Старики и бледный Блупер - Хэсфорд Густав - Страница 19

– Что ж мы за… скоты такие, – говорю я.

Пару минут спустя Бешеный Эрл говорит: "Хряки не скоты. Мы просто делаем свое дело. В нас то стреляют и мажут, то стреляют и попадают. Гуки тоже хряки, как и мы. Они воюют, как и мы. У них есть свои крысы-служаки, которые правят их страной, и у нас есть крысы-служаки, которые правят нашей. Но, по крайней мере, гуки – это хряки, как и мы. Вьетконг – другое дело. Ви-Си – это такие иссушенные старые мамасаны с ржавыми карабинами. А с СВА мы дружим. Мы друг друга убиваем, это само собой, но мы друзья. Мы круты. – Бешеный Эрл швыряет пустую пивную бутылку на палубу и берется за свое духовое ружье "Ред райдер". Он стреляет из него в бутылку, и пулька отлетает от бутылки со слабым "пинг!". – Мне эти коммуняки нравятся, серьезно говорю. Хряк хряка завсегда поймет. В замечательное время живем, братаны. Мы веселые зеленые гиганты, мы бродим по земле с оружием в руках. Нам никогда уже не доведется повстречать людей лучше, чем те, кого мы здесь сегодня похерили. После ротации в Мир нам будет не хватать людей, в которых стоит пострелять. Надо создать правительство, которое работало бы на хряков. Хряки смогут привести этот мир в порядок. Я ни разу еще не встречал хряка, который не пришелся бы мне по душе, кроме Мудилы".

Я говорю: "Хрен когда. Смысла нет. Давайте лучше спасать Вьетнам от местного народа. Нас они, несомненно, любят. Знают, что если не будут любить, мы их убьем. Возьмешь их за яйца – сердца и умы подтянутся".

Донлон говорит: "Ну, теперь мы богатые, пива у нас боку и хавки боку. Боба Хоупа еще б сюда".

Я поднимаюсь. Пиво ударило мне в голову. "Сейчас Боба Хоупа покажу". Делаю паузу. Ощупываю лицо. "О, блин, нос у меня маловат". Редкие смешки.

В сотне ярдов от нас тяжелый пулемет выпускает длинную очередь. В ответ слышна нестройная пальба из автоматов.

Начинаю вечер пародии.

– Друзья, меня зовут Боб Хоуп. Уверен, вы все помните, кто я такой. Я с Бингом Кросби в нескольких фильмах снялся. А во Вьетнам приехал вас развлечь. Там, дома, о вас не настолько заботятся, чтобы вернуть в Мир, чтоб вас не похерили, но все-таки о вас там не забыли и шлют сюда юмористов, чтобы вы, по крайней мере, могли помереть с улыбкой. В общем, слыхали анекдот про ветерана из Вьетнама? Приехал он домой и говорит: "Смотри, мама, а ведь без рук!"

Отделение смеется. Потом просят: "Джона Уэйна давай!"

Начинаю рассказывать отделению анекдот своим фирменным голосом Джона Уэйна:

– Остановите, если уже слышали. Жил да был морпех, весь на стальных пружинах, полуробот, – дико звучит, но правда – и каждое движение его было из боли, как из камня. Его каменная задница вся была побита и переломана. Но он только смеялся и говорил: "Меня и раньше били и ломали". И, естественно, было у него медвежье сердце. Доктора поставили диагноз – а сердце его продолжало биться несколько недель спустя. Сердце его весило полфунта. Его сердце перекачивало семьсот тысяч галлонов теплой крови через сто тысяч миль вен, и работало оно усердно – так усердно, что за двенадцать часов нарабатывало столько, что хватило бы шестидесятипятитонный вагон на фут от палубы поднять – так он говорил. Мир не даст пропасть зазря медвежьему сердцу – так он говорил. Его чистую голубую пижаму многие награды украшали. Он был живой исторической легендой, которая в мастерскую зашла, чтоб подремонтироваться. Он не унывал и здорово держался. И вот однажды ночью в Японии жизнь его ушла из тела. И была она черна – как вопросительный знак. Если вы можете сохранять голову на плечах, когда все вокруг теряют головы – возможно, вы неверно оценили ситуацию. Остановите, если уже слышали…

Никто не отвечает.

– Эта война все мое чувство юмора загубила, – говорю я. Присаживаюсь на корточки.

