Приключения 1990 - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/116
• Следующая

Он взял свой червонец, на меня не глядел, как-то хмуро, с сомнением взял... Вообще он крупно призадумался. На ближайший час.

А я вылез.

Дома никого не было.

За безобразный внешний вид и стертый протектор с «Жигуля» сняли номер. Пришлось взывать к Игорю, ехать вместе с ним в ГАИ и, дав там своему человечку слово, что отныне машина будет сверкать лаком и обуваться в новые покрышки, выручать номер обратно, дабы узакониться в смысле пребывания в транспортном потоке.

Когда, возвращаясь из ГАИ, проезжали мимо киностудии, я попросил остановиться. Механически попросил. Вылез, из проходной позвонил ассистенту режиссера — как, мол, дела и чем занимаемся? Услышал то, что и хотел услышать: в павильоне вот-вот заканчивается съемка, Марина здесь. Так.

Повесил трубку. В раздумье через стеклянную стену проходной обозрел улицу. Солнечный, ветреный день мая. Младенчески сморщенная листва на тополях и липах. Голые кустики, облепленные тугими кочанчиками почек. Скоро лето. Ну-с, заказать пропуск? Зачем? Недостаточно одной оплеухи? Оскорбительной, хлесткой и ясно давшей понять, что не нужен я этой женщине, более того — опасен ее спокойствию и будущему. А мгновения прошлой слабости она устыдилась и твердо его преодолела. Но все-таки я стоял в проходной, смотрел на снующих людей и ждал ее: пусть обменяемся кивками в равнодушном приветствии или попросту сделаем вид, что не заметили друг друга, или же поздороваемся как ни в чем не бывало, предложу подвезти...

С улицы донесся укоризненный гудок. Я обернулся в сторону машины, и в следующую секунду передо мной мелькнула она, Марина, замешкалась, как бы споткнулась...

— Я... так ждал тебя! — прорвалось у меня и страстно, и с горестью, и с заискиванием.

Улыбнулась. Принужденно и беззащитно. И вдруг, как в лихорадке, почудилось, что ничего не кончено, а только начинается, и счастье вот, рядом, ну же...

— Марина, — я коснулся тонких пальцев ее, — изгнать — твое право, но...

— А что остается делать? — Улыбка превратилась в стылую усмешку. Она высвободила руку. — Начать все... сначала? Для этого надо любить. А что было у нас? Приключеньице, основанное на минутных симпатиях. Я про себя, но и того достаточно... в смысле невозможности полного счастья.

Меня одолевают раздраженность и скука.

— Тебе куда? — перебиваю. — Если домой — подвезу.

Влезаем в машину. Тут доходит, что Игорь...

— А, вы же знакомы! — заявляю с натужной иронией. — Кстати, — развязно хлопаю Игоря по плечу, туго обтянутому нейлоновой курточкой, — всемогущий человек. Пользуйся моментом, Марина, и если надо — проси чего пожелаешь. Решение всех проблем. Житейских, имею в виду.

Тот заметно мрачнеет. Чего-то я такое... Переборщил, кажется. Но продолжаю с той же фамильярной сатирой в голосе:

— Давай-ка, Игоречек, жми на педали. Отвезем кинозвезду, куда ей...

Он неторопливо оборачивается. Глаза его округлены внимательным созерцанием моего лица и напряженно пусты.

— Слушайте, — роняет он сквозь стиснутые зубы, — поэты и актеры... Я хоть убог в сравнении с сиятельностью и широтой ваших интеллектов, но я не вещь. Не продаюсь и навроде гаечного ключа не используюсь. Так что... Пожалуйста, освободите салон. Вы, — брови его сдвигаются в сторону Марины, — не забудьте сумочку. Ты же, друг Вова, номерочек.

— На прощание, Игорь, — отзывается Марина, — хочу заметить: вы излишне прямолинейны. Это ваше самое сильное качество и самая слабая сторона. Она вызывает... ироническое уважение.

После она забирает сумку, я — номерочек, и в подавленном состоянии мы освобождаем салон. Я что-то цежу, морща лоб, типа: псих он, Игорь, дурак, обидчивый, вообще — пустяки, не бери в голову, но ответом мне служит утомленный вздох и презрение в ее суженных глазах, выискивающих в потоке машин такси. Вот и такси, но составить компанию мне не удается, она захлопывает дверь, кратко бросая шоферу:

— Вперед!

