Человек напротив - Рыбаков Вячеслав Михайлович - Страница 52

• Предыдущая
• 52/88
• Следующая

Ага, вот еще выдумал. Повторный обыск. Ну, понятно. Мы, разумеется, бумажек научных там не искали; если и были какие бумажки или приборчики, внимания не обратили бы ребята на них ни за что, не до приборов им было; нам все больше подавай острые, равно как и тупые тяжелые, предметы… рубящие и колющие. А не показалось ли нам, что кто-то до нас эту квартиру уже вскрывал? Нет, не показалось, товарищ… извините, не знаю вашего звания… товарищ Бероев, хорошо. Прямо сейчас? А я-то вам зачем? Ах наша пломба на двери… надо же, какие они предупредительные нынче. Не иначе, этот Симагин у них давно на карандаше. А я-то, дурак, ломлюсь в открытую дверь. Шпион, что ли? Или, наоборот, великий гений, которого не уберегли?

Но ни на то, ни на другое не похоже. А похоже, что человека подставили. Да так ловко подставили, что не подкопаешься. Да и не вполне подставили — все ж таки он был, причем один-одинешенек был в квартире несчастной девочки Кирочки, хотя не он насиловал, не он, зуб даю!.. но и кроме него больше некому. И кроме него там никого больше не было! Но не он! Ну как это, блин, кагэбэшнику объяснить?

А вот так, простыми словами. Спокойно слушает, без усмешек, без недоверия; даже наоборот, с каким-то странным ухватистым пониманием, и даже уголок рта этак улыбочкой норовит стать то и дело: дескать, да-да, мы и ожидали чего-то похожего. Ох, знает он что-то, этот товарищ без звания; знает что-то такое, что дает ему возможность видеть всю ситуацию сверху, а не односторонне в профиль, как я. Честное слово, Вождю было бы объяснять куда сложнее и натужнее… ну да, впрочем, именно от Вождя зависит, по шапке мне дадут, или в покое оставят, или наградят… как говорил в «Бриллиантовой руке» Никулин — посмертно. А впрочем, вот за это как раз поручиться нельзя — может, именно от товарища без звания куда больше все это теперь зависит. И это плохо. Очень плохо. Бандитов я худо-бедно понимаю, Вождя худо-бедно тоже понимаю, даже офонаревшего папашу из обкома понимаю вполне… а что на уме у этих борцов с диссидой, корчевателей врагов народа, заклинателей скрытых инородцев… не могу представить. Опасно, Листровой, опасно!

А Симагину-то моему как опасно… Вдесятеро опаснее. Вот этого уж никак не расскажешь, никак не объяснишь — ни Вождю, ни товарищу без звания… даже самому себе объяснить невозможно. А ведь с самим собой не словами разговариваешь, а только ощущениями — отдал себе отчет в том, что то или это почувствовал, или почувствовал и не заметил, или заметил что-то, а что именно — и сам не в силах уразуметь… Ну а когда требуется все это переложить на общеупотребительные слова, да еще желательно из протокольного словарного запаса — все, кранты. Невозможно. Разговоры эти два. С женщиной Асей и в особенности с этим… у которого глаза. Информации, казалось бы, ноль. А ощущений — три вагона с каждого. И чем дальше, тем сильнее, тем накатистее эти ощущения начинают ощущаться, будто фотография проявляется, проявляется… Только вот что на фотографии — словами не выразишь.

Товарищ Бероев без звания пролистал пополневшую с утра папочку и раз, и два, и три. Задумался. Листровой предложил ему закурить — отказался; не курит. Положительный какой. И не пьет, конечно. И семьянин, наверное, отменный. И бабам, естественно, нравится. А вот мне — нет. И не потому, что он лично мне не нравится; похоже, мог бы мужик человеком стать. Но только знаю я наверняка, что от этих — добра не жди. И уж конечно, не ждать теперь добра ни взбалмошной этой Асе, ни Симагину моему. Все. Кранты их сложным переживаниям, их утонченным чувствам, их скачкам и вывертам, не понятным ни одному нормальному человеку, но, наверное, невероятно дорогим для них и единственно для них возможным. Эти им не дадут. Эти их живо приведут к единому знаменателю.

— Ну, и как же вы, Павел Дементьевич, объясняете подобные несообразности?. — спросил товарищ Бероев без звания, оторвавшись наконец от своих глубоких размышлений, уже показавшихся Листровому нескончаемыми или, по крайней мере, имеющими все шансы продлиться до утра. Ох и устроят мне дома головомойку, в сотый раз подумал Листровой — уже по инерции, не сразу в силах перестроиться на разговор после долгого, томительного ожидания в тишине. Да. Вот как я объясняю подобные несообразности: ох и устроят мне дома головомойку.

