Пьеса для обреченных - Русанова Вера - Страница 46

• Предыдущая
• 46/81
• Следующая

Ах, как отчаянно не хотелось верить в то, что все это происходит на самом деле, в то, что не почудилась странная нить, связавшая средневековую трагедию с моей нынешней, вполне реальной жизнью! В принципе и у смерти Вадима Петровича, и у гибели Лехи со Славиком могло быть другое, вполне земное объяснение. Вот только Наташа! Ее подозрительная кончина не укладывалась ни в какие рамки. Холодная, покрытая ледяной шугой Москва-река, тонкая сорочка, венок на голове… Кажется, что конкретнее могло бы указывать на Офелию? Как там сказал следователь, приходивший к соседкам? Возможно, она сделала это в состоянии невменяемости?! Но Наташка не была ненормальной. Абсолютно точно — не была. Более того! Людей, способных в критической ситуации размышлять настолько здраво и логично, я не так часто встречала за все двадцать восемь лет своей жизни!

Тут же как-то пакостно и горько вспомнилось Ольгино недавнее: «Она не только контролировала каждый ваш шаг, но и навязывала вам определенные поступки». Может быть, и навязывала, но теперь ее уже нет! И такой смерти я не пожелала бы даже злейшему врагу.

И все-таки кем же была Наталья? Невинной жертвой — безумной Офелией, не сделавшей никому ничего плохого, или все-таки хладнокровной соучастницей жестокого, но вполне земного убийства? Случайно ли картина ее смерти оказалась такой же, как у шекспировской героини, или следовало все-таки взяться за разгадывание шарады, предложенной убийцей?

Мне вдруг вспомнились резкие и беспричинные перепады Наташкиного настроения, нежная привязанность к водочке и способность истерически веселиться тогда, когда, по идее, следовало бы плакать. «Каждый актер должен быть немножечко сумасшедшим». На моей памяти это выражение никем и никогда не воспринималось буквально. Да, все говорили об эмоциональной пластичности, возбудимости и неустойчивости психики, но никто и никогда не признавался: «Я — профессионал и у меня на хорошем профессиональном уровне едет крыша…» Так все-таки «да» или «нет»? Была или не была моя Наташка шизофреником, параноиком или просто особой со слабой, надломленной психикой? Если «нет», то это не проясняло абсолютно ничего. Зато если «да»… Категорическое «да» могло означать только одно: надо напрягать мозги и пытаться понять, что же хотел сказать убийца…

Вот примерно в таких растрепанных чувствах и мыслях я и отправилась назавтра поутру в психиатрический диспансер, обслуживающий микрорайон, где жила Наташка. Грим на этот раз не понадобился, поэтому выглядела я по-походному бодро — черные джинсы, ботиночки, куртка с капюшоном и волосы, собранные сзади большой коричневой заколкой. А вот настроение было, мягко говоря, так себе…

Надо сказать, что психиатрические диспансеры, равно как и кожно-венерологические, всю жизнь внушали мне брезгливость, смешанную с суеверным ужасом. И не потому, что в моей жизни были неприятные моменты, выработавшие особое к ним отношение. Как говорится, Бог миловал! Просто мне почему-то всегда казалось, что, открыв дверь с соответствующей табличкой, я немедленно погружусь в океан либо заразы, либо безумия и никогда уже до конца не отмоюсь…

Но, как ни странно, изнутри психиатрический диспансер выглядел почти как обычная поликлиника. Регистратура со множеством карточек, медсестра в белом халате и крахмальном колпаке. Напротив входа — вполне мирные плакаты, объясняющие, в каком кабинете можно получить печать на справку, а где пройти медкомиссию для водителей автотранспорта.

Немного помявшись у порога, я все-таки подошла к девушке за стойкой и деликатно прокашлялась.

— Вы что-то хотели? — спросила она, взглянув на меня без малейшего интереса.

— Да… Вы знаете… В общем, мне нужно узнать об одном человеке — возможно, вашем пациенте…

— Вы родственница? — спросила медсестра в лоб.

— Да! — соврала я не моргнув глазом.

— Почему же тогда «возможно»? Либо это наш пациент, либо нет… А что, кстати, у вас за вопрос? И документы ваши, если можно…

Она была хорошенькой, в меру нагленькой и в меру языкатенькой. Из тех медсестер, которые своей въедливостью обычно сильно облегчают жизнь врачам, но изрядно портят пациентам.

