Жизнь и смерть Петра Столыпина - Рыбас Святослав Юрьевич - Страница 36
- Предыдущая
- 36/67
- Следующая
«Вехи» отказывались от вековой традиции, идущей еще с времен Петра Великого, когда к российскому организму был привит росток западной культуры. Индивидуализм русской интеллигенции противостоял коллективизму русского народа. Эта историческая драма осознавалась русским обществом в диалоге западников и славянофилов, однако всегда на последних власти смотрели подозрительно. Характерно, что Столыпин, чье детство и отрочество прошли в период наивысшего подъема славянофильского духа, происходившего в годы русско-турецкой войны за освобождение Болгарии, выражал более глубокие, традиционные взгляды русского народа в отличие от его политических противников. По сути, «Вехи» знаменовали осознание частью интеллигенции плодотворности его выбора (с учетом, конечно, отрицания Реформатором средневековой патриархальности).
Показательна статья Франка, в которой он говорил, что русский интеллигент — это «воинствующий монах нигилистической религии земного благополучия», то есть человек, лишенный души. Как пример морального нигилизма и неуважения к праву в сборнике были напечатаны слова Ленина на съезде социал-демократов в 1903 году о необходимости сурового подавления несогласных даже внутри собственной партии.
Казалось бы, что в «Вехах» необычного? Эти мысли уже были известны, подобные предостережения высказывали и раньше. Но сборник был как бомба в стане либералов. Он стал модным. В нем было то, что позволяло интеллигенции наконец почувствовать себя не заложником, не рабом старых традиций, а иметь возможность выбора — путем сотрудничества личности с обществом. «Вехи» закладывали новый подход в философии русской интеллигенции. Неспроста вся левая печать обрушилась на них с уничтожающей критикой («Слепые вожди слепых», «Творцы нового шума», «Обнялись с божественностью» и т.д.). П. Н. Милюков даже издал целый сборник статей против «Вех».
Вообще 1909 год — высшая точка в судьбе Реформатора. И одновременно — начало заката.
Первый признак отрицательных, но еще неосязаемых перемен был воспринят как простое недопонимание между ним и Николаем. Разговор касался некоего Григория Распутина.
В конце 1908 года Герасимов от дворцового коменданта Дедюлина узнал, что на квартире фрейлины Вырубовой представлен государыне Александре Федоровне «старец» Распутин. Дедюлин заподозрил в нем возможного террориста, искавшего доступ в царский дворец. Герасимов установил за Распутиным слежку и навел справки о его прошлом. Сведения получил неутешительные. Сибирские жандармы докладывали, что за «старцем» числятся кражи и разврат. Филеры доносили о его посещениях притонов, связях с проститутками, разгулах. Вместо «террориста» Герасимов получил развратника.
Герасимов сообщил об открытии Столыпину, полагая, что тот знает о Распутине. Но ни о каком Распутине Столыпин даже не слышал, а услышав, поразился. Не хватало властям в смутный период еще беспутника в сердце империи!
Герасимов стал его утешать на свой лад, считая все же, что террорист был бы хуже.
Столыпин рассуждал по-другому. Царь не имел права ронять свой моральный авторитет, жизнь его семьи должна быть чиста, как хрусталь; иначе, если погибнет авторитет, может случиться самое плохое.
Еще было далеко до обличений с думской трибуны, когда Гучков в достаточно понятных выражениях осуждал «высшие сферы» за связь с Распутиным.
Столыпин решил действовать быстро и во время ближайшего доклада Николаю, волнуясь оттого, что вторгается в личную жизнь царя спросил:
— Знакомо ли Вашему величеству имя Григория Распутина? Николай помолчал, потом спокойно ответил:
— Да, государыня рассказывала мне, что несколько раз встречала его у Вырубовой. Это странник, он много ходил по святым местам, хорошо знает Писание.
Столыпин продолжал расспрашивать:
— А Ваше величество с ним не встречались?
— Нет, — коротко ответил Николай.
И тут Столыпин переступил грань приличия и, почувствовав неуверенность в голосе царя, возразил:
— Простите, Ваше величество, но мне доложили иное.
Никто ему не докладывал. Герасимов говорил только об императрице.
— Кто же доложил это иное? — спросил Николай.
— Генерал Герасимов.
Николай отвел взгляд, поколебавшись, с усмешкой сказал:
— Но если генерал Герасимов так доложил, я не буду оспаривать.
Действительно, государыня уговорила меня, я видел его два раза... Но почему это вас интересует? Это моя личная жизнь, ничего общего с политикой не имеющая. Разве у нас не могут быть личные знакомые?
Беспомощность и смущение Николая тронули Столыпина. Он не ожидал, что самодержец, чья жизнь и без того была под постоянным наблюдением охраны, будет поставлен его расспросами в неловкое положение. Со свойственной ему прямотой Петр Аркадьевич сказал, что государь возвышается над всей страной и весь народ смотрит на него. Поэтому ему нельзя соприкасаться ни с чем нечистым. И Столыпин, как наставник, выложил все собранные полицией сведения о Распутине.
Николай не сразу поверил, переспрашивал. Потом как будто согласился, что на самом деле ему нельзя встречаться со «старцем», и пообещал, что больше встреч не будет.
На обратном пути из Царского Села в Петербург Столыпин пересказывал Герасимову разговор с Николаем. Он был и взволнован, и удовлетворен, словно проделал тяжелую работу.
Герасимов же сомневался, спросил, не пообещал ли Николай, что и царица не будет видеться с Распутиным. А такого обещания не было. Поэтому Герасимов в отличие от премьер-министра отнесся к рассказу Столыпина скептически.
Он приказал усилить наблюдение за Распутиным. И что же? Агенты передали, что «старец» зачастил к фрейлине Вырубовой, где несколько раз встречался с царицей.
Теперь стало ясно, что с Распутиным нужно бороться самим. Вторично обращаться в Царское Село бессмысленно. Но разве у председателя Совета министров и одновременно министра внутренних дел не имелось никаких прав? Герасимов предложил выслать Распутина в административном порядке в Сибирь. Он нашел старый закон, позволяющий министру внутренних дел высылать мошенников, пьяниц, развратников.
- Предыдущая
- 36/67
- Следующая
