Старики и бледный Блупер - Хэсфорд Густав - Страница 1
- 1/104
- Следующая
Г.Гасфорд
СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР
Прощальное слово солдату
Прощай же, солдат,
С тобой мы делили суровость походов,
Быстрые марши, житье на бивуаках,
Жаркие схватки, долгие маневры,
Резню кровавых битв, азарт, жестокие грубые забавы,
Милые смелым и гордым сердцам, вереницу дней, благодаря тебе и подобным тебе
Исполненных войной и воинским духом.
Прощай, дорогой товарищ,
Твое дело сделано, но я воинственнее тебя,
Вдвоем с моей задорной душой
Мы еще маршируем по неведомым дорогам, через вражеские засады,
Через множество поражений и схваток, зачастую сбитые с толку,
Все идем и идем, все воюем – на этих страницах
Ищем слова для битв потяжелее и пожесточе.
ДУХ ШТЫКА
Я думаю, Вьетнам заменил нам счастливые детские годы.
Морской пехоте нужно несколько хороших парней…
Рекрут говорит, что его зовут Леонард Пратт.
Не задерживаясь надолго взглядом на тощем деревенском пацане, комендор-сержант Герхайм незамедлительно перекрещивает его в Гомера Пайла.
Это он, наверно, шутит так. Никому не смешно.
Рассвет. Зеленые морпехи. Трое младших инструкторов орут: "Становись! Становись! Не шевелиться! Не болтать!" Здания из красного кирпича. Ивы с ветвями, увешанными испанским бородатым мхом. Длинные нестройные шеренги потных типов гражданского вида, стоят навытяжку, каждый на отпечатках ботинок, которые желтой краской ровно оттиснуты на бетонной палубе.
Пэррис-Айленд, штат Южная Каролина, лагерь начальной подготовки рекрутов морской пехоты США, восьминедельный колледж по подготовке типа крутых и безбашенно смелых. Выстроен он среди болот на острове, ровно и соразмерно, но выглядит жутковато – как концлагерь, если б кто сподобился разместить его в дорогом спальном районе.
Комендор-сержант Герхайм сплевывает на палубу.
– Слушай сюда, быдло. Пора бы вам, гнидам, и начать походить на рекрутов корпуса морской пехоты США. И ни секундочки не думайте, что вы уже морпехи. Вы всего-то за синей парадкой зашли. Или я не прав, девчонки? Сочувствую.
Маленький жилистый техасец в очках в роговой оправе, которого уже успели прозвать Ковбоем, произносит:
– Джон Уэйн, ты ли это? Я ли это? – Ковбой снимает перламутровый "стетсон" и обмахивает вспотевшее лицо.
Смеюсь. Проиграв несколько лет в школьном драмкружке, я научился неплохо подражать голосам. Говорю в точности как Джон Уэйн:
– Что-то мне это кино не нравится.
Ковбой смеется. Выбивает "стетсон" о коленку.
Смеется и комендор-сержант Герхайм. Старший инструктор – мерзкое коренастое чудище в безукоризненном хаки. Целясь мне пальцем промеж глаз, говорит:
– К тебе обращаюсь. Вот-вот – к тебе. Рядовой Джокер. Люблю таких. В гости забегай – сестренку трахнуть дам.
Скалится в ухмылке. И тут лицо его каменеет.
– Гондоныш этакий. Ты мой – от имени до жопы. И будешь ты не ржать, не хныкать, и учиться по разделениям. А научить я тебя научу.
Леонард Пратт расплывается в улыбке.
Сержант Герхайм упирается кулаками в бока.
– Если вы, девчонки, выдержите курс начальной подготовки до конца, то уйдете с моего острова как боевые единицы, служители и вестники смерти, вы будете молить господа, чтоб он даровал вам войну – гордые воины. Но пока тот день не наступил – все вы рыготина, гондоны и низшая форма жизни на земле. Вы даже не люди. Говешки вы амфибийные – целая куча.
Леонард хихикает.
– Рядовой Пайл полагает, что со мной реально весело. Он думает, что Пэррис-Айленд – штука посмешнее проникающего ранения в грудь.
Лицо деревенщины застывает с тем невинным выражением, какое происходит от вскармливания овсяной кашей.
