Всего одно желание (СИ) - "Сан Тери" - Страница 5
- Предыдущая
- 5/136
- Следующая
– По крайней мере, моим коровам нечего стыдиться за происхождение хозяина. Не так ли, ублюдок? – Роман полупрезрительно усмехнулся и ловко уклонился от чужого броска, отступая назад с мягкой грацией
От последней реплики итаниец пошёл пятнами и со сдавленным шипением потянулся к Роману, напоминая рассерженную дикую кошку со стальными миндалевидными глазами. На плече Алексиса Сорры не было герба. Разорванная половинка обозначала линию отца. А вот что касается матери...
– Рискни повторить, мразь... – с убийственной лаской предложил итаниец, – Я вобью эти слова в твою паршивую глотку!
Времена, когда происхождение по двум линиям считалось обязательным, остались в прошлом. Кто поймёт чужие комплексы? Язык у Романа работал скованно, но поведение итанийца вдохновило красноречие на подвиги. Не вина Артани, что он не может выглядеть пристойно. Дворянину ли не знать, что человека украшают не платья, а достоинство и честь?
По официальной версии их замок находился на пограничной территории с норманнами, и когда началась война, попал под удар. Родные погибли. Он выжил чудом. На самом деле всё было хуже... Нашёлся предатель – мерзкий паук.
Нападавших оказалось слишком много. Слишком много для жалкой горстки защитников замка. Нападение случилось полгода назад, и рана была свежа. Предстояло привыкать к новой жизни, а он так и не смог оправиться. Выносить насмешки... Он слаб, пока слаб, и ничего не может сделать в одиночку. Войска короля не пришли на помощь.
Предательство оплело паутиной. Роман просыпался по ночам от холодного ужаса, кричал, сотрясаясь кошмарами. Ему исполнилось восемнадцать лет, а он стал отшельником, впавшим в старческий маразм и светлую благость, потому что если позволит себе открыть дверь памяти - свихнётся. Он и не позволял. Но раны не заживали. Жгли, стоило сыпануть крупицу соли. Выродок не понимал, над какой болью глумился.
Итаниец не знал. Но и Роман не понимал, над чем смеётся. Нашёл единственную брешь в чужой обороне, слабое место, и бездумно бил, бил с внутренним ожесточением, не испытывая ни сострадания, ни страха, ни сочувствия - ничего. Слышал лишь звенящую сталью струну в голове, а всё вокруг застилал белый туман. Пелена, такая прозрачная, похожая на белесый дым. Он казался спокойным в этом дыме. Он впитал его из обгоревших стен полыхающего пожаром Ромейна. Он унёс дым с собой в сердце. А теперь дым уносил его, и разящие сталью серые глаза итанийца становились отражением отблеска других клинков, обагрённых кровью жителей Ромейна.
– Что такое, УБЛЮДОК?
Слова. Слова. Негромкие. Голос спокоен, и не сорвётся в визгливые бабьи нотки итанийца. Он мог призвать публику на свою сторону, но граф не нуждался в свидетелях и подпитках толпы. Привык отвечать за себя сам и, чураясь пошлой клоунады, держался с поразительным достоинством, не менее пугающим, чем дерзкий вызов.
- Неужели, задел твои чувства, УБЛЮДОК?
Роман и не знал, что стал жесток. Он понял это сегодня. А толпа продолжала гудеть с попустительства стражи и дежурных, не заметивших происходящего в столпотворении.
– Разве что чувство прекрасного. Не льсти себе, пастушок, – съязвил блондин едко, сумев быстро оправиться. Стоило отдать должное - противник умел превратить гнев в яд насмешек. – Просто своим внешним видом, маленький нищеброд, ты оскорбляешь взор присутствующих дам, а я не могу этого позволить.
Раздался смех. Слова итанийца пришлись кое-кому по душе.
– Своё дозволение себе в глотку засунь, ублюдок. Моя деревянная чаша покрепче твоей золотой, раз у тебя язык с мозгом не связан. Метёшь метлой - смотри, как бы самого не вымели.
