Уйти по воде - Федорова Нина Николаевна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/51
• Следующая

Везде, кругом было утверждение – любви и жизни. Вовсю цвели цветы в палисаднике под окном, благоухая на все лады, и оказалось вдруг, что они такие разные и такие красивые – желтые, красные, синие, розовые, с короткими или длинными лепестками, с колючками или листиками – целый сказочный сад! Дворник Хасан поливал их из шланга прямо из распахнутого окна своей полуподвальной дворницкой, где шипело и шкворчало на плите какое-то ароматное восточное блюдо – это готовила обед его жена, приветливо улыбаясь уходившей со двора Кате, Катя улыбалась в ответ – до свиданья, до вечера, вы же знаете, пропаду на целый день.

Летел по всему городу тополиный пух, они по очереди спрыгивали с трамвая, сначала Костик, потом – прямо ему в руки – Катя, ее юбка на мгновение надувалась, как парус, теплый ветерок охватывал ноги, трамвай, гремя, уносился прочь в белом пуховом облаке, и они с Костиком шли дальше – как в детстве, навстречу неведомым приключениям Сквозь густую темную зелень незнакомого двора летели летние запахи и звуки – из форточки первого этажа бодро тараторили радиоведущие, чья-то мама кричала из окна «Саша, обедать!», кошка кралась по балконным перилам, задевая напряженным дрожащим хвостом только что вывешенное белье, пахнущее свежестью и почему-то морем, бритоголовый огромный парень, голый по пояс, пил пиво из бутылки, свесив бессильно с подоконника тяжелую страшную руку, со вздувшимися от жары жилами и синими татуировками, поглядывал на улицу и проходящих мимо с презрительным безразличием

Они, как два сказочных героя, куда глаза глядят, шли – мимо бабушки в цветастом халате и колготках, сползающих складками по ее худым дрожащим старческим ногам, шаркающим в байковых тапочках через детскую площадку, мимо теток в шлепанцах и соломенных шляпах, тащивших тяжелые сумки по тенистой стороне улицы, мимо мужчины с портфелем, в рубашке с коротким рукавом, заправленной в светлые офисные брюки, который, отдуваясь и вытирая носовым платком красную распаренную шею, спешил из метро. И мальчишки, пролетающие, гремя и звеня, на великах, быстрые, как птицы, галдящие на своем же, птичьем, только им понятном языке, бешено крутя педали расцарапанными загорелыми ногами, проносились мимо и обдавали на мгновение запахом детского беззаботного лета – как будто посылали весточку двум героям, заблудившимся в сказочном мире

Нет, ничего особенного не происходило вроде бы, никаких чудес, но она никак не могла понять – почему раньше, почему до этого лета не видела никогда, не замечала ничего вокруг? Почему только сейчас в нее втекал как будто весь этот мир кругом, все эти мальчишки, бабушки, тетки, алкаши у подъезда, дети в колясках, она вдруг стала чувствовать их чувствами, видеть сразу множеством глаз и слышать множеством ушей, ощутила неожиданно, страстно, полно – жизнь, такой, какая она есть, ощутила и полюбила мгновенно, только не понимала – как же раньше-то она вообще жила?

Но почему-то именно сейчас, осознав неожиданно всю полноту жизни, она в первый раз испугалась смерти. Раньше она не боялась, «Хорошо жить с мыслию о смерти» – так даже называлась какая-то книжка, православные христиане вообще должны все время помнить о смерти, надо ложиться в постель, как в гроб, Катя это слышала как-то по «Радонежу» от одного батюшки Он еще советовал и руки скрещивать, как покойник, и так засыпать, Катя один раз так и сделала, но мама велела немедленно это прекратить и выбросить из головы Смерть являлась освобождением от страдания, в котором нужно жить до конца своих дней, смерти надо было ждать, надо было радоваться, ведь после нее – выстраданная награда. Поэтому она о смерти никогда не думала всерьез, никогда не ощущала хрупкости мира, только его греховную тленность.

Но теперь оказалось, что жизнь и смерть сплетены тесно и неразрывно, еще на занятиях по рисованию ее учили, что самая густая тень лежит возле самого яркого света, и получается, если есть любовь и жизнь, то есть и страх и смерть, вот она и познала ее близко, ощутимо – ее неотвратимость и окончательность, и в бессвязной и бессознательной молитве Катя обращалась к Богу: Господи, но почему?

