Его единственная любовь - Рэнни Карен - Страница 17

• Предыдущая
• 17/71
• Следующая

– Что ты хочешь сказать? – спросил он неуверенно. – Ее убили скотты.

Она покачала головой.

– Англичане принесли смерть и убийство в Гилмур.

– Ты лжешь, – возразил он по-прежнему тихо, но его голос звучал неожиданно страстно.

Она круто обернулась к нему, раздраженная его недоверием.

Он стоял на одной ноге, подняв другую, собираясь выйти из чана. Рукой он тянулся к полотенцу. Свет свечи играл на его плоти, капельки воды подчеркивали красоту его тела – плоскую грудь и бока, мускулистые ноги и руки.

Он вышел из чана, не сделав даже попытки прикрыть свою наготу полотенцем.

Она отвела глаза.

– Скажи, что ты имела в виду, Лейтис. – Его голос показался ей хриплым и жестким. Он завернулся в полотенце и шагнул к ней.

– Дочь лэрда была убита англичанами, – сказала она, ощущая слабость во всем теле по мере его приближения к ней.

Теперь он стоял рядом, и жар его тела был столь силен, что согревал ее даже на расстоянии.

– Мойра Макрей вышла замуж за одного из ваших, – сказала она, сложив руки на груди. – Но она очень страдала от этого, хотя и стала графиней. Солдаты генерала Уэйда не посчитались с тем, что она была титулованной особой. Для них имело значение только то, что она была женщиной и оказалась одна.

Его руки крепко сжали ее плечи. Медленно и решительно он повернул ее лицом к себе. Его руки спустились с ее плеч на предплечья, а потом нежно и легко скользнули к запястьям.

– Я слышал, что ее убили Драммонды. – Он с трудом выговаривал слова.

Внезапно она ощутила в нем отчаянную ярость, и это изумило ее.

Ей хотелось отодвинуться от него. «Сделай шаг, Лейтис. Один крошечный шажок, чтобы не чувствовать его так близко».

Минуты медленно текли, а она все смотрела ему прямо в лицо. И когда его руки сжали ее запястья, она ощутила ответное тепло в своих жилах. Будто он измерял правдивость ее слов частотой биения ее сердца.

– Тебе-то что за дело, Мясник? – спросила она, наконец, смущенная его долгим молчанием и собственной реакцией на него. – Это старая история. И трагедией это было для нас, а не для англичан. – Она на шаг отступила. – Они убили ее так же, как ты убивал скоттов в Инвернессе.

Алек смотрел на нее, не в силах понять ее внезапной вспышки ярости или противостоять презрению в ее глазах. Гнев был ее защитной реакцией, которая до этой минуты не срабатывала так успешно, как ей бы хотелось.

Подойдя к столу, он посмотрел на еду, принесенную Дональдом. Он редко ел вместе с другими офицерами, разве что во время военной кампании. Он предпочитал уединение, и эта привычка появилась у него давно, еще во Фландрии. Трудно найти себе задушевного друга среди подчиненных, офицеров или солдат, когда приходится отдавать им приказы и посылать их в бой, возможно, на смерть. Но в эту минуту он усомнился, что сможет проглотить хотя бы крошку. Ему и дышать-то стало тяжело.

– Ты в этом уверена, Лейтис?

– Да, – коротко ответила она. – Спроси любого в долине, если не веришь мне.

Алек кивнул, невольно принимая неприятную правду, которая проникала в него медленно, и только поэтому он мог вынести ее непереносимую жестокость.

Он сел, прижимая ладони к закрытым глазам, и услышал только, как Дональд вошел в комнату, будто привлеченный его смятением, и принялся выливать воду из чана в ведра.

– Почему для тебя это так важно? – спросила она с любопытством.

Алек не ответил. Что он мог ей сказать? Что большую часть жизни он лелеял свою ничем не обоснованную ненависть? Что всю жизнь он обманывался? В день, когда убили его мать, он стал другим человеком, и его путешествие назад, в Англию, способствовало его превращению из веселого мальчика в разгневанного юношу. Он понимал тогда, что безмятежные дни его детства безвозвратно миновали.

Он обернулся и посмотрел на нее. Лейтис стояла, прижимаясь спиной к стене. В ее глазах было недоверие, руки решительно скрещены на груди. Это не похоже на беззащитную заложницу.

