Военные приключения. Выпуск 4 - Проханов Александр Андреевич - Страница 77

Подобные публикации окончательно лишают людей надежды на лучшее, выбивают скамью из-под ног несчастного, на шее которого — петля. Сейчас людям надо дышать, а не захлебываться в грязи, которую санкционированно разводит пресса. Нет, видно не зря вашу профессию ставят в один ряд с другой, древнейшей, — с отвращением проговорил Генерал. — Людям надо думать о будущем, а это невозможно без веры а уважения к прошлому. Не отвлекать народ старыми бедами и врагами, а поднимать его на борьбу с врагами и бедами сегодняшними во имя завтрашнего дня. «Не как раньше, а как дальше» — вот главная тема для честных журналистов наших трудных дней.

Генерал встал и нервно прошелся по кабинету.

— Конечно, я понимаю, что немного преувеличиваю, но говорить об этом спокойно не могу. Я вижу здесь я побочный негативный эффект, еще одну опасность, на меньшую. При колоссальном, нарастающем дефиците культуры общества вы делаете все, чтобы этот процесс стал необратимым. Своим без меры наперченным, однодневным варевом безнадежно портите духовный вкус людей, отторгаете их от великих и нетленных ценностей классики. Вместо того чтобы учить их добру и чести, благородству и верности, ведете пропаганду зла и хамства, пошлости и бескультурья.

Что я мог возразить? Помимо социальной логики в словах Генерала была заразительная убежденность, подкрепленная реальностью уже осуществленных им идей.

— У меня есть к вам предложение, — продолжал Генерал. — Мы могли бы поручить вам работу по специальности. У вас хорошее перо. Вы не безнадежны. Мне очень понравилась ваша критическая статья об ужасах современного театра. В оценке его вы абсолютно правы, и я полностью разделяю вашу позицию. Чувствуется, что вы писали не умом, а сердцем, не по указанию, а по глубокому личному убеждению. Меня тоже возмущает, когда дурачат публику и выдают всякую пошлую чушь за новаторство и творческую смелость, пытаясь подменить этим отсутствие ума и таланта. Вы правы, когда пишете, что в иных спектаклях актеры ведут себя подобно мартышкам в клетках, которые, ничуть не смущаясь присутствием публики, непринужденно заголяются, осуществляют естественные отправления и половые акты. Вы правы, когда возмущаетесь «новыми» прочтениями шедевров старых мастеров, пресловутыми «я так вижу» в устах бездарностей, спекулирующих громкими и честными именами подлинных творцов. Я согласен с вами, что право на свое видение, свое прочтение, свою интерпретацию идей классика может иметь только тот, чей талант, по крайней мере, равен таланту великого возрождаемого автора. Впрочем, это частности, предварительные замечания. Суть не в том, что мы переходим к мирному строительству. В основе его — восстановление старой доброй культуры, духовный возврат к ценностям прошлого. Первые шаги сделаны: когда мы освобождали жилую площадь от нашей бывшей руководящей элиты, ее родственников и обслуги, то заодно выдворили из города практически всех поэтов-песенников, так называемых бардов, эстрадные ансамбли и рок-группы. Их уровень безобразно низок, их репертуар — это та же ложь, хамство, бескультурье и неуважение к оболваненной публике. Мне представляется, что только заложив в качестве фундамента проверенную годами и столетиями классику, можно будет развивать на этой основе и прикладные направления в литературе и искусстве.

Программа разработана, сейчас мы формируем группу по ее реализации. Беретесь за это дело? Причем не обязательно здесь, в Дедовске, — можете вести эту работу в центре.

Я молча кивнул.

— Тогда первое поручение — подготовьте содержание листовок для воинских частей, окруживших город. Отработанный текст представьте мне на утверждение, а затем — в типографию и на вертолет. Да, составляя листовку, имейте в виду один нюанс: с этими солдатами вам, видимо, придется встретиться лично, в качестве парламентера.

Перед моими глазами появилась родная газета, последняя полоса с некрологом в три строки: «При исполнении служебных обязанностей… трагически оборвалась… талантливое перо… светлая память…»

— Мне нельзя туда. Майор меня повесит.

