Чудеса в Гарбузянах (илл. А.Василенко) - Нестайко Всеволод Зиновьевич - Страница 31

• Предыдущая
• 31/37
• Следующая

В глазах у неё стояли слезы.

Мистер Фишер, не понимая, что она говорит, встревоженно переводил взгляд с неё на Бойко и снова на неё.

Бойко понемногу приходили в себя. Растерянность сменилось на удивление и интерес.

— Ну что ты оправдываешься, сестра? — сказал наконец Петр Васильевич. — Я же тебя не упрекаю. Идем выкапывать твое наследство.

Когда они отмеряли эти десять шагов на запад и очутились на огороде в картошке, Катерина Семеновна не выдержала:

— Сколько лет тут в земле копалась и не знала, что на кладе топчусь. Нет чтобы глубже копнуть. Чертова работа.

Олексиенко попросил позвать двух понятых. Позвали соседа Павлентия Кандыбу и соседку старую Степаниду Неварикашу. Принесли три самых острых заступа и начали.

Сначала копали вглубь, потом вширь, но кроме старого башмака и ржавого погнутого колеса от детского велосипеда, пока что ничего не выкопали.

— А дед часом шутить не любил? — спросил Петр Васильевич, вытирая пол со лба.

— Но! Что ты такое говоришь. Дед мне столько об этом рассказывал. Не один раз. Двести, триста раз. Дед с этим имел такие муки. Собственно, из-за этого так быстро переехал на тот свет.

— Ничего себе быстро! На девяносто четвертом году!

— Но! Так что! Однако, он был крепкий, как этот дуб. Это такой род. Его прадед прожил сто девять лет.

— Ты же сама видишь: копаем, копаем, еще немного — и до Америке докопаемся, а ничего нет.

Больше всего почему-то нервничал приятель Гапки мистер Фишер. Сам он не копал, но бегал вокруг ямы, заглядывал и что-то то и дело стрекотал то ли Гапке, то ли Олексиенко.

— Скажи, братец, а во время войны сюда не попал какой-нибудь снаряд или бомба? — спросила Гапка.

— Кажется, нет. Я бы об этом знал. Хотя меня самого тут тогда не было. Меня в Германию вывезли. Вместе с молодежью села. Как и тебя. А мать, сестру, тетку немцы… — Петр Васильевич тяжко вздохнул. — За связь с партизанами. Отец после этого замолчал. Черно молчал полгода. Почти не спал. Он, когда освободили Гарбузяны, после тяжелого ранения приехал домой, на поправку. А как раны зажили, снова на фронт напросился. Не хотели брать, а он… И не вернулся… Лежит где-то под Берлином.

— Ой! Смотрите! Смотрите! — послышался вдруг из ямы взволнованный голос Павлентия Кандыбы.

Все обернулись к нему.

Павлентий Кандыба, бросив заступ, что-то отчаянно тёр о штаны, плевал на руку и снова тёр.

— Что? Что такое? Что?

Павлентий раскрыл ладонь. На черной от земли ладони что-то желто блеснуло.

Не успел никто опомниться, как мистер Фишер, с неожиданной ловкостью для его тучной фигуры спрыгнул в яму и схватил с ладони Кандыбы то, что там лежало.

— Оу! Голд! Голд! — закричал он.

— Десятка! Золотая! Царской чеканки! — вырвалось у Катерины Семеновны.

Мистер Фишер всем показывал золотую монету, но из рук не выпускал.

— Ты смотри!

— Правда!

— А я уж думал, что шутки!

— Значит, есть-таки клад!

— Копайте, копайте!..

С новой энергией взялись за поиски.

Но прошел час, другой…

Солнце давно зашло.

Стемнело.

Копали уже на ощупь.

— Хватит! Откладываем до утра. Потому что так темно, что вместо того чтобы найти, еще засыплем. Вылезайте, Павлентий. — Пётр Васильевич вылез сам, помог соседу.

Наступила ночь.

О! Это была незабываемая ночь!

Про эту ночь больше всего любили рассказывать на посиделках гарбузянские старожилы приезжим да своей молодежи.

Началось с того, что мистер Фишер захотел ночевать на огороде возле ямы. Как он пояснил с помощью Гапки и Олексиенко, у него асматический бронхит, в хате он задыхается и спать может только на огороде.

— Эге! Задыхается! От страха, чтобы кто-то этот клад ночью не выкопал, — шепотом хихикнула Люба матери.

Все уже заметили, что мистер Фишер волновался из-за клада больше, чем Гапка.

— Сестра, извини, а кто он тебе такой? — тихо спросил Пётр Васильевич.