– Вам, гнидам, будет тут не до веселья. От построений вы тащиться не будете, и самому себе елду мять – удовольствие так себе, да и говорить "сэр" типам, которые вам не по душе – тоже радости мало. Короче, девчонки – это жопа. Я буду говорить, вы – делать. Десять процентов до конца не дотянут. Десять процентов гнид или сбегут отсюда, или попробуют распрощаться с жизнью своей, или хребты переломают на полосе уверенности, или просто спятят на хер. Именно так. Мне приказано выдрать с корнем всех чмырей с некомплектом, из-за которого им нельзя служить в моем любимом Корпусе. Вы – будущие хряки. А хрякам халявы не положено. Мои рекруты учатся все преодолевать без халявы. Я мужик крутой, и это вам не понравится. Но чем круче будете меня ненавидеть, тем большему научитесь. Верно говорю, быдло?
Пара-тройка из нас бормочут:
– Да. Ага. Так точно, сэр.
– Не слышу, девчонки.
– Так точно, сэр.
– Все равно не слышу вас, девчонки. Громко отвечать, как мужикам положено.
– Так точно, сэр!
– Задолбали! Упор лежа – принять.
Валимся на горячую палубу плаца.
– Мотивации не вижу. Слышите, гниды? Слушать всем. Мотивацию я вам обеспечу. Esprit de corps у вас нету. Будет вам esprit de corps. Традиций тоже не знаете. Традиции я вам преподам. И покажу, как жить, дабы быть их достойными.
Сержант Герхайм расхаживает по плацу, прямой как штык, руки в боки.
– Встать! Встать!
Обливаясь потом, поднимаемся. Колени содраны, в ладони впились песчинки.
Сержант Герхайм говорит трем младшим инструкторам: "Что за жалкий сброд!" Затем поворачивается к нам:
– Гондоны тупорылые! Резкости не вижу. Упали все!
Раз.
Два.
Раз.
Два.
– Резче!
Раз.
Сержант Герхайм переступает через корчащиеся тела, плющит ногами пальцы, пинает по ребрам носком ботинка.
– Господи Исусе! Ты, гнида, сопишь и кряхтишь, прям как мамаша твоя, когда твой старикан ей в первый раз засадил.
Больно.
– Встать! Встать!
Два. Все мышцы уже болят.
Леонард Пратт остается лежать плашмя на горячем бетоне.
Сержант Герхайм танцующей походкой подходит к нему, глядит сверху вниз, сдвигает походный головной убор "Медвежонок Смоуки" на плешивый затылок.
– Давай, гондон, выполняй!
Леонард поднимается на одно колено, в сомнении медлит, затем встает, тяжело втягивая и выпуская воздух. Ухмыляется.
Сержант Герхайм бьет Леонарда в кадык – изо всей силы. Здоровенный кулак сержанта с силой опускается на грудь Леонарда. Потом бьет в живот. Леонард скрючивается от боли. "Пятки вместе! Как стоишь? Смирно!" Сержант Герхайм шлепает Леонарда по лицу тыльной стороной ладони.
Кровь.
Леонард ухмыляется, сводит вместе каблуки. Губы его разбиты, сплошь розовые и фиолетовые, рот окровавлен, но Леонард лишь пожимает плечами и продолжает ухмыляться, будто комендор-сержант Герхайм только что вручил ему подарок в день рожденья.
Все первые четыре недели обучения Леонард не перестает лыбиться, хоть и достается ему – мало не покажется. Избиения, как нам становится ясно – обычный пункт распорядка дня на Пэррис-Айленде. И это не та чепуха типа "я с ними крут, ибо люблю их", которую показывают всяким гражданским в голливудской киношке Джека Уэбба "Инструктор" и в "Песках Иводзимы" с Мистером Джоном Уэйном. Комендор-сержант Герхайм c тремя младшими инструкторами безжалостно отвешивают нам по лицу, в грудь, в живот и по спине. Кулаками. Или ботинками – тогда они пинают нас по заднице, по почкам, по ребрам, по любой части тела, где черно-фиолетовые синяки не будут на виду.
Тем не менее, хоть Леонарда и лупят до усрачки по тщательно выверенному распорядку, все равно не выходит выучить его так, как других рекрутов во взводе 30-92. Помню, в школе нас учили по психологии, что дрессировке поддаются рыбы, тараканы и даже простейшие одноклеточные организмы. На Леонарда это не распространяется.
- 1/104
- Следующая