Приключения 1990 - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/116
• Следующая

Неделю в бездумном, запойном веселье отгулял на свадьбе Михаила. Прихватил туда в первый день Ирочку, принятую всеми за мою невесту. Я против такой версии не возражал, тем более ей она была явно по душе. Бедная девочка... влюбилась в меня, обормота. Как я ее понимал! И как неловко было видеть перед собой ее глаза — любящие взахлеб, без оглядки... Однако у каждого свое персональное горе. С Мариной я объяснился, ничего это, естественно, не дало — обоим было неуютно и принужденно, но в целом мне полегчало. Я глупо и честно признался в любви. Теперь можно было и забыть ее. Нет, забыть не получалось. Вдруг... Увидим, короче.

Но что несомненно, пусть интуитивно, уяснил — фальшивый блеск ценностей, ею признаваемых. Она тянулась к искусству, но тоже, как и я, не знала его. И говорила-то о нем штампами, а мыслила, как арифмометр. Не будь у нее ослепительной внешности — продавщица, портниха, на большее точно бы не сподобилась. Не из-за уязвленного самолюбия думается этак, а из-за любви к ней, из-за понимания ее. Ей не желаю того не понять. Хотя обольщаться насчет себя — всегда до поры... А продавщицей она бы меня устроила. Но сейчас, не через десять лет. Через десять лет, уверен, выстрадав титул «заслуженной», осознанно смирившись с бездарностью личной, начнет она умело и изящно давить конкурирующие младые таланты, вот что совсем уж неважно... Манеры, хватка и логика есть, опыт прибавится... А спасло бы ее сейчас нормальное женское счастье и надежный человек рядом. Тот, что сейчас с ней — так, временщик, попутчик, она для него — внешний атрибут сегодняшней конъюнктуры. А когда подгадается иной, более перспективный, может, да и обстановочка соответственно моменту организуется, вильнет он в сторону.

С такими мыслями и пребывал я на свадьбе — искренней, загульной, деревенской.

Мишка в приливе хорошего настроения и боязни моего отказа устроить квартиру после неудачи с щипцами предложил иной вариант: угнать его новенькую служебную «Волгу» во время обеденного перерыва. В случае чего — ответственность исключительно на мне, а таскания по следователям и разные «объяснительные» квартиры стоят — таковы были его, видимо, рассуждения. Настроениям этим я подыгрывал, хотя квартиру устроил бы и в качестве свадебного подарка. Но, кажется, в наше время так не полагается. Как сказал Володька Крохин — не помню в честь чего — каково время, таковы и герои его. Ну и вообще взаимоотношения между людьми.

Традиционно Мишка обедал в кафе на Садовом кольце с товарищами по службе, и, как только компания зашла в предприятие общепита, я влез в телегу. Предварительно для решимости я выпил бутылку вина, одновременно рассудив: если зацапают, то, ориентируясь на алкоголь, подведут статью «без цели хищения», то бишь решил прокатиться, по-дурному разыграв товарища. А не поймают — мое счастье.

Сел, завелся и рванул так, что аж резина взвизгнула. Укорил себя рассеянно: потише, машина-то, между прочим, не чужая... В запасе, учитывая процедуру обеда, панику, налаживание связи по постам, имелось около часа.

Впопыхах, из горлышка выпитый мною «литр смелости» начислял градусов восемнадцать, ерунду, но от дикой нервной перегрузки я захмелел так, что с ужасом постигал: еле держу дорогу! К перекрестку подлетел на всех порах, едва не воткнувшись в грузовик впереди, дал по тормозам, инерция кинула меня на руль, нога соскочила с педали сцепления, и машина, дернувшись в судороге, заглохла.

Трясущейся рукой нащупал ключ, с силой повел его в замке и тут же ощутил пустоту под пальцами... В обратную сторону, дурак! Обломал! Сзади сигналили, потом начали объезжать. От светофора ко мне двинулся постовой.

«Пьяный... Угон...» — прошелестели мысли ломкой осенней листвой, по асфальту гонимой.

В дубленке, в отутюженных брюках я полез под машину. Рукой вцепился в лонжерон. На лицо мне стекала грязь. Я видел мокрый, бугристый асфальт, мчащиеся в венчиках водяной пыли колеса автомобилей и рядом, крупным планом, сапоги гаишника.

— Ну что у тебя там? — эхом донесся вопрос.

