Дриблингом через границу - Хюлле Павел - Страница 4

Забавное в этой истории — традиционно непростой в польско-украинских отношениях момент, — «что было чьим» и кто у кого выиграл, поляки у украинцев, украинцы у поляков или поляки сами у себя, если учитывать, что поляк из львовской команды забил гол в ворота краковян. Украинские источники при упоминании об этом событии обычно используют такие выражения, как «первый матч на украинской земле», польские же пишут о «первом голе в истории польского футбола»; условно компромиссным можно признать вариант «галицийский футбол», если, ясное дело, не уточнять, что имеется в виду: Восточная Галиция, к которой в то время принадлежал Львов, или Западная, поскольку к ней тогда принадлежал Краков, а теперь западно-галицийским городом стал Львов. Но стал только для украинцев. Вот так региональное с течением времени превращается в международное, восточное в западное и наоборот.

Гимнастическое общество «Сокол», которое первым начало культивировать во Львове футбол, или, как тогда говорили, копаний м’яч (мяч, который пинают), было основано в 1867 году. Тогда во Львове уже существовали польские, еврейские, немецкие и украинские спортивные клубы. Преподаватель учительской семинарии Эдмунд Ценар привез из Англии первые мячи; вскоре были опубликованы правила игры и разработана программа развития футбола в учебных заведениях Львова. Для показательных гимнастических упражнений и футбольных матчей (которые тогда называли «упражнением с мячом») еще в мае 1894 года в Стрыйском парке построили стадион с полем 100 на 120 метров и трибунами на 7000 мест.

Тогда же к нему пустили трамвай. Искать этот стадион сегодняшним туристам, интересующимся футболом, вряд ли имеет смысл, музея там не сделали, но сам по себе Стрыйский парк — не худшее место для прогулок. Тем более что рядом с ним размещается одиозное польское консульство. Оно ежедневно бьет мировые рекорды как по количеству виз, которые выдает «приписанным» к нему украинцам, так и по длине очередей, победить которые не могут ни электронные системы регистрации, ни платные услуги «занимателей очереди». Нынешнее блестяще-бетонное здание этого учреждения примечательно еще и тем, что ради его строительства и сокращения очередей (как тогда наивно планировали) был разрушен чрезвычайно милый сецессионный дом конца XIX века.

Существует множество способов освоиться в незнакомом городе. Самый распространенный слегка напоминает фастфуд: пробежаться по центральным улочкам, прослушать перечень дат и знаковых мест в исполнении не всегда компетентного экскурсовода, посетить туристически-ориентированное кафе, накупить сувениров, сфотографироваться на фоне ратуши, и с чистой совестью — на футбол.

Осуществить все это во Львове можно, даже несмотря на кажущуюся ненавязчивость здешнего сервиса. Популярные среди туристов кафе часто эксплуатируют самые известные львовские легенды и исторические факты. Легенды касаются прежде всего знаменитостей, которые родились или якобы родились во Львове (таких как Леопольд фон Захер-Мазох[8]: в кофейне его имени вам охотно наденут наручники), украинской национально-освободительной борьбы против советской власти, которая продолжалась в окрестных лесах еще больше десяти лет, после того как Львов стал советским (в кафе, стилизованном под партизанское укрытие, охранники в форме УПА[9] будут требовать правильного отзыва на патриотическое приветствие «Слава Украине»), или, например, изобретенной во Львове керосиновой лампы. Кроме обычных и костюмированных экскурсий, а также экскурсий по львовским подземельям, пользуются успехом полулегальные прогулки вдоль речки Полтвы, которую еще в австрийские времена заключили в довольно жуткий, но живописный подземный туннель.

Львов — это город ностальгий разного пошиба; вечнозеленая львовская ностальгия активно пускает побеги и разрастается множеством памятников самых странных архитектонических форм, все более далеких от эстетического совершенства. По количеству с памятниками во Львове могут конкурировать только церкви-новостройки разнообразнейших конфессий, способные удивить даже приученных к советскому китчу искусствоведов. Эстетика постсоветских памятников — открытая рана, которая демонстративно выставляет напоказ весь непереваренный груз тоталитарной мифологии, дешевой монументальности и соцреалистической высокохудожественности. Чтобы вытравить эту эстетику, пожалуй, не хватит и сорока библейских лет. Когда мой сын был маленьким, он боялся большинства львовских памятников. Ему казалось, что харизматический политик 90-х Вячеслав Чорновил плачет, залезши на постамент, — настолько печален с виду этот герой национально-освободительной борьбы и перестройки. Боялся мой сын и писателя Ивана Франко, именем которого назван Львовский университет, — потому что этот одноногий дядька со злобным лицом сейчас слезет и его побьет; а обелиск Шевченко — вообще язык страшной ведьмы. Львовские памятники, несмотря на свою многочисленность и схожесть, почему-то обладают особым умением будоражить чувства львовян. Открытие новых монументов обычно сопровождается скандалами, иногда, правда, негромкими, но совсем без скандалов обходится крайне редко. Всегда оказывается, что памятник поставили не так, не тому, не за те деньги и не в запланированные сроки. Гораздо реже завязываются дискуссии по поводу эстетической ценности того или иного нового памятника, хотя на самом деле только такое обсуждение имело бы смысл. Мини-дискуссия на историческую тему задела и перестроенный к Евро-2012 аэропорт. Сначала вяло спорили о том, стоит ли удлинять взлетно-посадочную полосу на 150 метров, если в реконструкцию и без того уже вложены громадные деньги. С одной стороны, удлинить стоило бы, чтобы на аэродроме могли приземляться даже очень большие самолеты. С другой стороны, вдруг самолеты и без длинной полосы обойдутся, а денег жалко. Долгое время так ничего решить и не могли. Зато гораздо живее общественность, да и правящая верхушка, отреагировали на предложение назвать аэропорт именем Степана Бандеры — пользующегося неоднозначной славой борца за независимость Украины, инициатора нескольких резонансных политических убийств в знак протеста против полонизации украинцев в довоенной Польше и голодомора на территории советской Украины, автора проекта провозглашения независимого украинского государства в 1941 году, впоследствии — заключенного концлагеря Заксенхаузен и, в конце концов, убитого в 1959 году в Мюнхене по заказу КГБ. Конкурентом, победившим Бандеру, стал первый официально коронованный в XIII веке правитель Галицко-Волынского княжества, основатель Львова Даниил Галицкий. В свое время оживленно обсуждались и памятники обоим этим историческим персонажам. Величественный рыцарь на коне на Галицкой площади настолько органично вписывается в ряд своих побратимов на таких же конях и в таких же позах, что в случае необходимости мог бы с успехом заменить как Медного всадника в Петербурге, так и Богдана Хмельницкого в Киеве, не говоря уже о менее известных, зато более многочисленных региональных монументах. Не удивительно, что искусствоведов заинтересовали лишь половые органы коня, которые скульптор отчего-то решил изваять непропорционально крупными. Возможно, в этом кроется некая непрочитанная еще историческая метафора.

Степану Бандере и тут повезло меньше, его монумент далеко не столь героичен. Без коня (о племенных признаках и говорить нечего), в плаще с кокетливо откинутой полой, в позе, знакомой по советским памятникам Ленина, — как будто только что слез с броневика и вот-вот произнесет очередную пламенную речь… Наверное, малые дети боятся и этого семиметрового монстра, кулачище которого, пафосно прижатый к груди, размерами скорее напоминает шахтерский, а не кулак сына священника с высшим политехническим образованием.