Остров Колдун - Рысс Евгений Самойлович - Страница 28
- Предыдущая
- 28/35
- Следующая
Теперь мы разгребли всю эту гору книг, тетрадей, картин и под ними нашли и сахар, и чай, и консервы. Оказалось, что среди консервов очень много банок с тушеным мясом, как раз тех, которые я очень люблю.
Мы быстро перетаскали наши запасы на берег и сложили на чистую простыню, которую нашли в уголке за прилавком. Как приятно было смотреть на всю эту гору пищи, как приятно было думать, что скоро мы будем сыты и сможем спокойно ждать, пока придет за нами корабль!
Глафира, Валя и мы с Фомой взяли простыню за четыре конца и медленно двинулись к пещере.
Все время, пока мы таскали продукты, Жгутов, по-прежнему опустив голову, сидел на камне. Но, когда мы двинулись к пещере, он вдруг поднял голову.
– Теперь вы меня голодать заставите, – сказал он. – Ну что ж, ваша взяла. Но только смотрите, моя игра ещё не кончилась.
Фома Тимофеевич остановился и посмотрел на Жгутова.
– Пожалуйста, – сказал он, – завтрак, обед и ужин тебя ждут каждый день. Приходи, ешь.
– Фома Тимофеевич, – жалобно сказал Жгутов, – дайте мне мою долю.
Я понимал, как ему не хотелось три раза в день приходить к людям, которых он пытался убить. По чести сказать, я бы охотно дал ему его долю. Тоже и нам было мало радости видеть его противную физиономию. Но Фома Тимофеевич рассудил иначе.
– Нет, Жгутов, – сказал он, – на судне стол общий, ну, и на необитаемом острове тоже.
Я думаю, что капитан не хотел выпускать из виду Жгутова. Мало ли что могло взбрести в его сумасшедшую голову. А так все-таки три раза в день мы могли за ним наблюдать.
Мы двинулись дальше, неся простыню, и Жгутов крикнул нам вслед просительным тоном:
– А сейчас когда приходить? Видно, он не успел толком поесть – Валька ввалилась на бот и помешала ему. Видно, и его тоже мучил голод.
– Через полчасика, – ответил Фома Тимофеевич. – А раньше придешь, тоже не беда, поможешь водорослей набрать для костра.
Жгутов промолчал и остался сидеть на камне и даже нам вслед не смотрел, а смотрел в море и думал свою, наверное, горькую думу. А может быть, и не так. Может быть, просто сидел и отчаянно искал выход, придумывал разные способы, как бы все-таки нас одолеть, убить, уничтожить. Не знаю я и не хочу даже знать, о чем думал Жгутов.
В углу пещеры мы расстелили простыню, сложили на неё аккуратненько кирпичики хлеба, консервы, чай, сахар, и как-то сразу пещера стала как настоящий дом, и, по чести сказать, если бы только я не думал, что мама очень волнуется, мне бы хотелось здесь пожить недельку-другую.
Быстро мы натаскали водорослей, и перед входом в пещеру загорелся костёр. Мы с Фомой сбегали ещё раз на бот и притащили кастрюли, ножи, ложки, несколько тетрадей на растопку и ломик, чтобы повесить на нем чайник или кастрюлю. Ломик одним концом уперли в скалу, а под другой конец подставили камень, который лежал недалеко. Когда мы брали тетради, я подумал, что, может, стоит взять несколько книг. Спросил об этом Фому, а он помолчал, посопел и сказал, что не надо. Он был, конечно, прав. Книги жечь неприятно. Все-таки люди думали, старались, писали.
И вот загорелся костёр, и над огнем висели кастрюля и чайник, и чайник скоро начал шуметь, и в кастрюле булькало растопившееся сало, и мы с Фомой большими ломтями нарезали хлеб, а Фома Тимофеевич предложил накрошить хлеб прямо в консервы. Там было столько сала, что получилось вроде очень густого супа. Глафира насыпала в чайник чаю, и чайник закипел, и наконец мы сняли ломик с кастрюлей и чайником и сели вокруг кастрюли все пятеро с ложками, А тут и Жгутов подошел, и ему тоже дали ложку, и он сел вместе с нами, и мне было так хорошо, что я даже и на него не злился. И мы с серьёзными, задумчивыми лицами, стараясь не торопиться и не ронять достоинства, начали ложками доставать из кастрюли куски пропитанного горячим салом хлеба и дули на них, стараясь показать, что мы не торопимся, что мы не умираем от голода, а просто неторопливо, прилично едим.