— Вряд ли. Я связывался с ним — хороший солдат, толковый, справедливый офицер. Претензий к вам у него уже нет, — успокоил меня Генерал, вставая. — Вопросы есть? Тогда отправляйтесь в Татарскую слободу — посмотрите на месте, как мы работаем. Можете принять личное участие в акции. Машина — у подъезда.

Татарской слободе моего личного участия не потребовалось. Конфликт был урегулирован. Выяснилось, что национальных корней он не содержал. Мальчишки подрались но сугубо личной причине: соперничество в любви к однокласснице. После митинга, на котором выступил всего один оратор, Джафар А., были созданы рабочие бригады по ремонту поврежденных домов (к счастью, дело зашло не дальше битых стекол и сорванных дверей) и замене камер у одной автомашины. Членами бригад, естественно, стали те, кто непосредственно причинил эти повреждения. Отцы выпороли мальчишек-зачинщиков, матери пояснили им, что любовь девочек завоевывается не кулаками, а в основном хорошей учебой и успехами в общественно полезном труде. Что касается подстрекателей, то они оказались представителями той части городской мафии, которой пока удалось ускользнуть от ответственности и которая надеялась путем разжигания национальной розни дестабилизировать обстановку и повернуть события вспять.

По возвращении в штаб-квартиру и завершении обсуждения хода операции я поинтересовался у Джафара, каким образом ему удалось успокоить людей?

Джафар пожал плечами.

— Как можно повторить, что говоришь от самого сердца в такую минуту? Наверное, я их пристыдил. Я сказал: люди, вспомните — когда было трудно, вы всегда были вместе. Вы несли друг другу соль и хлеб, свет и утешение. А сейчас опять трудно, а вы ненавидите друг друга. Не туда вы злитесь, люди, не там видите врага. Вы бьете друга и брата, такого же несчастного, как вы сами, а раньше могли отдать за него жизнь…

Слушая конспект Джафаровой речи, я подумал: действительно, может быть, все эти распри, раздирающие страну, когда нам больше всего нужно единение, а не рознь, идут не под знаком наций и народов, а под гнетом бескультурья и злобы, которую человеку всегда было свойственно срывать на ближнем, на том, кто под рукой, а не искать и наказывать истинного виновника его бед?

Утром следующего дня за мной зашли первый и второй секретари. Они были по-особому подтянуты и даже торжественно горды. Первый протянул мне репортерку, и по ее тяжести я понял, что она снова полна боеприпасами.

Мы получили инструктаж у Генерала, пожали руки провожавших, выслушали их напутственные слова и спустились в холл, где клеточная ворона закаркала и забила крыльями нам вслед.

На улице нас ожидал мой старый друг — чисто вымытый, без следов помады, с гостеприимно распахнутыми люками. Второй сел за руль, мне было предложено командирское кресло, первый придерживал свернутые флаги. Мы тронулись.

Казалось, что мы очень долго крутили по городу между стоящими на тротуарах людьми, пока не выбрались к главным воротам в городской стене. Возможно, так и было задумано.

Патрульные распахнули ворота и отдали нам честь. Молодая женщина замахала платком. Броневик выехал из города и на секунду приостановился, словно в раздумье. Сзади железно брякнули захлопнутые за нами тяжелые створки. Подстегнутая этим звуком, машина плавно побежала вниз по дороге к подножию холма, где нас ожидали старшие офицеры части. И хотя я знал о предварительной договоренности с ними нашего Генерала, всякий раз, когда внизу вспыхивали стекла бинокля, малодушно жалел, что ввязался в эту историю, которая неизвестно чем закончится.

Броневик объехал воронки, оставленные маленьким настойчивым майором, сделал еще два-три поворота и остановился. Мы переглянулись и одновременно вздохнули. Вылезать из уютной машины очень не хотелось…

Медленно мы пошли навстречу тоже двинувшимся к нам офицерам во главе с полковником. Секретари шагали по бокам, чуть приотстав, держа перед собой развернутые флаги — андреевский и красный. В моих руках полоскался белый.