Евпатий Коловрат - Ряховский Василий - Страница 10

• Предыдущая
• 10/32
• Следующая

— Татары имя им. Не будет России погибели! — твердо проговорил Евпатий, отвечая на свои тайные мысли.

— Слава князю нашему Юрию! — отозвался Кудаш, и так приналег детина на шест, что чуть не перевернул ладью.

— Эка силища в тебе какая! — улыбнулся Евпатий.

— В прошлую весну, на Яриле, ты играючи одолел меня, Коловрат.

— То на игрище!

— Твоя силушка тоже не меряна.

— Что же удумал князь? — перевел разговор Евпатий — И что приговорила дружина?

Кудаш оглянулся через плечо на Евпатия и размял широкие плечи:

— Дружина и князь приговорили выйти в поле и дать битву пришельцам.

— Разумно!

Отирая рукавом пот с лица, Евпатий взглядывал на черные, тяжелые облака, на темные вскрылья теней, что бежали, обмахивая прохладой прибрежные кручи и редкие селения. Окские просторы полны были великой тишиной, и ветер доносил через реку запахи жилья.

На виду Исад, у низкой землянки рыбного ловца кривого Ортемища, заночевали.

Кудаш и старик-мещерин долго сидели у костра, который умело и быстро разложили молодые мещеряки. Костер по временам вспыхивал, разрывая тьму острыми красными языками, и тогда в круге света видно было большое, опущенное золотистой бородой лицо Кудаша и рядом с ним темное лицо мещерина с печальными глазами и скорбным ртом.

Старик долго рассказывал о глубоком в темном лесу озере, о белом олене — покровителе людей — и о злой рыси, погубившей доброго бога — оленя. Иногда, прерывая свой рассказ, старик смыкал ресницы и, раскачиваясь, затягивал грустную неразгаданную песню. Тогда молодые мещеряки, лежавшие на куче еловых ветвей, тоже начинали петь и стукали при этом ногами о гулкую и полную ночных тайн землю…

Потом все у костра заснули, и старый Ортемище, припадая к земле, протопал к жилью и там затих.

С лугом поднялись седые полотна тумана. В речной излучине косым глазом отразился неполный месяц.

Евпатий задремал сидя, но скоро очнулся. Вспомнились Коловрату молодая жена и пятилетний сын.

Тревожные думы гнали сон.

Старый Ортемище подтвердил вести, принесенные Кудашом, и еще сказал, что две ночи тому назад тайной тропой прошли на городец Мещерский и дальше, на Муром, два княжьих человека. Посланцы гнали коней и остановились у землянки на короткий привал. Сказывали те рязанские мужи, что приходили на Рязань посланцы той чужеземной рати — два старых мурзы11 и с ними чародейная жена. Была та жена вида предивного, в дорогих цветных платьях, в низких чоботах и голубых портах. Темные, как ночь, волосы жены были заплетены во многие косы и спадали на грудь, унизанную золотом и серебром. Имела чародейка глаз острый, уста улыбчаты. Лицом же красна подобно месяцу.

Удивленные рязанцы хотели побить пришельцев дрекольем. Но князь Юрий не приказал того, принял послов татарского хана Батыя с почестями и посадил за свой княжеский стол.

Когда послы Батыя насытились, то стали говорить князю такие речи:

— Требует князь от русских князей десятую часть всего, — и от князей, и от людей, и из оружия, и из коней: Десятую часть коней белых, десятую часть вороных, десятую бурых, рыжих и пегих. А не дадут хану такой дани, начнет воевать на всю русскую землю.

Выслушал князь Юрий речи татарских мурз. Не смутили его смелые речи спесивых посланцев хана. Князь держал совет с братьями и со старшей дружиной и дал послам Батыя такой совет:

— Коли нас всех — русских князей, людей наших и храбрых воинов — никого в живых не будет, тогда все наше богатство ваше будет. А пока вольны мы на своей Русской земле на отеческой!

И приказал князь отрокам своим проводить посланцев предерзкого татарского хана за городские ворота.

Седые татарские мурзы шли на своих кривых ногах неровно, путались в долгих полах своих цветных халатов и от ярости спотыкались. Чародейка-жена бесстыдно смотрела по сторонам, скалила белые зубы, и злато звенело на ее колдовских плечах.