Как было хорошо почувствовать себя сытым! Честное слово, иногда имеет смысл поголодать, чтоб испытать это удивительное удовольствие. Пока мы ели, чай настоялся, и Глафира его разлила по кружкам, и мы насыпали сахару кто сколько хотел и мешали ручками ножей и потом пили его – крепкий, сладкий, с хлебом, – и перед нами лежало огромное голубое море, и даже чайки кричали весело, так было нам хорошо.
Много есть скверного в кораблекрушении, но все-таки бывают и хорошие минуты. Не знаю, испытывали ли ребята из моей воронежской школы столько радости, сколько я испытал.
Как только мы кончили пить чай, Фома Тимофеевич сказал:
– Я позволил вам побездельничать, поскольку вы давно не ели и все заслужили обед, а теперь хватит. Чья очередь у флага стоять?
– Моя, – сказала Валька.
Фома Тимофеевич с сомнением на неё посмотрел.
– Ну, может, тебе и отдохнуть стоит, – сказал он. – Всё-таки ты набедовала сегодня. Да, пожалуй, и очередь надо заново ставить, раз у нас перерыв получился. Ну, мальчики, кто из вас пойдёт?
– Я, – сказали мы оба с Фомой.
– Ты, Фома, уже стоял, – сказал я. – И за себя и за Вальку. Теперь я постою.
Сейчас, когда я был сыт, мне даже хотелось постоять у флага, посмотреть на море, попридумывать разные интересные вещи. Фома не стал спорить. Я поднялся на вершину скалы и оглянулся, чтоб посмотреть на своих, чтобы проверить, виден ли им я. Фома, Глафира, Валька и капитан сидели вокруг костра. Валька смотрела на меня и, увидев, что я обернулся, помахала мне рукой. Вниз по скале медленно спускался Жгутов. Мои были все вместе. Им было хорошо, моим друзьям и товарищам, а Жгутов шел один, и теперь до следующей еды ему предстояло сидеть одному у себя в расселине, смотреть на море и думать о будущем, которое для него обязательно будет плохим.
Я даже чуть было не пожалел его, но вспомнил Степана, додумал о Глафире, представил себе, как стоял Жгутов с гаечным ключом в руке, как он смотрел на Фому Тимофеевича, и перестал его жалеть.
Мне предстояло два часа шагать взад-вперед и обводить горизонт глазами. Так думал я и посмотрел на гладкую морскую даль, потом повернулся направо, потом повернулся назад, потом повернулся налево – и остолбенел. Черная точка двигалась по голубому морю. Нет, не точка – крошечный кораблик, крошечный потому, что он был ещё далеко, шел прямо к острову. А может быть, мимо острова? У меня даже сердце упало от неожиданности. Я растерялся. Я помнил, что, если увидишь корабль, надо что-то делать. Только я забыл что.
– Идёт, идёт! – заорал я диким голосом. – Скорей, скорей!
Я боялся отвести глаза от маленького темного силуэтика. Мне казалось, что я отведу глаза, потом посмотрю опять, а его уже нет.
– Скорей, скорей! – продолжал я кричать. – Идет, идет!
Удивительно, как быстро взбежали все наверх, Я узнал об этом прежде всего по отчаянному Валькиному визгу. Уж если был повод повизжать, Валька никогда его не упускала.
– Флагом размахивай, – сказал над самым моим ухом капитан. – Чего зеваешь?
Но уже Фома выхватил флагшток и размахивал флагом с удивительной энергией. А потом я услышал за своей спиной тяжелое дыхание. Тут я наконец решился оторвать на минуту взгляд от идущего судна. Я обернулся. Жгутов стоял за моей спиной, глядел на судно и тяжело, с хрипом дышал.
Долго мы все стояли и не отрываясь смотрели на суденышко. Оно приближалось медленно-медленно, но все-таки приближалось. Оно увеличивалось. Когда я впервые его увидел, оно было почти на самом горизонте, а сейчас за ним уже лежала широкая полоса воды.
– Бот, – сказал Фома Тимофеевич.
– Прямо на остров держит, – сказал Жгутов.
И, помолчав, с ненавистью сказала Глафира;
– Вот, Жгутов, и кончена твоя игра.
И опять мы стояли и молча смотрели, как увеличивается, как приближается бот. Уже было видно всем, что это обыкновенный рыбацкий бот, вроде нашего «Книжника», даже легкий дымок, маленькими облачками вырывавшийся из узенькой трубы, был нам виден. На корме бота был флаг. Три фигурки стояли на палубе. Три маленькие фигурки. Они двигались, что-то делали, потом одна из фигурок спустилась вниз, и на палубе осталось только две.
- Предыдущая
- 28/35
- Следующая