Алек хотел сказать, что он вовсе не такой отвратительный злодей, каким она его представляет, и что его действия в Инвернессе не были продиктованы порочностью или природной жестокостью. Но он молчал, считая, что сдержанность безопаснее откровенности.

Прошел час. Веки Лейтис отяжелели, и дважды она чуть было не заснула стоя, с трудом удержавшись на ногах.

– Ты собираешься всю ночь стоять? – спросил он.

– Да, – последовал краткий ответ.

Наконец она осторожно, с опаской, присела на край кровати, опираясь плечом о резное дубовое изголовье, украшенное гербом Макреев. Он сидел за столом, вытянув перед собой ноги, и смотрел на закопченные кирпичи камина, будто он был дверью в тайное убежище, где можно укрыться от своих мыслей.

Вокруг Гилмура вздыхал ветер, касался своими крыльями толстых стекол в его окнах, метался среди руин рухнувших стен. Это был печальный звук, жуткое дополнение к другим звукам ночи. Где-то скрипнула половица, где-то упал кирпич. Казалось, старый замок медленно приходит в себя, оживает в темноте ночи.

Когда Алек поднялся с места, Лейтис, вздрогнув, проснулась от скрипа его стула.

Он бросил полотенце в ванну и заметил, что ее глаза расширились, она вскочила с кровати и снова вжалась в стену, мгновенно насторожившись. Он надел бриджи и вышел из комнаты, оставив дверь открытой.

Ночь окутала темнотой старый замок. Лишенный кровли зал, где когда-то собирался весь клан, казался беззащитным и открытым всем стихиям. Размытый овал луны струил тусклый свет. Он запрокинул голову, глядя на мерцающие звезды.

Темнота была снисходительна к замку Гилмур, она заполняла зияющие дыры и проломы в полуразрушенных ядрами стенах, оживляла тени, и, наконец, Алеку стало казаться, что он не единственное живое существо в этой комнате.

Он не был наделен ярким воображением, не склонен к фантазиям, не верил в привидения и духов. Просто все его мысли были больше в прошлом, нежели в настоящем. Его память возвращала ему образ деда, сидящего на стуле, похожем на трон. Он вершил суд с такой естественностью и легкостью, о которых Алек мог только мечтать. Но лэрд разбирался с мелкими нарушителями порядка, и очень редко его приговор был суров.

Он припоминал, как сидел здесь, в этом зале, рядом со смертным одром своей матери. Ее обрядили в самое красивое платье из синего льна, в нем она была похожа на принцессу. На грудь ей положили деревянное блюдо, куда дед насыпал горку земли и другую, поменьше, соли. Все предметы, дающие отражение, были убраны из Гилмура, вплоть до кинжалов и щитов, покрывавших стены, – их завесили пледами Макреев.

Клан был в трауре, и завывания ветра казались голосами плачущих женщин. Ему чудилось, что они, как духи, пролетают мимо, касаясь его невидимыми руками, будто разделяют его горе.

Пять волынщиков клана Макреев расположились в ряд, чтобы отдать последние почести дочери лэрда. Они играли погребальную песнь Макреев, мелодию непередаваемой скорби. В то утро он возненавидел звук волынок. А позже возненавидел все, связанное с Шотландией, – ее дикость, варварство, жестокость, суровость этих мест.

Внезапно звезды заволокло ночным туманом, что нередко случались в Гилмуре. И прямо к звездам возносился марш Макреев, небесный хор высоких и нежных голосов, и эта мелодия навевала и радостные, и горькие воспоминания.

И в эту минуту он вернулся в настоящее. Нет, ему не почудилось, – просто Хемиш снова нарушил его запрет. Упрямый осел!

Он повернулся и пошел в комнату. Лейтис стояла в дверях, и ее лицо выражало скорее смущение, чем презрение.

Она замерла, едва он приблизился к ней, и прижалась спиной к дверному косяку. Он уперся локтями в дверь и большими пальцами рук приподнял ее голову за подбородок, чтобы внимательно изучить ее лицо в мягком желтом свете свечей.

Его пальцы нежно прошлись по ее лицу, будто он пытался отыскать черты ребенка в лице взрослой женщины. В ответ она прикрыла глаза, оставаясь неподвижной. Но ее тело трепетало от его прикосновений, и нахлынувшая на него волна нежности напугала его самого. Он отпрянул и опустил руки, потом отступил еще на шаг.

• Предыдущая
• 17/71
• Следующая