Витязь в барсовой шкуре - Руставели Шота - Страница 10
- Предыдущая
- 10/88
- Следующая
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:
10
5. Сказ Тариэля о себе, когда он впервые сказал его Автандилу
Так даруй же мне вниманье. Я скажу повествованье,
Чувства выявлю, деянья, — уж таких не будет вновь.
Я не жду от той покоя, кем я брошен в пламя зноя,
Ей безумен, мрак свой строя, изливаю током кровь.
Знаешь ты, и всем известно, семь есть в Индии чудесной,
Семь царей. Но повсеместно Фарсадану — шесть корон.
Он властитель был великий, смелый, пышный, львиноликий,
Вождь царей и в битве дикой предводитель воинств он.
Царь седьмой, и с нравом рьяным, был отец мой, Сариданом
Звался он. Пред вражьим станом не был, гибельный, вторым.
Кто имел бы дерзновенье, явно ль, тайно ль, оскорбленье
Нанести тому, чье зренье, как копье, пронзит и дым.
Не любя уединенья, он любил охоту, пенье,
Принимал судьбы решенье, не заботясь ни о чем.
Но с грозой идут темноты, и к нему пришли заботы.
Вопросил себя он: «Кто ты?» И сказал: «Беру мечом».
В крае все храню я части от врагов и от напасти.
Недруг прогнан. Тверд во власти я царю, и блеск мне дан.
Так пойду же к Фарсадану, пред властительным предстану.
Перед ним склонясь, я встану, новым светом осиян».
Принимает он решенье. Фарсадану извещенье
Шлет: «Всей Индией правленье надлежит царю, тебе.
Сердцем всем и всей душою, ныне я перед тобою
Говорю: твоим слугою буду в славе и в борьбе».
Фарсадан, услыша это, полон радости привета.
Слово шлет ему ответа: «Бога я благодарю.
Царь ты Индии венчанный, как и я. Когда нежданный
Дар мне шлешь, ты мне желанный. Молвлю брату и царю».
Царством чтит его, как даром. Назначает амирбаром,
Также амирспасаларом, — полководец главный то.
Правя властью полноправной, царь он не самодержавный,
С главным в этом лишь не равный, а в другом над ним никто.
Моего отца с собою равным царь считал. Порою
Молвил: «Горд моей судьбою: где такой есть амирбар!».
То в охоте беспокойной, то в войне и битве знойной,
Все вдвоем четою стройной. Знак был в нем особых чар.
Я — не он. Хоть благородство есть во мне мое. Но сходства
Нет меж двух. И превосходство было в нем свое всегда.
Был бездетен царь с царицей, хоть лучистой, грустнолицей.
Оттого своей сторицей за бедой пришла беда.
Горе! В час, огнем богатый, гроз готовятся раскаты.
Амирбару в день проклятый был дарован я как сын.
Царь сказал: «Того же рода он, что я, — одна природа.
Пусть он, — в этом мне угода, — возрастет как властелин».
Царь меня с царицей взяли, как свое дитя. Печали
Я не знал. Меня качали, пели ласковый напев.
Люди мудрые учили, возвращали в царской силе.
И как солнце был я или как встряхнувший гриву лев.
Я к Асмат сейчас взываю. Если ложно, что вещаю,
Ты скажи. Я утверждаю, что когда пяти был лет,
Нежной розой я светился, льва убить не тяготился,
Фарсадан уж не мрачился, что родного сына нет.
Бледен. Крови в лике мало. Но Асмат рассвет мой знала,
Знает, как заря блистала, расцвечая юный день.
Хороша краса младая. Говорили: «Он из рая».
А теперь я что? Немая мгла того, что было. Тень.
Пять годов — как свет зарницы. А у царской роженицы,
Дочь родилась у царицы». Юный горестно вздохнул.
Грустный взор блеснул слезою. Обомлел он, взят тоскою.
Грудь Асмат ему водою освежила. Отдохнул.
