Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович - Страница 11

— Сегодня ненастье задержало нас всех на мельнице, и ты, как видно, решил этим воспользоваться и обвести нас вокруг пальца какой-то несусветной, как ты выражаешься, небылицей, — прервал рассказчика вислоусый смуглый крестьянин со шрамом на лбу.

Под его длинными усами пробежала беззлобная улыбка, и все добродушно рассмеялись.

Но рыжебородый обиделся.

— Замолчи! Ты всегда такой ехидный — рта мне открыть не даешь, — сердито сказал он. — Неужели ты думаешь, что кимпаловская шуба, о которой я рассказываю, похожа на какую-нибудь обыкновенную старую шубу?

— Нет, вы только послушайте его, — не унимался вислоусый. Можно подумать, что он своими глазами видел эту необычайную шубу!

— Чтобы я да не видел шубы Кимпала Киaпача? И ты смеешь так говорить! Эх, и горемычная же мать родила такого дурня! Самого Киапача мне — врать не стану — увидеть не пришлось, я его в живых не застал, а шубу его я видел, ну вот как сейчас вижу шубу мельника. Был я тогда, правда, невелик, лет мне с десять, не больше, было. А о Киапаче я от стариков слыхал, что дожил он до глубокой старости и все сидел в последние годы жизни у очага сгорбившись, никого не узнавал, не мог даже сам взять уголек из очага, чтобы прикурить: смерть, видать, о нем забыла, а почему — не знаю.

Тут рассказчик ударил концом палки по единственной чуть тлеющей еще головешке и, положив уголек в потухающую трубку, с наслаждением затянулся.

— Однажды, ранней весной, — не спеша продолжил он медлительное повествование, — родители повели меня в церковь поклониться святому Георгию. Зимой я тяжело переболел, и они дали обет, что я, если останусь жив, приду поблагодарить святого за исцеление. На обратном пути мы все свернули к дому Кимпала Киапача. Его самого, как я вам уже говорил, давно не было в живых, и в доме хозяйничал его наследник — толстопузый Кып.

— Когда зашли и уселись, я увидел через открытую в чулан дверь старую-престарую шубу, всю в дырах. По дороге домой я рассказал об этом отцу.

«Да, это шуба покойного Кимпала», — отозвался отец и тут же рассказал мне всю историю этой знаменитой шубы.

Рыжебородый сделал передышку, чтобы всласть покурить и дать отдохнуть своему языку, без устали моловшему наравне с жерновами, которые все сеяли и сеяли желтовато-белую муку нового урожая. Дождь за окном лил все сильней и сильней, и мельник Шиакир, который принес вязанку дров и сбросил ее у двери, вымок до последней нитки — вода ручейками стекала с его желтой домотканой куртки. Он положил несколько полен на затухающие угли очага и начал дуть во всю силу легких, чтобы разжечь огонь.

— Следите за жерновами, — обратился он к крестьянам, выжимая из башлыка дождевую воду. — Как только они перемелют всю засыпанную кукурузу, пусть сыплет следующий по очереди, а то жернова могут испортиться, работая вхолостую.

Предоставив собравшимся самим поддерживать огонь, он снова ушел за дровами. Мокрые поленья в очаге начали разгораться, от них шел горячий пар, концы покрылись мутной пеной. И рыжебородый, водя палкой по горячей золе, продолжил свой рассказ.

— Вот как было дело, — сказал мне отец, когда мы шли от Кимпаловой сакли домой. Кимпал Киапач был бедняком. Но и бедняки бывают разные. Не каждого из них, пожалуй, и назовешь бедняком. Но Киапач был, можно сказать, из всех бедняков самый что ни на есть бедный. Что называется — ни кола ни двора, дальше некуда. Семьи у него не было, и он бродил целыми днями по селу, все принюхиваясь, откуда потянет сладким запахом горячей мамалыги. Почует — и шасть за порог. Ну и подкармливали его, только неохотно — за лодыря почитали. Бывали иной раз дни, когда никуда он на обед не попадал. Тогда уж волей-неволей варил он себе фасоль на два дня сразу в единственном глиняном горшочке с обломанными краями, который составлял всю его кухонную утварь. Работать то ли он сам не хотел, то ли его не брали — не поймешь, а только всю жизнь он так и околачивался по чужим дворам. Впрочем, нет, как-то раз он женился, но жена попалась ему хмурая, неразговорчивая, и он от нее убегал, чтобы по-прежнему слоняться без дела по селу.