Я перевел дыхание, чувствуя на зубах песок и отдающую запахом масла глину. С трудом, сквозь страх, оцепенение, пьяный дурман, выдавил:

— Заглохла.

Сапоги потоптались...

— Перегораживаешь движение, — услышалось грозное, но и неуверенное чуточку. — Давай к обочине и там копайся, понял?

— Щ-щас, — просипел я, заставив раздвинуться губы.

Сапоги зашагали прочь. Ободрав лицо о порог, я вылез из-под машины. Ногтями схватил заусенец обломка, торчащий из паза, повернул... «Тух-тух-тух» — подхватил движок, и я врезал по акселератору так, что стекла в домах дрогнули. Постовой погрозил мне палкой — полосатой, как тюремная одежка особо опасных. Дружелюбно, впрочем.

А в гаражах было тихо. Никого. Закрытые двери. Я загнал машину в бокс. Я был трезв. Только ощущал себя выпотрошенным каким-то. Огляделся, стирая хрустким, обледеневшим снежком грязищу с дубленки. Солнышко. Капель бомбит лужи. По-весеннему сонный мир. Покой. А ведь сейчас облава, летят опермашины, Мишка долбает себя кулаком в грудь, кореша подтверждают, милиция изучает след острого старта, десятки людей ищут меня — преступника, отщепенца. Я содрогнулся. По коже с порывом свежего, пахнущего почками и талостью ветерка побежали, отвердевая, мурашки. И до воя захотелось все повернуть назад! Ведь не будет от этой «Волги» радости, только вечная боязнь разоблачения... С повинной, что ли? Или бросить на обочине? Нет, на попятную... поздно. А когда «поздно» началось, где был тот момент, после которого стало «поздно», и почему он был?! Кто я? Ворюга. И на работе ворюга, и не на работе. Много мне это дало? Раньше-то, когда в КБ трудился и с «Победой» маялся, куда радостнее жилось. Не те денежки и удобства, верно, но какая компания, какие ребята... Испытания на полигонах, творчество — серьезные ведь машины делали... Пал я, да? Ну пал. Обратно не возвратиться. Терпеть. Не я один, многие канули в такое существование.

Задумался над собой, над Мишкой, над всякими новыми приятелями и знакомцами, объединенными понятием «связи». Почему мы такие? И ведь сколько нас! Но есть же парни — осваивают просторы, на полюс пехом экспериментируют, корабли поднимают, цивилизации ищут... У них что, все иначе? А что иначе?

Вечером я прибыл к Мишке. Товарищ являл тучу грозовую. Мать его хлопотала по хозяйству с невесткой, свадебное торжество еще витало в доме, но так, умирая в обыденности бытия.

— Затаскали, — сказал Михаил. — Бумаг написал — рука отваливается. И орут все, будто я виноват! В механиках пока что... А завтра — к следопыту...

— Зря мы... — сорвалось у меня.

— Знаешь, — отозвался он, — я завязываю. И с иконами, и... — Вздохнул. — Сначала вроде увлекательно, потом засасывает, зараза, а после не знаешь, чего ради и живешь: того гляди или косая придет, или с обыском... Не мое призвание, Игорек. Я, понимаешь, все же на пионерских гимнах воспитан был. Ну и... смейся не смейся, а отзвуки остались... Туманно я, да?.. В общем, от делишек ухожу, да и работу меняю. Тут колхоз неподалеку, у меня среднее техническое, может, завгаром, не знаю... Но на грани фола — все, хватит.

Я промолчал. В самом деле — хватит.

— Нинке я про иконы... ну, там... сказал... — стеснительно продолжил Мишка. — Такое было! Или развод, или прекращай! Еле успокоил. И на тебе она... это. Остатки долларов сменяю, батя на «Жигуль» в очереди, куплю — и шабаш!

Насчет «сказал Нинке» я попытался разозлиться, но не смог. Сил не нашлось, усталость да безразличие.

— Ужинать садитесь, — проскрипела за дверью Мишкина бабка, и мы прошли в комнату. Нинка взирала на меня, как на змею.

Вернулся Мишкин отец. Под этим делом. С халтуры. Сообщил, что меняли всем коллективом гаража какому-то профессору полуось. Папаня был веселый, но в скучной домашней обстановке тоже постепенно сник и озлобился. Долго смотрел в тарелку с картошкой, посыпанную луком, выслушивая нарекания жены по хозяйству — то не сделано, это... Затем треснул прямо в тарелку кулаком, заорал, разевая пасть:

• Предыдущая
• 26/116
• Следующая