Молвил: «Сила огневая, что горит во мне сжигая,
И тогда была златая. Мой бессилеет язык
В похвалах. Пред Фарсаданом, торжествующим, румяным,
Все цари — в усердьи рьяном. Многократный дар велик.
От царей дары богаты. Светлой радостью объяты,
Принимают их солдаты. Гости — в празднестве живом.
Царь с царицей, нас лелея, смотрят вдвое веселее.
Имя той скажу, что, рдея, сердце мне сожгла огнем».
Имя вымолвить он тщится. Взор сверкнет, и взор затмится.
Чувств лишится. Пот струится с побледневшего чела.
В пытке, с этой пыткой схожей, Автандил тоскует тоже.
Тот очнулся. Молвит: «Боже! Ныне смерть моя пришла.
Девы, лик чей светит ало, что семи годов блистала,
Что луной и солнцем стала, имя — Нэстан-Дарэджан.
С нежной, с ней терпеть разлуку, как такую вынесть муку?
Защитишь алмазом руку, — сердцу ж где алмаз тот дан?
Так в поре своей напевной возросла она царевной.
Я возрос, чтоб в бой стозевный устремить горячий взгляд.
Вновь к отцу попал я в руки. В мяч играл, был ловок в луке.
Силен в воинской науке. Львов сражал я, как котят.
Царь воздвиг дворец. Как чара, в нем чертог из безоара,
Из рубинового жара, гиацинтов вырезных.
Для нее. А перед домом — садик малый с водоемом.
Розы в зеркале знакомом длили пламень грез своих.
Днем и ночью, пряном зное, из кадильниц в том покое
Дымы синие алоэ, желтых пламеней игра.
То в саду она, где тени, то на башне, в сладкой лени.
В этой светлой мигов смене няня — царская сестра.
Овдовевшая в Каджэти, с ней Давар. Не жестки сети.
Дева в ласковом привете научается уму.
В том чертоге озаренном, от других отъединенном,
Дева в мире благовонном провожает день во тьму.
За завесой, как из дыма золотистого, хранима,
За парчой она незримо возросла, кристалл-рубин.
С ней Асмат и две рабыни. Вместе игры без гордыни.
Расцвела, как цвет в пустыне и как дерево долин.
Мне пятнадцать лет уж было. Сердце было полно пыла.
Воля царская взрастила как царевича меня.
Силой лев и солнце взглядом, как взлелеян райским садом,
Предавался я отрадам: стрелы, меч и бег коня.
С тетивы стрела летела, — бездыханно было тело
Птицы ль, зверя ли. И смело попадал я в цель мячом.
Пирование без срока. Но отдельно, волей рока,
Был от той, что огнеока, с светло-розовым лицом.
Знают смерть и властелины. Умер мой отец. Кончины
Этой день был день кручины для верховного царя.
Скорбь застыла в Фарсадане. Умер — страшный в вихрях брани.
И восторг — во вражьем стане. Льва страшилися не зря.
Уничтоженный судьбою, целый год я был тоскою
Омрачен, как цепкой мглою, неутешенный никем.
Вдруг придворные предстали, и приказ мне царский дали:
«Тариэль, не будь в печали. Уж конец рыданьям всем.
Тосковали мы и боле о печальной нашей доле.
Не минуешь божьей воли. Всем приходит нам конец.
Траур кончен. С веком старым день приводит к новым чарам.
Будь отныне амирбаром, и служи нам, как отец».
Вспыхнул я, воспламенился. По отце горел, томился.
Рой придворных преклонился, выводя меня из мглы.
И индийские владыки до меня склонили лики,
Как родители, велики, но любовны и светлы.
Близ своих сажали тронов, возвещали власть законов,
Чтоб служил я без уклонов, долгу весь отдав свой жар.
Я упрямился, страшился заменять отца. Но длился
Спор недолго. Подчинился. Отдал честь — как амирбар».
10
- Предыдущая
- 10/88
- Следующая
