Подъем и падение Запада - Уткин Анатолий Иванович - Страница 77

В январе 1900 г. на подиум сената поднялся сенатор от Индианы Альберт Беверидж, и Америка услышала голос, позвавший ее к мировому могуществу. «Внутренние улучшения были главной чертой первого столетия нашего развития; владение и развитие других земель будет доминирующей чертой нашего второго столетия... Изо всей расы Бог избрал американский народ как свою избранную нацию для конечного похода и возрождения мира. Это божественная миссия Америки, она принесет нам все доходы, всю славу, все возможное человеческое счастье. Мы — опекуны мирового прогресса, хранители справедливого мира... Что скажет о нас история? Скажет ли она, что мы не оправдали высочайшего доверия, оставили дикость ее собственной участи, пустыню — знойным ветрам, забыли долг, отказались от славы, впали в скептицизм и растерялись? Или что мы твердо взяли руль, направляя самую гордую, самую чистую, способную расу истории, идущую благо родным путем?.. Попросим же Господа отвратить нас от любви к мамоне и комфорту, портящими нашу кровь, чтобы нам хватило мужества пролить эту кровь за флаг и имперскую судьбу».

В октябре 1900 г. Теодор Рузвельт делился своими «желаниями»: «Я хотел бы видеть Соединенные Штаты доминирующей державой на берегах Тихого океана». Пока Дьюи брал Филиппины, конгресс объявил об аннексии Гавайев и всего Филиппинского архипелага; одновременно военно-морской флот США овладел контролем над островами Уэйк и Гуам. Верхний предел этой волны зафиксировал в январе 1917 г. президент Вильсон, когда заявил, что американские принципы — это принципы всего человечества. Вильсон предложил нациям мира «принять доктрину президента Монро в качестве доктрины для всего человечества»[391].

Вторая волна накатила столетием позже. Подобно тому, как победа над Испанией в 1898 г. сделала Соединенные Штаты неоспоримым хозяином Карибского бассейна, победа в 1989 г. сделала США неоспоримым мировым гегемоном. «Отныне, — пишет американский политолог Э. Басевич, — американские интересы уже не знают пределов в планетарном масштабе»[392]. Конечно, при желании можно представить дело так, что и Луизиана, и Техас, и Калифорния были навязаны (судьбой, соседями) Соединенным Штатам. Немало адвокатов той трактовки, что и в Первую и во Вторую мировые войны Америка была вынуждена вступить. Виноват, мол, в 1898 г. кровавый кубинский диктатор генерал Валериано Вейлер, столетием позже — Милошевич, а в 2001 г. — мулла Омар. Это если считать историческую истину служанкой господствующей сегодня исторической схемы.

Миф о «неохотно принявшей на себя миссию сверхдержавы» Америки популярен. Начальник отдела планирования государственного департамента при президенте Дж. Буше-мл. Ричард Хаас так и назвал свой «опус магнус» — «Неохотная сверхдержава». Но в свое время такие творцы (и историографы) американской истории, как Теодор Рузвельт, признавали (в 1898 г.), что «конечно же, вся наша национальная история была историей экспансии». И конечно же, великой наивностью звучат слова американского историка Э. Мэя о том, что «некоторые нации достигали величия, — но на Соединенные Штаты это величие просто свалилось».

Такие определения звучат неуважением к многочисленным и талантливым строителям американской империи, таким, как госсекретарь Хэй, Т. Рузвельт, сенаторы Лодж и Беверидж, У. Тафт, Вудро Вильсон, полковник Хауз, генерал Леонард Вуд, Генри Стимсон, плеяда политиков вокруг Франклина Рузвельта, государственные секретари Маршалл и Ачесон, треугольник Ловетт — Маклой — Форестол, генерал Эйзенхауэр, камелот Кеннеди, «ястребы» Рейгана, готовые к выходу за пределы «холодной войны» технократы Дж. Буша-ст. («люди действия, а не размышлений», как называл их государственный секретарь Дж. Бейкер[393]), глобалисты Клинтона, планетарные политики Дж. Буша-мл.

6 марта 1947 г. президент Трумэн в колледже Бейлор (штат Техас) формулирует свое кредо: «Мир должен перенять американскую систему... Сама американская система может выжить в Америке, лишь став системой всего мира».

