Военные приключения. Выпуск 4 - Проханов Александр Андреевич - Страница 52

— Вы находитесь в чужих территориальных водах! — крикнули с катера.

— По просьбе египетского и по решению Советского правительства мы проводим боевое траление в египетских водах, — снова прогудел над волнами голос Дружинина.

— С июля шестьдесят седьмого года эти воды вместе с Синайским полуостровом принадлежат Израилю.

— ООН считает их временно оккупированными. ООН признает эти воды египетскими.

Помедлив минуту, человек скрылся в рубке. Катера, как по команде, разошлись в стороны и, набирая скорость, все глубже зарываясь в пенные буруны, покатились по широкой дуге, забирая за корму, туда, где покачивалась цепочка флажков на красных буях, обозначающих трал.

В этот миг дернулась палуба, и там, далеко за кормой, где скользили в синих глубинах тралы, высоко вспучилось море, и тяжелый рев взрыва прокатился над кораблем. Высокая волна швырнула катера. Круто развернувшись, они помчались прочь от тральщика.

Прибежал боцман с баночкой, полез на рубку. Потом он отошел за шпиль полюбоваться своей работой.

Взбаламученное взрывом море сглаживало волны, сверкало тысячами ослепительных бликов. Полуденный ветер нес с Синайского берега раскаленное дыхание пустынь.

— Как обед? — спросил командир у боцмана.

— Праздничный! — весело ответил боцман. — Свежие овощи, фрукты, компот из холодильника.

— Катер слева семьдесят, десять кабельтов! — доложил громко наблюдатель.

Катер возвращался один, тот самый, с акульей пастью. Уже не заходя за корму, он приблизился к борту, и тот же человек спросил по-английски:

— Когда уйдете из этого района?

— Когда выполним правительственное задание, — по-английски же спокойно ответил командир.

Черный человек постоял минуту, подумал, потом нырнул в рубку, и катер, резко отвернув, помчался прочь от корабля.

Два года назад Винченко довелось участвовать в экскурсии в Эль-Аламейн. Ехать было недалеко — на больше ста километров от Александрии, но дорога из-за монотонности пустыни показалась долгой. Светло-желтая равнина с редкими бурыми пятнами убогой растительности пошевеливала в зное задымленной линией горизонта. Черная полоса автострады была пуста, так что крохотное местечко Эль-Аламейн показалось среди этой пустоты приличным городом.

Машина остановилась возле указателя с надписью: «Английское мемориальное кладбище». В стороне, внизу под насыпью, возвышалась парадная аркада, за ней тянулись длинные ряды надгробных обелисков на могилах солдат и офицеров Британского содружества наций, которые, как говорилось в надписи, «пали смертью героев, сражаясь на земле и в воздухе Египта».

Рассматривая кладбище, аккуратное, ухоженное, Винченко вдруг увидел флаг со свастикой. Он развевался рядом с британским флагом у входа в военный музей. В музее висели портреты Гитлера и Роммеля. Потом экскурсантов привезли на немецкое мемориальное кладбище, где были столь же ухоженные ряды надгробий, показали высоченный памятник итальянским фашистам. А экскурсовод восторженно говорил по-английски, что скоро будет открыт еще один музей — музей Роммеля, что будет он в скалистом гроте, где находился штаб Африканского корпуса вермахта…

Винченко тогда подмывало спросить: «Кому все это надо?» Не спросил. А скоро и сам понял кому. Когда прочел высказывание Садата, что его «восхищение германским милитаризмом не поддается описанию».

Это было два года назад. Но и теперь, в 1974 году, Винченко не мог взять в толк, какой же стороной гитлеризм так уж понравился Садату? Может, тем, что вел войну против англичан, в то время беспардонно грабивших Египет? Но тогда почему, придя к власти, Садат начал напропалую флиртовать с американцами — первыми друзьями англичан? Тут была какая-то тайна…

Винченко поморщился, потер пальцами лоб, смущенно оглядываясь из-под руки: не заметил ли кто-нибудь его долгой задумчивости? Но все в салоне вертолета сидели возле окон, смотрели вниз. Внизу стлалась морская гладь, как всегда, ярко-синяя с красивым перламутровым отливом. Где коралловые рифы подступали близко к поверхности, окраска моря менялась: то пестрела разноцветьем, то поблескивала молочными взвесями кораллового песка. Проплыл в стороне одинокий палец маяка Ашрафи, покрашенный полосами, как пограничный столб, опирающийся на восьмигранную площадку основания. Над длинным тонким молом, загнутым в виде буквы Г, висел маленький вертолет, трепыхал сдвоенными лопастями-крылышками, и под ним, с подветренной стороны мола, лежал широкий подвижный веер искрящейся ряби. Здесь, на маяке, находился теодолитный пост отряда траления, и вертолет, как видно, доставил сюда грузы.