— Документов у меня с собой нет. — Голос мой понемногу начал обретать нормальную твердость. — А если бы даже и были, вам бы я их предъявлять не стала.. Мне необходимо побеседовать с доктором!

— Ваши документы, удостоверяющие: родство с пациентом, — повторила она флегматично и демонстративно раскрыла какой-то яркий журнал. Немного помолчала, делая вид, что читает, потом удивленно приподняла голову. — Вы не слышали разве? Если вам нужна какая-то информация о больном, предъявите документы.

Существует такое понятие — врачебная тайна, и ее кому попало не разглашают…

Или, может быть, вы из органов?

Только за вчерашний и сегодняшний день меня уже успели назвать и киллером, и милиционером — причем оба раза с одинаковой издевкой. Но никто из этих остряков-самоучек даже и не догадывался, как близко и часто в последнее время я встречаюсь со смертью. Никто не знал, что я научилась безошибочно чувствовать ее смрадное дыхание даже в прозрачно-чистом осеннем воздухе…

— Еще вопросы есть? — насмешливо спросила медсестра. И это уже явно было лишним.

— А ну-ка, немедленно проводите меня к врачу! — взревела я с яростью, сделавшей бы честь самому авторитетному предводителю буйных психов. — Я тут все у вас разнесу к чертовой матери! Сидят, понимаете ли, журнальчики листают!

Физиономия моя ужасающе перекосилась, глаза выпучились, нижняя челюсть затряслась так явно, словно вот-вот собиралась отвалиться. Звенящее эхо отразилось от выкрашенных голубой масляной краской стен.

К чести девочки-медсестрички надо заметить, что она почти не испугалась — видимо, сказалась профессиональная выдержка. Всего лишь вздрогнула, нервно повела узкими плечиками и все так же спокойно спросила:

— А чего вы волнуетесь, собственно? Если вам так нужно, беседуйте с доктором. Но я заранее предупреждаю: просто так информацию о больных вам не даст даже сам главврач.

Ненормальный блеск в моих глазах усилился, и она почла за лучшее переменить тему:

— Адрес у вашего больного какой?

Назвав номер Натальиного дома, взамен я получила номер кабинета и отправилась по коридору направо, сильно опасаясь, что в конце пути меня будут поджидать санитары со смирительной рубашкой.

Однако ничего похожего не случилось. На мой деликатный стук приятный женский голос ответил:

— Да-да, входите, пожалуйста!

Я толкнула дверь и оказалась в самом обычном кабинете с ширмой, медицинским шкафчиком и письменным столом. За столом сидела совсем еще молодая женщина, примерно моя ровесница. В отличие от медсестры из регистратуры, она не была хорошенькой. Слишком полные щечки делали овал лица кругом. Светлые «поросячьи» реснички опушали глаза, смаргивающие часто и почти виновато. Но, как ни странно, общее впечатление создавалось достаточно приятное.

— Присаживайтесь! — приветливо предложила докторша.

Я опустилась на стул с мягкой кожаной спинкой.

— Ну, так что у вас случилось?

Я молчала, как двоечник у доски, понятия не имея, что же сказать.

Она немного поиграла фиолетовым фломастером, легко вздохнула и коснулась моей кисти своими теплыми, мягкими пальчиками:

— Рассказывайте, не нужно ничего бояться и стесняться!

И мне вдруг стало совершенно ясно: расскажи я ей сейчас обо всем, что на самом деле у меня случилось, — и в следующий раз мы будем беседовать в палате с обитыми поролоном стенами, не спроси то, ради чего сюда, собственно, и пришла, — результат будет тот же самый. Если меня не убьют, я просто сойду от всего этого с ума! Смирительная рубашка, как вид повседневной одежды, прельщала меня очень мало, поэтому я собралась с духом и просто сказала:

— Я — корреспондент журнала «Женское здоровье» и хотела бы взять у вас небольшое интервью.

Она тут же зарделась как маков цвет и даже не подумала спросить у меня удостоверение. Я же опасливо покосилась на дверь: в любой момент могла войти гадкая медсестра из регистратуры и разоблачить меня, к моему великому стыду и позору.

• Предыдущая
• 46/81
• Следующая