Миф имперской невинности Америки пережил «холодную войну» не потому, что он исторически убедителен, а потому, что он оказался чрезвычайно полезным для эпохи бесспорного глобального преобладания США. Если это не так, то пусть кто-нибудь объяснит, что или кто угрожает стоящей на вершине современного мира Америке, выдвинувшей свои вооруженные силы в 45 стран мира, ключевых стран. Поневоле приходится делать вывод, что внешние факторы никогда не объясняли внешнеполитической экспансии Соединенных Штатов. Побудительными были внутренние причины. Президент Дж. Буш-ст. дает наилучшую иллюстрацию мемуарным утверждением, что главным итогом войны против Ирака в 1991 г. было «низвержение вьетнамского синдрома»: «Превосходно проявившие себя войска не только заслужили общественное восхищение, но и сделали бессмысленным предположение, что окончание «холодной войны» может быть основанием для опасной демобилизации. Скорее напротив, Соединенные Штаты без лишнего шума сделали своей политикой постоянное военное доминирование. Наконец, операция «Буря в пустыне» сделала бессмысленными предсказания, что либо Япония, либо Германия могут вскоре обойти Америку. Соединенные Штаты вышли из этой войны как единственная сверхдержава, не имеющая более конкурентов на этот титул... Возникает новый мир, и обозначились перспективы нового мирового порядка»[394].

Как представляется, республиканская администрация Дж. Буша-мл. зря «смущается» термина «империя». Ее предшественники не испытывали особого смущения при его употреблении. И речь идет не об одиозных идеологах империи, таких, как президент Теодор Рузвельт, но о гораздо более близких по времени творцах внешней политики США.

Государственный секретарь администрации Д. Эйзенхауэра Джон Фостер Даллес в середине прошлого века утверждал, что все империи «насыщены великими идейными системами, они излучают такие символы веры, как «Явное предназначение», «Бремя белого человека». Мы, американцы, нуждаемся в символе веры, который делает нас сильнее, в символе веры такой силы и убедительности, которая заставила бы нас почувствовать, что нами владеет миссия всемирной убедительности, влекущая нас распространить ее по всему свету»[395].

Как и давний разгром устаревшего испанского флота в бухте Манилы (1898), освобождение Кувейта в 1991 г. было явлением периферийным по сравнению с теми вопросами, что неизбежно встали перед американскими лидерами в Вашингтоне. В 1898 г. президент Маккинли должен был думать не о судьбе «маленьких коричневых братьев», а о том, как защитить завоеванное, как охранить глобальные позиции Запада.

Сразу после 1991 г. имели место эвфемизмы. Государственный секретарь США в администрации президента Клинтона М. Олбрайт ответила на приобретший актуальность вопрос своим определением Америки: «Нация, без которой невозможно обойтись. Она остается богатейшим, сильнейшим, наиболее открытым обществом на Земле. Это пример экономической эффективности и технологического новаторства, икона популярной культуры во всех концах мира и признанный честный брокер в решении международных проблем»[396]. Место Америки, объясняла американскому сенату государственный секретарь Олбрайт, «находится в центре всей мировой системы... Соединенные Штаты являются организующим старейшиной всей международной системы». Ее заместитель С. Тэлбот в том же ключе подчеркнул: «Если мы не обеспечим мирового лидерства, никто не сможет вместо нас повести мир в конструктивном, позитивном направлении».

Правящей республиканской администрации Дж. Буша-мл. также не хотелось бы сразу расставлять акценты и однозначно называть свою политику имперской. Характеризуя современную Америку, невозможно говорить об империи в классическом виде — эмфатически утверждает советница президента Буша по национальной безопасности Кондолиза Райс. Ее отрицание принуждения других сводится в конечном счете к утверждению, что «у Соединенных Штатов нет территориальных амбиций и нет желания контролировать другие народы»[397]. (Это сказано после Войны в Заливе, Косова и Афганистана — и непосредственно перед вторжением американских войск в Ирак.) Подобным же образом и президент Буш, выступая в День ветеранов, открещивался от неизбежного лозунга: «У нас нет территориальных амбиций, мы не стремимся создать империю».