— Ну, товарищ Бероев, когда вы здесь, мне объяснять ничего уже не приходится, — скромно сказал он. — Мое дело собрать… э-э… руду фактов. А уж выплавлять из нее чугун выводов — дело ваше. С рудой вы ознакомились.

— Потрясающе, — проговорил Бероев. — Одевшись в халат терпения и подпоясавшись поясом внимания… Просто Омар Хайям какой-то, Саади, а не капитан милиции: Ваше ведомство, коллега, использует свои кадры с поразительно низким капэдэ. Тем не менее, досточтимый Листровой-баши, — и улыбнулся такой лучезарной улыбкой, что Листровой даже при желании не смог бы обидеться, а только невольно улыбнулся в ответ, — чья мудрость может быть уподоблена лишь его же проницательности, а та, в свою очередь, — лишь изумруду на рукоятке парадной сабли нашего эмира, да продлятся вечно его годы… Как раз в подобных ситуациях скорее мне пристало смиренно внимать вашим словам, ибо они навеяны опытом. Я же не сыскарь, Павел Дементьевич.

— Знаете, товарищ Бероев, — неожиданно для себя признался Листровой; как ни крути, а он ощущал к кагэбэшнику расположение, хотя и отдавал себе отчет, что вызывать расположение, даже симпатию — вероятно, один из профессиональных навыков сидящего напротив него человека и что расположение это втридорога может потом ему, Листровому, обойтись, — я часа два назад, не пытаясь никаких даже выводов формулировать, попробовал касательно этого дела при своем начальстве произнести слово «несообразности». Ну, если быть точным, я сказал «нестыковки». Меня чуть на месте не расстреляли. Так что я лучше помолчу.

— Павел Дементьевич, — серьезно сказал Бероев, — у меня и оружия-то при себе нет.

Листровой молчал. Бероев подождал немного, потом спросил:

— Вы составите мне компанию?

— Какую?

— Надо все-таки наведаться на квартиру к Симагину.

— Обязательно сегодня?

— Обязательно, Павел Дементьевич.

Листровой почесал щеку.

— А ордер?

Товарищ Бероев без звания картинно изумился, даже вытаращил свои красивые, романтического раскроя зенки.

— А у вас ночью был ордер?

— У нас срочность была, — хмыкнул Листровой.

— А кто вам сказал, что у меня ее нет? Кто сказал — пусть бросит в меня камень.

Листровой опять почесал щеку. Резонно…

— Вы, конечно, на машине?

— Конечно.

— Ну, поехали. Я, признаться, сам еще и не был там, только по бумажкам…

— Странные бумажки, — начал раскручивать его Бероев, когда они уже вышли из кабинета и потопали, обгоняя расходящихся по домам сотрудников, по коридорам и лестницам управления. — И главное, чем дальше, тем страннее, правда, Павел Дементьевич?

— Я молчу, — сказал Листровой.

— Да-да. Я говорю. Три вопиющих противоречия, не считая более мелких. Я просто-таки поражен вашим самообладанием, говорю совершенно серьезно. Вы, наверное, об эти противоречия еще с утра или, по крайней мере, с середины дня лбом бьетесь — и еще не спятили. Я бы, наверное, спятил… особенно если б меня начальство подгоняло, как вас, и орало: папа приехал! папа приехал!

Листровой недоверчиво покосился на товарища Бероева. Можно было подумать, он под столом в кабинете Листрового весь день сидел… без звания. Бероев невозмутимо шагал рядом, глядя вперед. Кабинет мой на прослушке, что ли?! Или просто у аса интуиция такая многопудовая?

— Первое: Симагин не мог находиться одновременно и в квартире, где было совершено убийство, и на другом конце города, где он якобы зарезал писателя. Но если бы не предсмертная записка писателя, вы никогда бы не соотнесли убийство и Симагина, значит, не взломали бы квартиру Симагина, не нашли бы расписания уроков и не поспешили на квартиру, где было совершено убийство. Второе: факт насилия, учиненного в этой квартире над девочкой, очевиден, и практически столь же очевидно то, что Симагин его не совершал. Но совершить его, кроме Симагина, было некому. И третье: Симагин никак не мог из изолятора звонить своей женщине. Но, очевидно, он ей звонил, поскольку, кроме него, никто — ведь не ваши же следователи? — не мог предупредить ее о том, что к ней придут, что надо отвечать честно и так далее. Верно?

• Предыдущая
• 52/88
• Следующая