А на следующий день побежали гонцы на Пронск и на Колыму, в Муром и на Осетр — ко князю Федору Юрьевичу созывать воинов и ратников Русской земли. Два гонца пошли во Владимир-на Клязьме, к великому князю Георгию Всеволодовичу, просить о помощи. Бирючи12 и глашатаи князя вышли в села и на торжища и начали скликать ратный люд.

…Так рассказывал Евпатию старик о недавних событиях в Рязани.

Недоброе слышалось в этом рассказе, и понял Евпатий, что недолго на этот раз пробудет он под теплым кровом родительского дома, что не миновать жене Татьянице вместе в матушкой плакать над его дорожной сумой и готовить ему ратные одежды.

Когда одна за другой начали меркнуть пушистые звезды и проснувшаяся рыба пошла кругами по водной глади и когда невиданное стадо лосей простучало копытами, стремясь к водопою, Евпатий поднялся на ноги.

В жидком рассвете проступали могучие красностволые в бору сосны. У подножия сосен, подобно пуховым подушкам, клубился и таял ночной туман. Стали видны лица спящих у костра людей. Кудаш лежал навзничь, разметав сильные руки. Спал он тихо, как ребенок. Зато старый мещерин так громко всхрапывал, что дремавшие неподалеку кони сторожко шевелили чуткими ушами.

— В путь, люди! — громко сказал Евпатий и пошел к реке освежить лицо.

Собрались скоро. Тихая вода дымилась и казалась теплой. В камышовых зарослях во множестве плавали и с шумом взлетали вверх стаи молодых уток. К высоким плотинам из поваленных деревьев плыли, качая толстыми хвостами, хозяйственные бобры.

Евпатий торопился.

— Веселей, веселей, Кудашик молодой! — покрикивал он, работая кормовым бревном.

И, будто отвечая ему, тонко голосил старик мещерин, понукая коней и согнувшихся над бечевой своих соплеменников:

— Ай-яй-яй!

С восходом солнца миновали княжое поместье Исады — с кудрявыми садами, среди которых выступали цветные кровли высоких хором, и с лодочными причалами на песчаном берегу.

За поворотом реки, у Куструса, взорам путников открылась Рязань.

За тридцать лет жизни много дорог исходил рязанский воин и княжеский гость Евпатий Коловрат, и не мало городов видел он — и светлый на горах Киев-град, и Чернигов, утонувший в зелени боров над Десной-рекой, и Путивль, и златоверхий Владимир-на-Клязьме, и Муром. Но ни один из этих городов не был для него краше шумной, домовитой Рязани, застывшей на грани лесов муромского края и вольных степей Придонья.

Вот она выглянула из-за крутобережья — чудная своими рублеными стенами, вознесенными на самую кручу горы, с затейными верхами хором, с белым собором. Далеко видно со стен города. Насколько хватает глаз, уходят в небо до края неба синие леса, ленты многоводных рек, поемные луга с пестрыми стадами и с шалашами табунщиков.

Тугой верховой ветер гнал навстречу ладьям белогривую волну. Над водным неспокойствием, предвещая непогоду, с тоскливыми криками взлетали серые рыболовы.

Против города, там где вливалась задумчивая Проня в широкую Оку, ладьи Коловрата пристали к берегу.

Старый мещерин спрыгнул с мокрого коня и вытер ладонями длинные усы:

— Вот и твой дом, Евпатя! Наша назад пошла.

Евпатий шагнул через корму ладьи на берег и взял старика за руку:

— Хорошо шли! Спасибо. Передай царю своему, что доволен Евпатий тобой и твоими подручными.

Старик улыбнулся. В темных грустных глазах вспыхнул ласковый огонек.

— Худо будет, Евпатя, — в лес кричи. Мы прибежим скоро-скоро.

Евпатия тронула сердечность старого лесного человека. Он понял, что мещерин слышал все, о чем они говорили с Кудашом, слышал и по-своему оценил тревожные вести.

Он еще раз дотронулся до руки мещерина и улыбнулся, как другу.

Скоро мещеряки исчезли в зарослях опушки, будто их и не было. Тем временем Кудаш ввел коней в ладьи и взялся за весло.

• Предыдущая
• 10/32
• Следующая