Словом, не сошлись они характерами, и, не прожив с Кимпалом и года и не нажив с ним ни детей, ни хозяйства, жена его ушла восвояси к родителям, которым, впрочем, она тоже была в тягость. Летом и зимой Кимпал ходил в своей рваной, ветхой шубе, пальцы его ног всегда выглядывали на свет божий в дыры сухих, из невыделанной кожи, чувяков, которые, впрочем, не каждый решился бы назвать чувяками — так, опорки.

Но ведь выпадет же человеку иной раз счастье! Именно так и случилось с Кимпалом: он каким-то образом внезапно разбогател... Как это случилось, спрашиваешь ты, усач? Опять не веришь мне? Ну, разбогател человек и разбогател — что же тут удивительного! Неужели обо всем решительно надо рассказывать здесь, у очага мельника Шиакира? Впрочем, если уж всю правду говорить, отец мне ничего об этом не рассказывал, и я сам не знаю, как разбогател Кимпал. Одно известно: был Кимпал нищим, несчастным — и вдруг стал богачом. А как стал — никто не знает. Ну, думать можно по-всякому: может, нашел Кимпал кошелек с золотом, может, наследство получил после смерти богатого дядюшки — привалит же счастье человеку! А может, — далеко ли до греха, — каким-нибудь темным делом добыл Кимпал состояние.

Кто знает? Никто не знает, да и не к чему. Мы знаем одно: была у Кимпала старая шуба, и о ней мы и ведем разговор.

Да, так на чем, бишь, я остановился? Забыл! А все ты, усач, сбил меня своими расспросами. А, вспомнил! Так, значит, разбогател Кимпал и, разбогатев, возгордился так, что и близко не подходи. Отрастил себе такое пузо, что вот-вот, гляди, лопнет, ни с кем из простых людей знаться не захотел, забыл, кем был, забыл всех, кто его кормил в трудные годы, забыл и свою старую шубу, служившую ему безотказно и в жару и в холод.

И вот однажды пришли крестьяне на сельский сход. И, как водится, до того, как начали обсуждать важные вопросы, стали они говорить о хозяйственных делах. Был там и Кимпал Киапач.

С тех пор как он разбогател, он стал садиться только среди зажиточных хозяев, которые раньше и знать его не хотели. Он не обращал внимания на тех, кто победнее, а порой и издевался над ними, не давая им сказать ни слова, донимая их насмешками.

И простые люди, которые раньше, жалея нищего Кимпала, помогали ему, теперь стали его побаиваться — как-никак богач, а от богача того и жди какой-нибудь обиды или притеснения! В его руках сила — деньги в его руках.

...Ну вот, сидели, значит, крестьяне на сходе, подходили опоздавшие, появился и сосед Кимпала, Дзадзала, человек прямой, честный, неглупый. Он был рачительным хозяином, никогда никого не обижал, помогал как мог попавшим в беду — словом, был достойным человеком. Как и подобает, поздоровался он с односельчанами, те ответили ему — кто почтителъно, с уважением, а кто и так, спустя рукава: не больно, мол, важная птица. Однако все приподнялись как подобает. И только один Кимпал Киапач не тронулся с места. Он важно прищурился, мельком взглянул на соседа и, издевательски ухмыляясь, выпалил: «Что, Дзадзала, тебя тоже пригласили на сход или ты сам пожаловал?» При этом он умышленно, чтобы сильнее оскорбить Дзадзалу, нажал на слово «тоже».

Дзадзала вскипел, но сдержался и ответил как только мог спокойно, хотя не без язвительности: «Конечно, специально ко мне не присылали гонца с сообщением — всех известили, известили и меня. Ну, а если требовалось твое особое разрешение на это, то прости — я не знал. Я пришел сюда наравне со всеми, как член общества».

Кимпал насмешливо улыбнулся.

«Ну конечно, ты член общества, раз сам себя так называешь.

Вот народ и поджидал твоего прихода. Как же было без такого важного члена общества начать обсуждение важных дел?» — продолжал он издеваться над своим соседом.

Этого Дзадзала уж не мог вынести. Долго он сносил насмешки Кимпала, но есть же предел всякому терпению. Ведь и камень лопается, если его накалить сверх всякой меры! И вот слово за слово — и соседи горячо заспорили.