Скоро показался берег Хургады с рыбацкими суденышками у судоверфи, с нашей плавбазой и тральщиком, приросшим к пирсу. Вертолет опустился на площадку неподалеку от дома губернатора, прикрытого полудюжиной тонконогих пальм, и они, восемь советских старших офицеров, приглашенных на прием, устроенный в их честь командующим Красноморским военным округом, спрыгнули на окаменевшую под солнцем землю. Здесь их уже ждали, и через несколько минут они оказались на тенистой веранде офицерской гостиницы, расположенной в припортовой части Хургады.

Моложавый, круглолицый, все время улыбающийся араб, назвавшийся капитаном 2 ранга Хумсой, предложил им отдохнуть после дороги. Офицеры разбрелись по большой веранде, покуривая, оглядывая двор без травинки, соседние дома с глухими, без окон, стенами, серую пыльную улицу, в конце которой синело море. Прошло пять минут, десять…

«Типичный араб все делает не торопясь, — вспомнил Винченко одну из выписок в своем дневнике, сделанных из разных книг. — Его не тревожат завтрашние дела, ибо дела сегодняшние куда важнее».

— Однако! — сказал Полонов, выразительно посмотрев на часы.

Прошло уже сорок минут, как их держали на веранде.

— Может, они о нас забыли?

— Да все рассчитано, — тихо сказал Полонов. — Похоже, что дружеских объятий не предвидится.

— Мы же на официальном приеме.

Раскрылась стеклянная дверь, и улыбчивый офицер пригласил их в зал. Здесь было сумрачно, неуютно. Откинулась занавеска, быстро вошел высокий толстый полковник с крупным лицом, огромным носом. Едва кивнув, он вытащил из кармана носовой платок, трубно высморкался и лишь после этого произнес несколько слов. Круглолицый переводчик с черной волосатой грудью в вырезе белой куртки с трудом подбирал русские слова: «Заместитель командующего Красноморским военным округом полковник Маамун рад этой встрече…» Затем гостям были представлены египетские офицеры, а хозяевам — советские офицеры. На этом церемония знакомств окончилась.

Расселись, и теперь Винченко смог как следует рассмотреть сервировку. Здесь были различные салаты, рыба печеная, мясо жареное, холодный плов с изюмом, аппетитная смесь, состоящая из ломтиков манго, ананаса и зерен граната.

Сидевший слева от Винченко капитан 2 ранга Хумса налил ему, а потом себе в бокалы прозрачной жидкости и застыл, поглядывая на полковника. Тишина ожидания повисла над столом. В тишине громко булькала жидкость, которую полковник долго наливал из кувшина в свой бокал.

Винченко ждал первого тоста, обдумывая, что скажет сам. И вдруг вздрогнул от оглушительного звука: заместитель командующего опять сморкался, развернув свой огромный платок. Затем он свернул платок, спрятал в карман и принялся есть. Все арабские офицеры, человек пятнадцать, застучали ложками и вилками. Винченко взял свой бокал и пригубил. В бокале была обыкновенная холодная вода. Это было неожиданно, непонятно, он с недоумением посмотрел на своих офицеров. Те смущенно переглядывались между собой.

— Извинить, — услышал он слова Хумсы. — Нет вина. Объяснить боевой обстановки. Надо быть боеготовность. — Он скосил глаза в сторону и добавил тише: — Так сказал полковник Маамун.

Винченко кивнул и ткнул вилкой в кусочек ананаса. Он-то хорошо знал, какая у них боеготовность: иных мусаыдов — мичманов не поднимаешь с молитвенных ковриков и боевой тревогой, иных офицеров днем с огнем не сыщешь на боевых постах в пятницу, когда выходной день. И только одно утешало: капитан 2 ранга Хумса говорил смущенным, извиняющимся тоном, давая понять, что лично он непричастен к такому приему. Значит, не все они тут отшатнулись от былого дружелюбия.