его бы прощупать. А вам, Оскар Казимирович, к матросам присмотреться надо. Машинист не догадается, что там на палубе с вашим лагом делать — вперед ли, назад ли стрелку двигать. А матросы разговоров на мостике наслушались и в карту заглядывают. Распустили вы их, Оскар Казимирович… Вы меня слушаете?

Но капитан был так поражен собственным открытием, что рассуждения механика пропустил мимо ушей. Если бы не разошелся туман! Он еще раз с немецкой аккуратностью вымерил расстояния, снова подсчитал и глотнул слюну. «Злоумышленника надо найти немедленно. Скажу поручику Сыротестову, на то он и контрразведчик. Поручик… бахвалится на словах своими подвигами… Позирует перед Лидией Сергеевной. Да, Лидия Сергеевна…»

Что-то из последних слов старшего механика дошло до капитана.

— Кого вы подозреваете? — спросил Гроссе.

Фомичев повторил.

— Спасибо, Николай Анисимович, начнем с Никитина. Вас я могу заверить, что премия за успешное выполнение рейса назначена солидная.

Когда механик ушел, капитан открыл иллюминатор, проветрил каюту и внес канарейку.

— Погубить пароход захотели… Не выйдет-с, не выйдет-с — твердил он, водружая клетку на место.

Чтобы подбодриться. Гроссе хлебнул женьшеневой настойки, приготовленной по особому китайскому способу.

Оскар Казимирович был человек со странностями. Спальня у него — святая святых. Там сушились развешанные под потолком разные лечебные травы, наполняя каюту пряным ароматом. Если позволяло время, он ходил в лес и пополнял свою травяную коллекцию. Кроме того. Гроссе любил варить пастилу из рябины и смородины. Ягоды он собирал тоже сам. Из некоторых трав капитан делал спиртовые настойки, а иные заваривал как чай. Одеяло на его койке редчайшее, из ярких разноцветных лоскутов. Еще холостяком он сам сшил это одеяло и с тех пор не расставался с ним.

Последнее время Оскар Казимирович стал всего бояться, даже того, правильно ли подняли негодяи матросы кормовой флаг. Он должен быть бело-сине-красный, а не наоборот…

Гроссе был балтийским немцем, пропитавшимся русским нарочитым патриотизмом. Одним из первых он вступил в монархическое общество, открытое во Владивостоке царскими офицерами. У начальства он считался надежным судоводителем, готовым выполнить любой приказ.

И еще была одна особенность у Оскара Казимировича — скрипка. На пароходе он играл только по ночам, старательно выводя грустные мелодии. В общем недалекий, без полета, он был грамотным, аккуратным, знающим капитаном.

Пароход «Синий тюлень» продвигался на северо-восток вдоль гористого берега. Один за другим слева по курсу возникали в лиловой дали мысы, словно кто-то невидимый переставлял декорации. На западе у самого горизонта синели величественные вершины Сихотэ-Алиня, заросшего лесом, прорезанного узкими крутыми падями. К морю ущелья-овраги мелели и раздвигались, образуя широкие разлоги.

Ветерок был слабый, но пароход покачивало на мертвой зыби. Где-то южнее недавно прошел тайфун. Ветер успел стихнуть, а море все еще продолжало колебаться.

Мертвая зыбь не опасна в плавании. Однако если корабль без хода, и она может наделать неприятностей.

На пути попадались тяжело груженные японские пароходы и шхуны, они везли из России лес и рыбу. Неподалеку от бухты Святой Ольги дорогу перерезали гулявшие по морю киты. Они пускали фонтаны и не обращали ни малейшего внимания на судно со златовласой девой на форштевне.

В нескольких местах, то далеко, на подножиях Сихотэ-Алиня, то совсем близко, у моря, горела тайга. Тучи дыма висели над лесом. Ветер приносил на пароход тревожный запах смолистой гари. Ночью пожары казались красными крыльями черных гор.

Пользуясь хорошей погодой, босые матросы ходили за боцманом. Он держал в руках пожарный шланг, окатывая палубу. Ее терли в несколько щеток. Потом боцман еще раз пускал сильную струю и смывал грязь за борт. На корме, где держали скот, палуба после навоза отмывалась превосходно. Высыхая, она получала красивый, чуть желтоватый оттенок.

Наступил вечер. Луна выплывала из воды, багровая и огромная. Миновали еще сутки.

Погода ухудшилась. Задул порывистый северо-восточный ветер. В паромашинных владениях старшего механика — страда.

— Сколько нам осталось до Императорской, Оскар Казимирович? — озабоченно спросил Фомичев, появившись вечером в штурманской.

— С таким ходом около суток. Нас здорово несет на берег, ветер усиливается. — Капитан накинул капюшон дождевика, собираясь на мостик. Он не был сегодня расположен к разговорам. — Приложите все силы. Вызовите подвахту кочегаров, — донеслось до Николая Анисимовича вместе с ветром.

Дождь потоком плеснул в открытую дверь.

Фомичев махнул рукой — он и сам знал, что делать. Спустился по трапу, постоял возле своей каюты. Видимо передумав, он направился в кают-компанию. За матовыми стеклами, разрисованными драконами, слышались негромкие голоса.

У стола, покрытого бархатной скатертью, механик увидел Сыротестова, сестру милосердия Лидию Сергеевну и проповедника. Поодаль из темного угла блестели глаза японского офицера. Здесь было уютно и тепло. Иногда крепко кренило, но пассажиры, угостившись коньяком, похоже, не чувствовали качки. Они рассеянно слушали Лидию Сергеевну. Фомичев присел на стул неподалеку от двери.

• Предыдущая
• 30/88
• Следующая