Ей казалось, пусть как угодно будет прекрасно на небе, сто раз она слышала сравнение: жизнь на земле – как жизнь в утробе матери, а после смерти и начнется настоящее, – но теперь, теперь она была убеждена: и на небе, и в Царствии Небесном нельзя будет не скучать по земле. Разве не жаль станет вот этого всего – города, полного зелени и тополиного пуха, полного людей, пусть грешных и тленных, но таких понятных и живых, ощущения руки в твоей руке, теплого ветра в лицо, пахнущего бесконечным ласковым летом?

Невозможно будет не скучать по этому миру, просто невозможно забыть его – пусть тленный, пусть грешный, ветхий и слабый, но этот мир все равно прекрасен Она не верила больше, не могла принять, что в жизни этой – мы только странники, что мы граждане неба, что все мы идем туда, вверх – нет, она выбрала землю, она стала земной, она вдруг полюбила – раз и навсегда – эту обычную грешную жизнь.

II

Внутренне она как бы позволила себе все. Отпустила вечно натянутые вожжи, махнув рукой на прежнюю жизнь, да и некогда ей было думать – слишком огромное чудо с ней сейчас происходило, чтобы думать о чем-то еще, все то новое, что она узнавала, наполняло ее такой радостью и счастьем, что и мыслей не было о выборе, который она отложила на «потом»

Костик уже приводил ее в гости, познакомил со своими родителями, Катя, кажется, им понравилась, во всяком случае они приняли ее тепло, они показались чем-то похожими на ее родителей – она даже поймала себя на неожиданной мысли: наверное, ее мама и папа были бы сейчас такими, если бы тогда, в девяностые, не стали православными.

Катя в первый раз очутилась у Костика в комнате – все ее удивляло, всего она касалась с умилением: здесь он жил, всё здесь было его, всё рассказывало о его жизни – книги, диски, гитары – акустическая и электро, усилитель, музыкальный центр, компьютер. Даже раритетные пластинки у него были – хотя пластиночных проигрывателей уже давным-давно не выпускали

– Закрой глаза и не оборачивайся, – сказал вдруг Костик, подойдя к ней сзади, когда она стояла возле шкафа с пластинкой в руках

Что-то тяжелое опустилось ей на плечи, руки утонули в длинных рукавах, и одновременно с командой «Открывай!» она с ужасом увидела, что на ней черная кожаная куртка – Костик надел на нее свою «косуху», страшное, «сатанинское одеяние», так пугавшее и восхищавшее ее всегда Она дернулась от неожиданности и какого-то суеверного страха, но от куртки пахло его запахом, таким родным уже, теплым, своим, и она тут же успокоилась, с любопытством потрогала блестящие молнии и заклепки, жесткую кожу, значки Костиковых любимых групп на лацкане, забавный вышитый скелетик на рукаве Даже, запахнув куртку на груди, кокетливо склонила голову на бок, как будто позируя Костик объяснил, что это его старая «косуха», раньше носил часто, а теперь надевает изредка только на концерты, по настроению.

– Тебе, кстати, идет. Ну, перестала теперь бояться?

Да, кажется, она перестала.

Не сразу, не до конца, но она перестала – точнее, постепенно переставала бояться. Она, наверное, в первый раз встретила человека, который показал ей, как можно смотреть на мир совсем с другой стороны Прямо как в мультфильме про «того, кто сидит в пруду» – расхожая истина о том, что нужно улыбаться миру, чтобы в ответ получить улыбку, вдруг материализовалась в наглядных примерах.

До нее это дошло в первый раз, когда Костик не испугался алкаша Катя-то их страшно не любила – запах, ужасный запах перегара шел от них, их бессвязное лепетание, мутные глаза – все отталкивало, отвращало, она всегда брезгливо морщилась, встречая пьяных, отворачивалась, торопилась скорее пробежать мимо, задержав дыхание. Тем более если они начинали что-то спрашивать, для Кати это значило одно: пристают с известными намерениями, ведь они изначально злы, агрессивны, мерзки.

• Предыдущая
• 32/51
• Следующая