Ковбой кивает. "Именно так. Я уже просто дни считаю, просто считаю дни. Сто дней до подъема, и я окажусь на большой серебристой Птице Свободы, полечу в Мир, в свой квартал, в штат одинокой звезды, обратно в Большую лавку. Я буду весь в медалях. И буду цел и невредим! Ведь если ранят, то отправляют в Японию. Тебя отвозят в Японию, там кто-нибудь цепляет увольнение по медицинским показаниям к тому, что от тебя осталось, и вся такая прочая хрень".

– Лучше уж пускай меня похерят, – отвечаю я. – Берите калек на работу – на них смотреть прикольно.

Ковбой ухмыляется.

С.А.М. Камень говорит: "Мне мама часто пишет о том, какой храбрый мальчик ее С.А.М. Камень. С.А.М. Камень – не мальчик, он личность. – Он отпивает пива. – Я знаю, что я личность, потому что знаю, что Санты Клауса нет. И этого долбаного рождественского кролика нет. Знаете что? Там, в Мире, мы думали, что будущее всегда лежит себе спокойно и надежно где-то в маленькой золотой коробочке. Ну, а я буду жить вечно. Ведь я – С.А.М. Камень".

Бешеный Эрл хрюкает. "Слышь, Шкипер, может, в твой дробовик травы напихаем, да попыхаем через ствол?"

Мистер Недолет отрицательно мотает головой. "Не может, Бешеный. Мы выдвигаемся очень скош".

Донлон разговаривает по радио. "Сэр, начальник запрашивает командира".

Донлон передает трубку Мистеру Недолету. Лейтенант говорит с Дельта-шестым, командиром роты "Дельта" первого батальона пятого полка.

– Номер десять. Только-только начали всякого добра набирать, – говорит Бешеный Эрл. – Только-только чуток халявы отломилось…

Лейтенант Недолет поднимается и начинает надевать на себя снаряжение.

– Выдвигаемся, богатеи. По коням. Бешеный, поднимай своих.

– Выдвигаемся. Выдвигаемся.

Мы все встаем, лишь капрал СВА остается сидеть, с бутылкой пива в руке, кучкой денег на коленях, с губами, раздвинутыми в улыбке смерти.

Алиса подходит к нему с мачете в одной руке и синей холщовой хозяйственной сумкой в другой. Он нагибается и двумя ударами мачете отрубает ступни капрала. Он поднимает каждую ступню за большой палец и опускает в синюю хозяйственную сумку. "Этот гук крутой чувак был. Номер один! Много волшебной силы!"

Хряки распихивают пивные бутылки, пиастры, дальние сухпаи и награбленные сувениры по оттопыренным карманам, по полевым табельным ранцам морской пехоты, по табельным ранцам СВА, которые они засувенирили у похеренных хряков противника. Хряки берут в руки оружие.

В путь. В путь. Я иду за Ковбоем. Стропила идет за мной.

Я говорю: "Ну, думаю, в этой Цитадели говно будет неслабое. Но бывает и похуже. В смысле, по крайней мере, это не Пэррис-Айленд".

Ковбой ухмыляется.

– Именно так.

В поле зрения появляются величественные стены Цитадели. Крепость зигзагами опоясывают валы высотой тридцать футов и восемь футов толщиной, она окружена рвом и похожа на древний замок из волшебной сказки с драконами, охраняющими сокровища, рыцарями на белых скакунах и принцессами, взывающими о помощи. Замок стоит как черная скала на фоне холодного серого неба, а в его мрачных башнях поселились живые призраки.

По сути, Цитадель – это маленький город, окруженный стенами, который возвели французские инженеры для защиты резиденции Гиа Лонга, императора аннамской империи. В те времена, когда Хюэ был еще имперской столицей, Цитадель защищала императора с императорским семейством и древние сокровища Запретного города от пиратов, которые совершали набеги с Южно-Китайского моря.

А сейчас уже мы – здоровенные белые американцы в стальных касках и тяжелых бронежилетах, вооруженные волшебным оружием – осаждаем этот замок, но уже в иное, наше время. Первый пятого далеко уже не тот батальон, что когда-то первым десантировался на плацдарм на Гуадалканале.

С неба падают сверкающие железные птицы и гадят повсюду, рассыпая стальные яйца. Реактивные истребители F-4, "Фантомы", гадят напалмом, фугасками и "Вилли Питерами" – зажигательными бомбами, начиненными белым фосфором. Бомбардировки – наши литературные приемы, мы слагаем слова нашей истории из разбитых камней.