Стою, тупо изучая цифры и буквы на своем номерном знаке. Краска на буквах и цифрах облупилась и вспучилась от ржавчины. Надо обжечь, зачистить, обезжирить и покрасить вновь — так Игорь учил час назад...

Еще такси. Сесть в него опять-таки не удается: из-за спины выпрыгивает проворный гражданин в темных очках, в европейской клетчатой кепке с блинчиком пуговки на макушке и вмиг оккупирует машину. Я вижу еще щеку, сведенную в злорадной ухмылке, и неожиданно узнаю в нем режиссера.

Снова такси, но тут вспоминается, что бумажник забыт дома, я располагаю какими-то копейками, и потому ничего не остается, как тащиться на остановку автобуса. Игорь — сволочь. Маринка — стерва. Я — идиот.

Вернулся муж с огромным чемоданом.

Радость встречи, изучение заграничного содержимого чемодана, восторг перед обновками, во взаимоотношениях — согласие, и уступчивость, ночь — как брачная, короче — разлуки имеют большое и полезное значение, они — спасательный круг в штилях и штормах топящего нас семейного быта.

Неделю жили как молодожены. Затем — началось!

Пришел со спектакля. Побродил по квартире, поиграл желваками, высказался относительно пыли на серванте и на телевизоре.

— Яблочки вот, — угодничала я, стараясь не нарываться. — Весь день по магазинам...

Брезгливо взял яблоко. Надкусил, перекосился и хамски бросил на скатерть:

— Тьфу, деревянные какие-то...

Заставляю себя остаться терпимой и благожелательной, дергаю плечом, беру яблоко за хвостик, несу в кухню.

— Ужинать будешь? — вопрошаю бесстрастно. — Что приготовить?

— То же, что и своим любовникам... Володе этому...

— Что то? — присаживаюсь в кресло, морща лоб в недоуменной сосредоточенности.

— Ты передо мной не играй... в невинность помыслов и восприятий! — подскакивает он. — Такие доказательства, что...

Страх. Панический. Но мысли отстраненно ясны. Откуда? Режиссер...

— Постой, — говорю хладнокровно. — Откуда информация — знаю. Знай и ты. Режиссер этот лип ко мне, как оса к арбузу. И чтобы избежать этого лиха, пришлось.

— Пришлось! — подтверждается саркастически.

— Да надоели они все... — произношу с непринужденной досадой. — У одного не выгорело, решил выместить неудачу, приписав все другому. А другой тоже хорош... Измучил. Преследование какое-то. Еле отшила. Ну неужели ты не знаешь эту публику? — продолжаю с обреченной укоризной. — Злобные, завистливые пауки с патологической страстью к интригам и сплетням. И неужели думаешь, что я настолько не уважаю себя и тебя... Я же женщина! — уже кричу со слезами. — Ты усвистел в свою заграницу, а мне — крутись! Отбивайся. А потом выслушивай от тебя... Конечно, попробуй тут поверить! Наставила рога и ломает оскорбленную добродетель! — Меня трясет от обиды.

Давно заметила, что лучший способ разубедить кого-либо в сомнениях относительно себя, если нет реальных аргументов, — высказать эти сомнения самой.

— Значит, ничего не было? — презрительно говорит он. — А как же...

— Да послушай ты! — отмахиваюсь яростно и рассказываю, как избегала ухаживаний режиссера, строя глазки дурачку сценаристу, возомнившему, в свою очередь, черт знает что и тоже в итоге схлопотавшему плюху.

Муж впадает в безысходное, молчаливое неверие, но истинное неверие сломлено. Спать ложимся, теснясь к разным краям кровати, разобиженные, но в душе примиренные.

А разве я лгала ему? Ну... если самую малость. Ведь то, что было, — бредовый сон, я сама осудила себя и... неужели этого мало? Неужели нет прощения?

Ладно. Утро вечера... Утром останется лишь тень обиды. Поверит! Я поверила, и он поверит. Интересно, кстати, как он там... гастролировал.

— Интересно, кстати, как ты там... — говорю сердито. — Еще неизвестно, к кому надо предъявлять претензии в плане супружеской верности!

— Да уж! — доносится сонно и сдавленно.

А в самом деле... Он-то как? Ну да если и было у него что, тогда квиты. Но не было, наверное... Спать!

• Предыдущая
• 30/116
• Следующая