Гапка смутилась:

— Приятель… Абштификант, как у нас говорят. Потом, потом когда-нибудь расскажу… — и отвернулась, не желая продолжать разговор.

Вытащили абштификанту Фишеру раскладушку на огород и поставили, но его настойчивой просьбе, у самой ямы.

— Смотри, чтобы он только ночью в яму не свалился, — сказала Катерина Семеновна.

— Да чтоб его паралич разбил! — махнула рукой Гапка. Такая реакция Катерину Семеновну немного удивила, но она ничего не сказала (какие только отношения не бывают даже между самыми близкими людьми).

Этот их разговор слышал Тимофей Гузь, который давно уже крутился на огороде, хотя его никто в понятые не приглашал и принимать участие в поисках клада не просил.

Когда Катерина Семеновна и Люба пошли в хату устраиваться на ночевку и Гапка осталась на минуту одна, Тимофей Гузь немедленно воспользовался этим, подгрёб к ней и начал, сочувственно вздыхая:

— Глубокоуважаемая пани, сердечно вам сочувствую. Я вижу, у пани тонкая нежная натура. Пани не понимают. Я вижу, как относится к пани этот, извините, её приятель, абштификант. У него только клад в голове. Только золото, деньги… Гапка вздохнула, на глаза её навернулись слёзы.

— Это страшно больно, когда тебя не понимают, — увидев это, активизировался Гузь. — Ох, как я тебе сочувствую! Как сочувствую! Мне самому пришлось в жизни… Поверьте…

Гапка снова вздохнула и с благодарностью посмотрела на Гузя.

— Я сразу почувствовал к пани душевное влечение, сердечную симпатию… Как к родной, близкой душе… Это не важно, что пани, может, на несколько лет старше меня…

— Ну, если лет двадцать — это несколько… — улыбнулась Гапка. — Мне, извините, сорок семь…

— А мне тридцать … семь… — соврал на десять лет Гузь.

— Пан очень хорошо сохранился…

На этом разговор оборвался, потому что подошел Пётр Васильевич, который ходил с Олексиенко и Павлентием Кандыбой купаться на речку.

Этой ночью никто не спал.

Сначала все поукладывались, затихли. Гапка крутилась, крутилась, потом не выдержала, накинула халат и на цыпочках вышла во двор.

Ночь была месячная, чудесная.

Где-то в кустах сладко и влюблено пел соловей. Из липовой рощи ему отвечал другой, третий…

Гапка вздохнула.

И вдруг из кустов послышался жаркий шепот Тимофея Гузя:

— О! Пани!.. Какой я счастливый! Я знал, что пани выйдет… Я не зря ждал…

Гапка вздрогнула:

— Пан сошёл с ума?

Но дармоеда нельзя было остановить.

— О! Пани!.. Я полюбил вас с первого взгляда!.. Я вижу — пани несчастлива со своим приятелем… Я честный человек. Я женюсь на пани… Я художник… Мне не нужны деньги…

— Да пусть пан уходит отсюда прочь! Ведь услышат родственники… Что пан себе позволяет! — возмущенно зашептала Гапка, но вместо того, чтобы вернуться в хату, почему-то побрела через сад в огород.

— О! Пани! Пани такая красивая… такая пре… прекраснейшая!

Ковыляя на расстоянии за Гапкой по саду и по огороду и бормоча свои пылкие признания, Гузь в темноте не заметил ямы и — оп! — полетел туда вниз головою.

— Вай! — подскочил на раскладушке мистер Фишер и визгливо заговорил по-английски.

Из хаты выскочили Бойко и Олексиенко. Беспорядочно залаяли соседские собаки.

Как вытаскивали из ямы незадачливого Гузя, как он безуспешно пытался доказать, что и мысли не имел тайно ночью выкопать клад, как, не доверяя ему, мистер Фишер сгоряча ударил его ногой, а тот отчаянно заверещал: «Смотрите! Классовый враг, капиталист дерется! Держите меня, а то я сейчас учиню международный скандал!» — об этом гарбузянские старожилы любили рассказывать с красочными подробностями, которых с каждым годом становилось всё больше.

Вот такая вот была памятная ночь.

А утром, когда землекопы снова взялись за дело, приехал дед (он три дня гостил в Киеве у родственников).

— Оп-па! Что это, Пётр, у тебе такое творится? Атомное бомбоубежище копаете или еще что? — удивленно спросил он.

— Да… — почесал затылок Петр Васильевич. — Клад ищем. Деда Стефана. Оказывается…

• Предыдущая
• 31/37
• Следующая