Смех повторился, но робко и неуверенно. Слова Романа о мудрости и богатстве оценили по достоинству. Просто смеяться над итанийцем открыто – приравнивалось к самоубийству. Маленький граф, осмелившийся выступать против, жить явно не хотел.
– Ух, ты ещё и полы подметать умеешь? – насмешливо похвалил блондин и добавил, – Пастух-философ, кто бы мог подумать. Тебе пора поторопиться к своим коровам. Чай, не доятся без проповедей?
Он изобразил ладонью комичное «кыш-кыш», изображая изгоняющий жест. Народ просто взвыл хохотом!
– Ты хорошо разбираешься в коровах, бастард. Знание предмета налицо. Дай угадаю - мать была пастушкой?
Раздались неуверенные, сдерживаемые смешки. Итаниец резко побелел. Чувствовалось, он на пределе. Настолько беситься, учитывая, что первый начал искать повод для драки? Или не ожидал отпора, привык к лёгкой добыче?
– Кем бы ни была моя мать, тебя не касается, тварь! Откроешь поганый рот, чтобы высказаться о ней – язык отрежу, – прошипел итаниец, вложив в слова настоящую ненависть.
Смелость маленького графа на многих произвела впечатление, но в душе Алексиса Сорры сопротивление маленького ромейнца демона разбудило. Один из товарищей попытался его остановить. Пелена гнева застилала глаза, Сорра и не различал, кто осмелился положить ладонь на его плечо, шепча, что происходящее неразумно. Алексис стряхнул не оглядываясь. Лихорадило, лихорадило всего при виде упрямого подбородка, сжатых губ, волчих глаз - ромейнец смотрел, приглашая выпить крови, звал, будоража стылым безумием бойцовской арены.
Нет, он не мальчишка - маленький несгибаемый стерженёк. И остро захотелось сломать, заставить согнуться, прихлопнуть назойливую навозную муху, смеющую жужжать и досаждать Сорре. «Хочет драки? Он её получит!» Серые глаза приобрели опасный металлический блеск.
– Пока я слышу только слова, – граф с прохладцей посмотрел на часы. Для добивания противника осталось лишь скучающе зевнуть, и Сорра не мог не оценить жеста, короткого движения, нарочитой небрежности и сдержанного достоинства. Что бы он ни говорил, не делал, в каком бы рванье и тряпье перед ним не стоял – он сверкал драгоценным камнем, и отчего-то этот блеск нестерпимо ранил самолюбие Алексиса. Сильнее, чем обидные слова.
– Надеюсь, клинок окажется, более убедителен, – отозвался Сорра холодно, кладя руку на эфес.
Холод оружия помог вернуть равновесие: в голос вернулась насмешка, а вид итанийца выражал решимость проучить дерзкого мальчишку.
– Ну что, странствующий навозник, спрошу в последний раз. Уберёшься сам, или помочь? Оплачивать твоё лечение я не стану.
– Твоё мне точно оплатить не по карману, – со вздохом, отозвался Роман, констатируя, что последний камень терпения скатился с горы. Выскочка-итаниец конкретно взбесил, сумев пробить дыру в тщательно созданной броне. – Я не стану драться с тобой.
– Что-что?.. – Алексис демонстративно приложил ладонь к уху. Происходящее начало резко забавлять. – Струсил, пастушок? – он презрительно фыркнул.
Маленький граф отрицательно двинул головой - странный, далёкий в своей отрешённой задумчивости:
– Много чести, отродье. Не хочу клинок пачкать дуэлью с бастардом. Хочешь драться – попробуешь кулака.
– Что ж... ты сам это выбрал, – судя по упавшему до арктического градуса голосу итанийца, ромейнец подписал себе смертный приговор, – Я выбью из тебя спесь, пастушок, – пообещал Сорра, кровожадно улыбнувшись.
- Предыдущая
- 5/136
- Следующая
